ТИМКОВСКИЙ Е. Ф.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ ЧЕРЕЗ МОНГОЛИЮ

Будда, который, по мнению нынешних Индейцев, есть десятое переселение души Вишну, называется у Монголов Шигемуни, т. е. покаявшийся праведник из дому Шиге. Его жизнь составляют следующие двенадцать эпох:

1. Происхождение его из царства богов.

2. Зачатие во чреве земной матери.

5. Рождение.

4. Совершенный возраст и усовершенствование мудрости.

5. Бракосочетание и царское величие.

6. Позднейшее отречение от мира.

7. Пустынная жизнь.

8. Появление под фиговым древом, где по совершении очищений, был он признан святейшим.

9. Начало поучений в храме Варнашийском (в Бенаресе), где жили все прежние законоучители.

10. Покорение шести главных начальников Терсов, или поклонников огня.

11. Конец его жизни.

12. Предание земле тела его.

Во время рождения Шигемуния, находилось в южном Багаре сильное царство Магада, коему принадлежали все страны, лежащие по берегам [410] Гангеса. Брамы (по-Тибетски и Монгольски Бирман) составляли уже тогда первую касту между Индейцами. Главный их род назывался Шиге, и состоял из пяти сот благородных семейств. Из сего рода произошел Государь Магадийский, по имени Судадуни, имевший пребывание свое в городе Хобер-шара. Супруга его, Махамай, зачала во чреве сына в пятнадцатый день среднего летнего месяца года Рабчжура, которого родила в следующем году в пятнадцатый день последнего месяца, в увеселительном замке Люмба; следственно носила его десять месяцов в своей утробе. Забавляясь с спутницами своими в приятном саду, она почувствовала приближение родов, прислонилась к дереву и разрешилась от бремени без малейшего болезненного чувства сыном, которой явился на земле божеством в образе человека (разумеется, по преувеличенным сказаниям Индейцев). После рождения взяла она дитя свое в правую руку, так, что оно не коснулося до земли, и отдала его в услужение одному Государю из рода переселений Ассурин-Тенгери, который завернул оное в дорогие шелковые покрывала. Другой Царь из рода переселений, Хурмуста Тенгери, совершил первую купель дитяти, при чем дано ему имя Ардашиди.

В семействе Шиге сохранялось древнее обыкновение, состоявшее в том, что каждое новорожденное дитя мужеского пола приносили в одно [411] священное место, окруженное скалами, для поклонения образу божества; при каковом случае, собиравшийся народ совершал торжественно моления по обрядам веры. Сие сделано было и с младенцем Ардашиди. Знатнейшие вельможи государства, сопровождавшие его в капище, все заметили, что в то время, как дитя покланялось кумиру, сей последний сам пред ним преклонился: это происшествие заставило присутствовавших людей, почитать младенца дивным отроком, который будет иметь высшие качества, нежели все прежние боги, принявшие образ человека. Почему все единодушно назвали его божеством превыше всех богов (по-Индейски Деватидева, а по-Монгольски Тенгерийн Тенгери) и начали ему покланяться. Даже позднейшие его наставники имели к нему всегда благоговение, приличествующее богу в образе человека. Тридцать пять дев назначены были для увеселения его музыкою, семь для приготовления ежедневной купальни, семь для обувания, семь для прислуги и качания его на коленах, семь для смотрения за чистотою и семь для забавы его. На десятом году жизни дан ему был в наставники мудрый Баг Бурену Бакчи, который обучал его поэзии, рисованию, музыке, врачебному искуству и математическим наукам, Князь с удивительною легкостию усовершенствовал себя во всех сих познаниях, и в скором времени предложил своему наставнику [412] неразрешимые вопросы, на которые потом сам ответствовал. Учитель не мог совершенно удовлетворить и занять его вопросами о предметах глубочайшей мудрости, и Князь требовал, чтоб он обучил его также языкам, необходимым для распространения веры между всеми народами. А как Баг Бурену Бакчи знал только Индейские языки и письмена, в которых ученик имел уже достаточные познания; то отрок научил его пятидесяти различным иностранным языкам, и сообщил ему буквы каждого из оных. Страсть к познаниям была в нем беспредельна, и он более и более стремился к приобретению новых сведений. Красота его превышала человеческую, и ежели он располагался иногда освежиться в уединении под тению фиговых и лимонных дерев: то народ собирался многочисленными толпами, дабы насладиться его тридцатью двумя подобиями красоты (Лактам) и осьмидесятью красотами (Найрак). Всякой желал иметь ближайший к нему доступ, дабы с приветствием, подобающим божеству, в знак радости принести ему в жертву подарки, состоявшие из прекрасных цветов, редких украшений или вещей, сделанных из золота и драгоценных камней. Когда он достиг юношеского возраста, то родители и родственники вознамерились сочетать его браком. Они уведомили его о сем и расспрашивали о его склонности; но он не дал своего согласия. Сие привело [413] всех б уныние. Все средства были употреблены, чтоб переменить его мысли, и он наконец не иначе согласился на то, как с условием, чтобы будущая его супруга имела тридцать две главных добродетелей. Он надеялся таким образом избегнуть супружества, не полагая, чтобы можно было найти для него жену с такими совершенствами. Между тем разыскания о ней деятельно начались в государстве, и наконец нашли одну девицу из семейства Шиге, которая соответствовала всем требованиям жениха. Руки ее искал Девадатт, дядя и неприятель Князя Ардашиди. Отец девицы, опасаясь его, объявил, что он только тому отдаст ее в супружество, кто во всяком отношении заслужит преимущество пред другим. Но Девадатт был столь далек от своего племянника во всех родах совершенства, что сей последний получил верх. Во время сего бракосочетания, Будде было двадцать лет от роду. Он жил с супругою своею в величайшем согласии, и на следующий год родился ему сын, по имени Рахоли. В последствии родилась еще дочь.

Хотя Ардашиди, по желанию отца и царской фамилии, и согласился на сей союз; но дух его беспрестанно занят был созерцанием божества и отречением от всего мирского. Он обратил главное внимание на тогдашнюю испорченность человечества. Принимая сострадательное участие [414] во всех нуждах собратий своих, он возненавидел царское величие. С прискорбием объявил, что четыре степени человеческого бедствия, именно: рождение, старость, болезни и смерть отравляют все удовольствия его жизни, по той причине, что они неминуемы и никакой смертный не может в том помочь. Видя однажды женщину, мучившуюся родами, старца без всякого призрения, больных в величайших страданиях и рыдавших друзей над умирающим, он вопросил сопутствовавшего ему придворного чиновника Шари: что сие значит, и одни ли сии люди подвержены таковым несчастиям? — Шари ответствовал, что не только сии, но все люди подвержены таковому горестному жребию, и что он сам должен страшиться подобной участи. Потом Ардашиди спросил: каким образом победить ему столько страданий, и какое есть самое лучшее средство избавиться от, сих бедствий? — Шари отвечал: все твари неминуемо подвержены таковым страданиям, если только твердое упражнение в душеполезных делах веры их, не предохранит от того. — С сего времени Ардашиди решился отказаться от своей супруги и земного величия, и начать пустынную жизнь. Он объявил о таковом намерении своей супруге и всему семейству; это привело всех в величайшее уныние. Отец убедительнейше просил его, как единственного сына, не оставлять его; а [415] родственники боялись, что царство и трон останутся без владетелей. Ему представляли, что управляя государством, которое ему хотели вверить, он может вести также богоугодную жизнь; но все увещания были тщетны и, казалось, только увеличивали его ревность. Все терялись в догадках о причине странной наклонности Князя. Иные называли сие сумазбродством, а другие полагали причину сего в несогласии его с супругою или в сильнейшей страсти к другой женщине. Отец его, Царь Судадуни, велел охранять его в замке и приставил к нему сильную стражу, состоявшую из членов фамилии Шиге. Во всем государстве было обнародовано, чтобы никто из знатных не принимал к себе Князя, в случае нечаянного его прибытия; ибо сей объявил, что не смотря на величайшую осторожность стражи, он уйдет из замка. Ардашиди, в присутствии своего отца и всего Двора, произнес следующую прощальную речь: «Родитель мой, прости! Я начну покаяние и отказываюсь сим от тебя, государства, супруги моей и любезного сына. Я имею весьма важные причины, для последования новому своему званию. Не препятствуй мне; по долгу моему, я буду совершать душеполезные дела». Сказав сие, он обнял своего отца, заливаясь слезами и просил великодушно его извинить, что не может переменить своего назначения. Многие юноши из его семейства решились тогда доставить ему [416] лошадь и торжественно проводить его; но бдительность стражи всегда препятствовала привести в исполнение сие намерение. Наконец Хурмуста Тенгери, тот самый, который совершил над ним купель, привел ему оседланную лошадь, на которой он убежал ночью из царского дворца и оставил столицу.

Вскоре узнали, что он поселился при реке Арнасара или Нарасара, в царстве Удипа. Он находился здесь в кругу своих учеников, которые его никогда не оставляли. Ложе его было устлано камнями и покрыто священною травой Гута. Он начал пустынную свою жизнь в осьмой день первого летнего месяца, года Доннана. Он сам посвятил себя в духовный сан, обрил себе голову и надел приличное своему званию платье. Тогда основано было священное место, для низложения украшений. Ардашиди переменил свое имя на Годам (охранитель коров). Пища его состояла, как и у всех прочих Индейских пустынников, из дягильного семени, меду, винных ягод и других плодов; притом вкушал он очень мало, дабы не возмутить себя в созерцании божественной природы, так что наконец пришел в совершенную слабость. Годам был часто навещаем своими друзьями, принимавшими живейшее участие в его твердости, которая простиралась до того, что он не позволял даже посетителям в чем либо себе услуживать. Одна [417] Браминка, близкая его родственница, приносила часто свежую траву Гута, для его ложа, которую однако он неохотно принимал. Наконец был он убежден ее просьбами к перемене пищи, и позволил фамилии Шиге держать в его соседстве стадо из пяти сот коров, коих молоко служило ежедневною пищею для него, для братии и посетителей. Годам, которого чрезмерное ослабление незадолго пред тем приводило в отчаяние друзей его, так поправился от ежедневного употребления молока, что, по выражению Монгольской летописи, походил на гладкую и хорошо вызолоченную наковальню.

В пустыне праведник Монголов принимал самые странные посещения. В числе прочих был князь больших обезьян Хахомансу, который с спутниками своими привык к его соседству и часто его навещал. Видя, что Годаму неоднократно приносили в подарок различную пищу и напитки, он собрал соты диких пчел и винные ягоды, и однажды вечером поднес их ему. Сей князь обезьян заметил, что Годам, по своему обыкновению, окроплял священною у Монголов водою пищу, которую потом вкушал, и сие привело его в такую радость, что он прыгая вне себя, упал нечаянно в колодезь и потонул. В память сего происшествия учреждено было тогда священное место пищи, принесенной в жертву от обезьяны. [418]

В другое время Девадатт, дядя Годама, вновь дал ему почувствовать свою ненависть, приведши в соседство его ручного слона, которого, для утоления жажды, напоил самым крепким вином из кокосовых орехов. Потом привязал он к обоим клыкам опьяневшего слона наостренные мечи и привел его к Годаму, полагая, что животное обратит свою ярость на пустынника. Но тщетно; ибо Годам поднял только пять пальцев, представивших слону вид льва, чем он и был совершенно усмирен. Сие послужило поводом к учреждению священного места в память укрощения яростного слона.

Вскоре потом Годам отправился в страну, которая была еще уединеннее и находилась по соседству. Его сопроводили туда два вернейших ученика, из коих один был сын вышепомянутого царедворца Шари, а другой назывался Молон Тоин. Там нашел он двух своих противников Лабай Эрикту и Усун Дэбэлту. Сии два мужа вопросили его с великою, но притворною скромностию: Годам, какой ты веры? кем посвящен ты в сан духовный? — Годам отвечал им: «Я сам достиг до степени праведника; какая мне нужда до прочих учителей! Вера проникла меня. Если хотите знать больше, то обратитесь к сим двум моим ученикам: они вас научат?» Потом начался сильный спор, и оба противники, быв побеждены, встали и, в [419] доказательство своего убеждения, разостлали ковры для своих победителей.

Несмотря на распространившуюся славу об удивительных делах Годами, он должен был претерпеть многие испытания. Таким образом, особенное вожделение объяло однажды четырех молодых и прекрасных сестр. Брат вопросил их о причине такового исступления. Они отвечали ему, что они влюблены в Годама и готовы употребить все, дабы побудить Его к удовлетворению их страсти. Они пошли, и явились к нему во всей природной своей прелести; но Годам, бросив на них строгий взгляд, показал непоколебимую свою твердость. Одним взором привел он их в величайшую стыдливость, свойственную старым женщинам. Они, увлекаясь чрезмерным сладострастием, вопросили его: О Годам, кто тот ложный свидетель, утверждающий, что ты вмещаешь в себе всех прежних святых (разумеется, Монгольских)? — Годам, сидя, ударил в землю рукою, и возразил с гневом: «Вот мой свидетель!» Тогда явился, для оправдания его, на том самом месте Окийн Тенгери, покровитель земли, и воскликнул громким голосом: Я свидетель в истине его! — Сладострастные девы пали немедленно на землю, и поклонились Годаму, с следующими выражениями своей веры: Совершенно пречистое лице, злато содержащая мудрость и неисповедимое [420] величество! Тебе, источнику веры всех трех пространств времени ¹¹¹, тебе принадлежит полная честь поклонения. В память победы, одержанной над сим искушением, учреждено священное место.

По истечении времени покаяния, посетил его в пустыне могущественный Эсрува Тенгери и поднес ему сделанное из золота молитвенное колесо (курда) о тысяче спицах, и следующею речью старался склонить Шигемуния к начатию общенародного поучения: «Ты конечно, говорил он, не для собственного твоего лица принял звание кающегося и свершил великое дело святости. Без сомнения, ты был избран на то для блага всех людей; благоволи теперь распространишь пример твоего спасения между всем народом». Не смотря на такое важное убеждение Шигемуни еще не решился, и Эсрува Тенгери принужден был возвратиться без успеха.

Другой раз навестил торжественно Шигемуния один великий Государь из рода Махаранза, вручил ему восемь сокровищ и произнес следующее: «Обладатель десятикратной власти, великий герой, победивший все искушения! Мы [422] просим тебя содействовать душеполезными твоими поучениями благу человечества». Но и сия просьба не была услышана, пока наконец не прибыл к нему на поклонение Хурмуста Тенгери, сопровождаемый тридцатью тремя повелителями духов. При сем случае, поднес он Шигемунию Дун ¹¹² и сказал: «Изобретатель сильного врачевания и священной воды! Избавь всех тварей, осужденных на страдания, от их бедствий и позволь человечеству, погруженному в глубочайший сон, услышать твое божественное учение». Слова сии привели в великое изумление пятерых его учеников, Чжанши Годиня, Датола, Ланбу, Минзана и Сандана. «Если святость нашего учителя, говорили они, истинна; то совершим пред ним наше поклонение». Сие было минутою их испытания; они устремили неподвижно взоры свои на его лик, дабы увериться в истине. Чжанши-Годинь победил первый, верою своею, все тревожившие его недоумения, пал ниц и воздал ему божескую почесть, обошед девять раз вокруг его палатки (юрты). Примеру его последовали прочие четыре ученика и оказали Шигемунию свое почитание. Окружив его, они все вместе сказали ему: «Если ты праведнейший из людей, то благоволи воссесть на троне всех прежних [423] праведных, в Варнаши, и начни общенародное поучение. Лице его воссияло божественным величием, и он решился исполнить их желание; почему и отправился немедленно в Варнаши. Трижды обошел он вокруг города и потом воссел на трон Орчилун-эбекчи Бурханом, Алшано-чидекчием и Герили-сакикчием, как основатель и обладатель трех древнейших эпох веры. При сем случае сооружено было священное место древнейшего престола всех праведных, (т. е. почитаемых Монголами).

Сначала пребыл он в неизвестности и занимался приготовлениями к распространению нового учения. Потом отправился с своими учениками к берегу всемирного моря, прошел чрез многие пустыни и совершил там, в тишине, надлежащие заклинания.

В то время приходили к нему некоторые из знатнейших вельмож царства с торжественными посещениями, особенно же, когда он находился с своими учениками в их соседстве. Однажды проходили мимо его местопребывания два купца с караваном, состоявшим из пяти сот навьюченных слонов, и когда они увидели Шигемуни, то выбрали из своего имущества золотые и серебряные сосуды и, наполнив оные прекраснейшими камнями, поднесли ему с благоговением, восклицая: Караван наш состоит из пяти сот человек; будь милостив и соверши молитвы о благополучии и успехе нашего предприятия. Он [424] исполнил их просьбу, написал им несколько молитв с желанием спасшие, и сообщил им первую свою рукопись с вопросами и ответами об Астрономии и двадцати осьми знаках Зодиака. Потом отправился он в Варнаши, где начал свои поучения в присутствии великого множества слушателей, как знатного, так и низшего сословия.

В первый год учения, в четвертый день среднего летнего месяца, Шигемуни преподавал наставление первым своим пятерым ученикам, об источнике и необходимости веры: «Всеобщее бедственное состояние (т. е. человечества) есть первая истина. Путь ко спасению есть вторая истина. Испытание и искушение на сем пути есть третья, а сопротивление оной и способ побеждения есть четвертая истина». На сие, дал он им подробное толкование, и наконец сказал:

«В настоящей мирской жизни не должно ни одной минуты удовольствия ставить наравне с истиною; почему я и объявляю человеческий мир в настоящем состоянии бедствия, а исполнение учения веры величайшим блаженством. Воззрите далее, на четырекратное состояние человека, на мучение в родах, на течение его жизни до тягостнейшей старости, на бедствие, происходящее от неизбежных болезней, и на горестную кончину. — Мучение человека при рождении велико: он вытесняется, как будто из раскаленных [425] врат, и в сию минуту неописанного мучения лежит распростерт, пораженный лишением чувств и несказанною болью. — Посмотрите далее на него, в бедственном течении его жизни до самой старости: кожа высыхает и покрывается морщинами, подобно испорченному пергаменту; тело истощается и сохнет; даже самая кровь, пробегающая по жилам, уменьшается и обращение ее становится медленнее. Прямое тело человека теряет свой вид от неизбежной преклонности; начинается слабость глаз и вскоре не узнает он даже возвышающихся пред ним хребтов гор. Слух столько притупляется, что он не слышит даже звука трубы; зубы выпадают, а обоняние становится нечувствительным. Ослабление сил телесных требует жезла для опоры, а уменьшение умственных сил обнаруживается забвением и наконец совершенною неспособностию, точно так, как и чувство вкуса теряется. — Далее обратите внимание на все болезни, бывающие в жизни: к какому множеству замечаний подают они повод! Человек подвержен четырем стам двадцати разным родам болезней. Какое унижение, видеть силы свои побежденными! Больной, будучи не в состоянии встать по желанию, принужден лежать, и даже в сем положении не имеет покоя; часто полагает он, что сердце перемещено в гортань, а внутренность тела его, по [426] видимому наполнена воздухом. Ночь представляется ему длиннее дня, а день целым месяцем. Превосходнейшая пища кажется ему безвкусным деревом, а мягкие подушки тернием: белок глаза желтеет, а краснота кожи и крови принимает синеватый цвет. Нрав его соделывается собственным его неприятелем; а чувство бедствия еще увеличивается от уныния и жалоб, когда он восклицает: — Ах! когда я буду освобожден от сего бедствия? — Тогда человек лежит распростертый, подобно рыбе, лишенной воды и выброшенной на горячий песок, испуская вопли от несказанной боли. При кончине, бедствие еще увеличивается. Вы окружены тогда рыдающими и жалующимися родственниками и друзьями вашими, которые не могут удержать своей горести. Тело ваше лежит подобно разрушенной горе; воображение летает вокруг, подобно волнуемому ветром пламени, и взорам вашим представляются ужасные призраки. Жизненная сила, более и более уменьшающаяся, подобна твердой земле, которая наконец совсем бывает поглощена водою. Внутренняя жизнь исчезает, как дым; а огонь, согревавший тело, пропадает; ибо весь наружный жар сосредоточивается в одном месте. Природа, дотоле столь пламенная, становится подобною хладному сиянию светящего червячка. Все душевное движение теряется постепенно в земном. Наружные признаки жизни предвещали, [427] казалось, долгий век. Душа, оживлявшая прежде все части тела, соединяется в назначенное время в одной точке. Что, казалось, долженствовало довершить окончательное соединение, то бывает часто только суровым приуготовлением, уподобляющим жизненный свет пламени, лишенному внешнего воздуха. Окончательное превращение жизненной силы имеет различные степени. Сначала изменение оной подобно лунной тени при самом ясном небе, усеянном звездами. Из сей минутной чувственности переходит она в чувственную точку так называемой истинной пустоты. Потом вступает в чувственную точку минутного солнечного сияния, как в стихийный цвет красок. Из сей чувственности переходит опять в мрачный облачный свет, который есть уже последний пункт и разрушение всякой чувственности. Чрез таковое трикратное соединение жизненной силы стесняются в сердце все вещественные жизненные силы, и там разрешаются в одном пункте».

Таково было главное содержание первого приуготовительного учения в пространной системе веры, которую Шигемуни дал пятерым своим ученикам. Система сия содержится однако же вполне в книге Ганжур, коей название на Тибетском языке означает: словесное учение и называется у последователей Ламайского или Шигемунианского исповедания опорою веры. [428] Утверждают, что она написана его учениками со слов учителя и состоит изо ста осьми весьма больших томов, к коим надобно присоединить еще 12 томов метафизических летописей, называемых Юм, сочиненных для жителей островов Индейского моря. При каждом томе Ганжура находится том толкований, так, что целое составит двести тридцать восемь томов, и называется потому Данжур.

Сие огромное сочинение, для перевоза коего потребно великое число верблюдов, по повелению Китайского Императора Цяньлуна, переведено было на Монгольский язык, и напечатано в двух разных форматах. Без особенного позволения оно не продается, и один экземпляр стоит 1.000 лан или унций серебра.

Первое учение Шигемуния содержало в себе систему человека; потом нравственность, яко основание всякой веры, научающую во все времена жить по законам Божиим, в счастливом [430] соединении с природою и человеческим обществом. Он учил, каким образом, при самом еще начале трех протекших эпох веры, дух его, после глубокого размышления, обнял десять первых человеческих законов. Ом называл себя, в многочисленных прежних своих переселениях, первым Княжеским Брамою и мудрецом, который собственною силою своего духа нашел путь истинной веры. Глубокомысленная его система, по мнению Индейцев и прочих его последователей, пережившая бесчисленные изменения миров и планет, основана на окончательном разрушении всего творения и всех изобретений человека, и на обращении их в ничтожную пустоту; что доказывается собственными словами Шигемуния, находящимися в книге Уллигерюн Далай. Там же уподобляет он умершую во грехах плоть свою величине целых планет, а количество пролитой крови, в таком случае, когда ему отсекли бы голову, водам земного шара. Он говорит, что чрез сознание своих беззаконных поступков, соделался он сам себе ненавистным и потом освещен был некиим духом, коего называет своим учителем; будто сей наставил его, самым чудесным образом и с невероятным трудом, в первых основаниях мудрости. — Он последовал стопам своего учителя и дабы наслаждаться его поучениями, отказался от государства и трона. На сие сказал ему учитель: «Ученику [431] надобно иметь столько твердости, что должен он жертвовать самим собою; без телесных терзаний никакое учение не может пустить корней. Сие терзание состоит в приставлении к телу своему тысячи зажженных свеч». Шигемуни умолял своего учителя, подвергнуть его сему испытанию; и дабы уничтожить следствия прежней своей беззаконности, лег и приказал обложит тело свое множеством горящих светилен. Притом убедительно просил прежде — наставит его; ибо он может умереть во время мучения. Тогда учитель произнес следующие четыре правила учения:

В ту самую минуту раны Будды зажили, и неограниченная его страсть к познаниям была удовлетворена бесчисленными душеполезными поучениями, так, что он не мог успокоишься ни днем, ни ночью, пока не совершил нового покаяния, терзая тело свое тысячью гвоздей. Потом получил он следующее наставление:

Однако страсть Будды к познаниям стремилась далее, и он подвергнул себя третьему страданию, сев в раскаленную печь, как то ему было предписано учителем. Монголы рассказывают, будто двое из величайших ангелов вели его под руки до отверстия оной, а тысящный сонм других ангелов потушил тотчас, сильным цветочным дождем, пламя, возвышавшееся до девяти саженей. После чего Шигемуни, с должным благоговением и смирением, принял третье учение, состоявшее в следующем:

Вот правила, ведущие: ко святому пути.

Ученик совершил и четвертое испытание своей твердости, предложив пожертвовать своим телом. Наставник сказал: Учение мое должно оставаться в вечной памяти; а потому и следует оное написать на собственной твоей коже, стилем (писалом) из твоих костей и чернилами из собственной твоей крови. Он перенес испытание; произнося молитвы; за что и получил на письме следующие главные правила нравственности. Правила, указующие жить в твердейшем самопознании, предписывают: и) Не убивать; а) не красть; 3) жить целомудренно; 4) избегать ложных [433] показаний; 5) не лгать, 6) не клясться; 7) избегать постыдных слов; 8) быть бескорыстным; 9) не мстить; 10) не быть суеверным. Сии десять правил соделались в последствии основанием его веры.

Будда распространил свое учение во всей Индии и незадолго до своей кончины, последовавшей на семидесятом году его жизни, предсказал, будто вера сия будет существовать в течение пяти тысяч лет, и будто после того явится в Индии законоучителем новый бог в образе человека, по имени Майдари; что в течении сего времени собственное его учение претерпит важные гонения, так, что приверженцы его принуждены будут удалиться из Индостана и сокроются в высочайших хребтах гор Тибета; страна сия соделается средоточием веры, которая распространится до отдаленнейших народов. Сие предсказанное им гонение, по уверению Индейцев и Монголов, действительно последовало в Индии, спустя несколько столетий после Рождества Христова, (но разумеется не точно чрез пять тысяч лет: сие счисление времени противоречило бы истинному). Приверженцы веры Шигемунианской должны были удалиться в северные хребты гор.

Конец третей и последней Части.

Комментарии

110. В сих известиях о Шигемунии точно также, как и в описании учения и веры его, читатель найдет смесь языческих басен с некоторыми нравственными мыслями.

111. То есть: прошедшего, настоящего и будущего.

112. Дун есть драгоценная Индейская морская раковина, принадлежащая к музыкальным инструментам и утварям, употребляемым в капищах.

113. Странная и темная мысль, которую не только принять, но и выразуметь весьма трудно.

114. Неужели и истина существует только в воображении?

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах. Часть третья. Возвращение в Россию и взгляд на Монголию. СПб. 1824

© текст - Тимковский Е. В. 1824
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info