ТИМКОВСКИЙ Е. Ф.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ ЧЕРЕЗ МОНГОЛИЮ

Монголия представляет возвышенную плоскость, поддерживаемую с юга Тибетскими, а с севера Алтайскими горами. Она должна почесться землею степною: ибо не имеет больших лесов, оседлых жителей, и следовательно чужда всякого хозяйственного устройства, земледелия и т. п. Но сии степи ни мало не сходствуют с теми гладкими и необозримыми равнинами, какие находятся в наших губерниях Екатеринославской, Херсонской, Астраханской и проч. Земли Халхаские, от северных границ с Россиею до города Урги на р. Толе, испещрены хребтами высоких гор, более гранитных; у подошвы их протекают реки, а вершины некоторых покрыты лесом. На обширном пространстве, какое занимает Монголия, пошва земли должна бы, кажется, быть разнообразна; но она состоит преимущественно из черного песку и камня. Впрочем, берега рек и горные лощины изобилуют хорошею травой; а местами, ближе к рекам, есть земли даже годные к земледелию: чему видели мы опыты на реках Боро, Шаре, Иро, при всем нерадении Монголов о сем хозяйственном заведении. Верхняя или северная часть земель Халхаских представляет все хозяйственные удобства и для жителей оседлых, ежели бы таковые, по стечению счастливых обстоятельств, когда [288] либо здесь водворились. Недра южных гор хребта Алтайского (алта по-Монг. значит золото), богатые золотыми и серебряными жилами, конечно, составляют предмет особенного внимания. Тоже должно сказать об отрасли Хинганьского хребта, отделяющей Монголию от Даурии. Не знаю, на чем основано предположение, помещенное г. Мальтбреном в известии о землях Халхаских ⁶⁹, будто бы в оных находятся рудокопни, из коих Китайцы достают олово; а равно собственное его удостоверение, что Китайцы с значительною для себя выгодою учредили железные заводы подле какого-то озера Ирой ⁷⁰, в 50 верстах от Кяхты. Сколько обстоятельства мне позволили разведать на месте, горное искуство почти незнакомо кочевым Монголам, особенно в Княжестве Халхаском. — Далее за Ургу, к югу, начинаются сухие степи, пресекаемые также горами, коих кряжи имеют протяжение свое от востока к западу ⁷¹ и не столь высоки, как на севере. Сии места у Монголов известны под общим названием Гоби — страны, имеющей пошву [289] дресвяную, почти бестравную и безводную ⁷². — Там полевых цветов вовсе не видно; трава растет весьма низкая и редкая, и при небольшой засухе совсем выгарает; воду же получают из колодцев, нарочно копаемых на равнинах. К счастию жителей, хотя природа в сем отношении благосклонна к ним: вода от поверхности земли в колодцах редко глубже 1 сажени, т. е. не более 7 или 10 футов. При всех таковых естественных недостатках, и в сих местах видел я многочисленные стада огромных верблюдов, крепких лошадей, тучных овец, коз и рогатого скота. Степь изобилует солончаками; а по причине сухости воздуха и беспрестанно дующих ветров, нет там даже летом никаких насекомых, беспокоющих обыкновенно скот в местах лесных и луговых: нет ни мошек, ни оводов, ни комаров. (Я не видал там ни змей, ни лягушек.) Посему-то в Гоби скот хорошо выростает, а особливо верблюды, и гораздо скорее тучнеет, нежели по сю сторону Урги. К сему не мало способствует еще и то, что, за неимением свободного водопоя, в летнее время Гобийский скот пьет из колодцев часто в сутки [290] один раз, а может быть и реже, следственно с большою жадностию, и притом холодную воду, которая во время летнего зноя весьма оный освежает. На сей полосе нет лесов. Жители, начиная от юрт до малейших потребностей скудного домоводства своего, должны все покупать с берегов Херулюна, Толы, Орхона. За неимением дров, жгут сухой скотский навоз. Совершенно каменистая пошва земли для земледелия не способна.

Вот каковы земли Халхаские. — Далее идут кочевья Сунитов. Здесь-то, по мнению моему, проходит Гоби — сия неровная, песчаная полоса, начинающаяся в землях восточных Монголов и узкою чертою тянущаяся на югозапад, чрез Новую Линию или Восточный Туркестан, до самого Тибета: ширина ее, с приближением к югу, увеличивается. Сии-то места грозят большими бедствиями проходящим караванам: природа не редко отказывает им в траве и воде. Повсюду желтеет песок: и на долинах, и на холмах, и на горах; но только не летучий, какие бывают в пустынях Африканских. Не взирая однако на столь великие неудобства своей отчизны, Монголы, в сих негостеприимных степях кочующие, имеют достаточное количество скота, который по привычке легко переносит нужду, притом бывает строен и тучен.

За южною чертою Гоби оканчиваются земли бесплодные. К Великой стене Китайской [291] прилегают кочевья Цахаров, Ортосов и других Монгольских племен. Степи их имеют плодоносную пошву, орошаются реками и представляют довольно удобств для скотоводства. В Кукуноре с успехом занимаются и хлебопашеством. Одна часть Монголов Цахарского Удела суть пастухи многочисленных стад Китайского Императора; другая част их составляет корпус 8-знаменной армии ныне царствующего в Китае Манжурского Дома.

Восточные Монголы живут на плодоносных равнинах; у них многие занимаются обработыванием земли. Места сии, а особливо прилегающие к Великой стене, в отношении к климату и свойству пошвы, сравниваются некоторыми с землями средней Германии ⁷³.

Воздух в Монголии холоден, по причине ее высокого положения и изобилия в селитре, коею покрыты степи во многих местах. Сии-то естественные свойства земли привели некогда Французских Езуитов в удивление, почему на высоких местах Монголии, между 43 и 45 градусом северной широты, холод гораздо сильнее, нежели в Париже, находящемся в той же широте. Видно, случившаяся тогда необыкновенная стужа вынудила их к тому заключению, будто бы Монголы носят тулупы в течение целого года ⁷⁴. [292] Мы сего не заметили. — В проезд мой до Китая в 1820 году, бывали морозы, в Октябре и Ноябре, от 10 до 15 градусов и даже около 18 по Реомюрову термометру; хотя столь жестокая зима, по уверению Монголов, весьма редко посещает их. На пространстве от Кяхты до Урги выпадают глубокие снега и сильные дожди. Летом в горах часто бывают густые туманы и утренние холодные инеи; что случается также и в кочевьях Цахарских. В степях, лежащих между Ургою и Цахарами — как самых возвышенных и открытых в Монголии — беспрестанно почти дуют ветры, а особливо с северозапада, коих порывами разносятся снежные облака и дождевые тучи. По сей причине, в Гоби редко видят глубокий снег и гораздо чаще терпят засуху, гибельную для тамошнего скотоводства.

а. Северные страны Монголии изобилуют разного рода лесом. По горам растет сосна, ель, береза, осина, а местами кедры и тополь; много ильмовнику; я видал там красную смородину, дикие персики и другие кустарники. По сю сторону Урги, в горных ущелиях растет дикий лен и дикие конопли. — б. В реках много водится рыбы, как то: в Селенге, Орхоне, Про, Харе и других; есть осетры, таймени, ленки, щуки, окуни и [293] другая мелкая рыба. — в. Из четвероногих есть тарпаны или дикие лошади, кабаны, олени, дикие козы разных родов, медведи, волки, зайцы, лисицы, соболи, белки. Из птиц: журавли, дикие гуси и ушки, тюрпаны, рябчики, перепелки, лебеди (в кочевьях Цахарских). — г. В землях Сунитских много озерной самосадочной соли. В Гоби попадаются большими полосами кремнистой породы камни, преимущественно сердолики; особенная разность сердолика, отличающаяся названием красного корналина, или карниола (Cornaline, Karniol); халцедоны разных цветов, словом: различные виды кварца агатового.

Из домашних животных: лошади, малые и не весьма статные, но довольно крепкие и быстрые в верховой езде: те, кои с иноходью, по общему вкусу жителей Средней Азии, особенно уважаются. По сю сторону Урги лошади крупнее; в Гоби они более стройны. — Верблюды по всей Монголии бывают двугорбые; в Гоби самые большие и сильные. Рогатый скот, в том числе буйволы, разводятся в окрестностях Урги. Овцы исключительно белые, с курдюком и длинными, черными ушами. Они составляют главнейшее богатство и единственную пищу Монголов, давая им молоко и мясо. Баранье мясо в Гоби чрезвычайно белое и вкусное. В число домашних животных можно включить собак; кошек Монголы совсем не держат; (по-Манжурски оные называются [294] кэшкэ!?) В Харачине, где лежит Богдоханский дворец Жехэ, разводят ослов и мулов.

По беспечности Монголов, хлебопашество их находится в самом ничтожном положении: сеют несколько проса (шара буда), ячменю и пшеницы; но в столь малом количестве и с таким нерадением, что сего заведения их, в строгом смысле, нельзя почесть земледелием. — Скудость степей в подножном корме для стад, заставляет Монголов часто переменять места своего пребывания. Гоняясь, так сказать, за травою, они не редко должны переходить летом на пасбища, отдаленные от их Зиновьев и весенних стойбищ: следственно принуждены надолго отлучаться от засеянных полей. Люди, провождающие всю жизнь свою, как дети природы, под открытым небом, на необозримых степях, скитающиеся с многочисленными стадами из одного места в другое, весьма естественное должны чувствовать отвращение от оседлой жизни. Прибавим к тому наклонность к бездействию и робкую боязнь труда постоянного, столь свойственные диким ⁷⁵ и кочевым народам: то легко поймем, почему Монголы, подобно Бурятам, Калмыкам и Киргизам, уклоняются от неусыпных [295] забот о нивах; хотя во время скотского падежа, они весьма завидуют выгодам тех, кои для пропитания своего имеют хлеб. Любовь их к праздности до того простирается, что в местах, изобилующих лесом и травою, как наприм.: между Кяхтой и Ургою, они никогда не делают для скота зимних пригонов, никогда не заготовляют сена, не говоря о каких нибудь 10 или 20 копнах; но во время глубоких снегов, в жестокую стужу и даже в самом болезненном состоянии скота, предоставляют пропитывание и сохранение стад своих произволу судьбы. От такой беспечности и лености своей, они часто теряют почти все свое достояние. Например, весною 1821 года в северной части Халхи был такой сильный падеж на скот, что у многих хозяев из 1000 овец осталось не более 80.

Недостаток верных сведений о населении Монголии, трудность или, скажем откровеннее, совершенная невозможность приобресть оные иностранцу, лишают меня средств сказать о сем что-либо определительное.

Полагают ⁷⁶, что число Монголов в точности неизвестно даже самому Китайскому Правительству. Каждый Монгольский владелец, при изъявлении своей покорности (в XVII стол.) [296] Манжурским Богдоханам, объявил у себя столько подвластных, сколько надеялся выставить воинов в поле; каковой счет и поныне должен оставаться в своей силе. Цзасаки, или начальники особых Хошунов (знамен) показали от 3 до 23 эскадронов; каждый эскадрон состоит из 150 человек конных, с полным вооружением. Если взять среднюю пропорцию, по 13 эскадронов в каждом Хошуне; то 49 знамен южных Монголов, в самом начале (около 1644) поддавшихся Манжурскому Государю, завоевателю Китая, и 84 знамя Монголов северных или Халхасов, всего же 133 знамя, составят около 260 т. человек. К ним должно причислить 8 знамен Цахаров, в коих по большой мере полагают 284 т. Таким образом составится всех Монголов, могущих сесть на лошадей, до 284 т. человек. Сие примерное исчисление основано на том положении, в коем находилась Монголия под конец XVII столетия, после кровопролитных браней с Зюнгарами и Китайцами. Но как с того времени земля сия, находясь под управлением Мацжуров, ненарушимо пользуется миром более 100 лет; то в сказанном числе жителей должно быть значительное приращение. За всем тем можно положить народосчисление Монголов состоящим не более, как из 500 т. юрт или кибиток. Каждая юрта имеет одного воина, т. е. мужа с женою и детьми, [297] следственно, на основании принятого у нас расчета, полагая в каждой семье даже по 4 души, оказывается, что число всех жителей в Монголии простирается до 2 миллионов душ обоего пола.

Впрочем, судя по великому пространству земли, каковое требуется для продовольствия скота у народа, ведущего кочевую жизнь, и по замеченной мною пустоте Монгольских степей, где проезжаешь десятки верст, не видя ни одной юрты, смею думать, что означенный расчет о народонаселении Монголии не весьма много уклоняется от истины. Так я думаю, имея в виду объяснить хотя несколько предмет, доселе остающийся без точнейшего наблюдения и поверки.

* * *

Наружность Монголов довольно уже известна из описаний наших Ученых. Имевшие случаи видеть Калмыка или Бурята, единоплеменников Монголу, получили о сем последнем близкое понятие. Монголы действительно отличаются от всех своих соседей не только языком ⁷⁷, но и [298] самим образованием всего тела: рост имеют средний; волосы черные, подбритые на лбу и на висках, и заплетенные в косу, лежащую на спине; лице круглое, смугловатое; глаза впалые, но весьма быстрые; большие отвислые уши; скулы широкие; нос несколько плоской и необыкновенно редкие волосы на бороде. Монгол с густою бородой (каких однако же мне случалось видеть) бывает для единоземцев предметом некоторого удивления, не льзя сказать почтительности, как то бывает особенно у Магометан. Встречал я, а особливо в Княжестве Халхаском и Цахарском, Монголов с лицем белым и благообразным. Но приятная наружность и у Монголов более принадлежит их женщинам, имеющим свежие и румяные лица, и взгляд живой, пламенный. Подлинно, некоторые из сих дщерей пустыни, воспитанных в диких степях, награждены от природы прелестями, могущими, при всех оттенках Азиатской суровости, возбудить внимание, если не соперничество, даже в кругу Европейских красавиц. Климат, воспитание, образ жизни и другие обстоятельства могут тому способствовать. Не могу также не сказать, что внешний вид Монгольского сложения легко сообщается другим народам и в них остается почти неизменным, как то видеть можно на Китайцах, Тибетцах, Киргизах и т. д., кои все и поныне носят на себе сей отпечаток, не взирая, что уже [299] несколько веков минуло после первоначального смешения. Напротив, сами Монголы, во всяком соединении, удерживают свойственную им наружность.

История показывает нам, что народы, в первобытном или простом природном состоянии, великодушны и гостеприимны к странникам, ласковы в семействах. Для таких людей дружба и вражда суть слова самые многозначущие: они не смешивают их никогда; устраняются от неприятеля и прилепляются к другу. Племена и народы — предмет их опасения и грабительства; одинокий странник проходит между ними безвредно и даже осыпаем бывает дарами. — Тоже можно сказать и о Монголах. Они хотя доселе погружены в невежество; но нравы их, сверх ожидания, несколько смягчены правилами Ламайской или Шигемуниевой веры. Они вообще гостеприимны, ласковы, услужливы, добродушны и откровенны. Воровство, а тем более грабеж, есть у них порок необыкновенный; преступления сии жестоко преследуются силою народных обычаев и неизбежною, справедливою строгостию законов. Так описывают их Манжуры ⁷⁸, обращавшиеся с ними; да и я сам мог заметить тоже, в проезд по Монголии. Конечно, [300] допустить должно в том некоторое исключение, коснувшись тех из Монголов, кои жили несколько лет в Китае. Равным образом Цахары, состоя в действительной службе Манжуров, и живучи по соседству с просвещенною столицею Китая, утратили природную простоту; они привили к сердцу своему многие качества, свойственные полуобразованным воинам, каковы Манжуры, или народу с утонченными правами и высокомерному, каковы Китайцы.

В одежде Монголы соблюдают простоту, сообразную с их положением, стесненным нуждами всякого рода. Мужчины летом носят длинный кафтан, похожий покроем на Русский, из китайки или шелковой материи, преимущественно синего цвета; верхний угол правой полы, застегиваемый на груди, обшивают черным плисом. Плащи шьют из сукна, предпочтительно красного или черного цвета. Носят кожаный пояс с медными или серебряными пряжками, и на оном непременно нож и огниво. Шапка круглая, из шелковой материи, со стоячим околышем из черного плису; назади пришивают к оной две или три красных ленты, лежащих на спине. Рубахи (коих иные вовсе не употребляют), и нижнее платье носят также китайчатные. Сапоги кожаные (большею частию из нашей юфти), с подошвами необыкновенно толстыми, подобно [301] Китайским. Зимою ходят в овчинных тулупах, нагольных или покрытых китайкою; а зимние шапки их бывают обложены овчиною, или же мехом собольим, лисьим, куньим, сурковым, смотря по достатку. Богатые, само собою разумеется, имеют способы, придавать своей одежде более вкуса и пышности, но покрой у всех один и тот же: владычество моды Монголам неизвестно.

Духовенство носит кафтаны с косым воротником, из китайки, тафты, или байки, исключительно желтого и малинового цвета.

Женская одежда во многом сходствует с мужского. Волосы на голове разделяют они на два локона или косы, опущенные на грудь и украшенные в конце мелкими кусками серебра с кораллами, бисером или разноцветными камнями, кораллы составляют у Монголов самое лучшее, иногда весьма дорогое украшение. У некоторых зажиточных обоего пола бывают поясы и седла, унизанные кораллами и стоющие по нескольку тысяч рублей.

Конская сбруя, узды и седла, с весьма высокою переднею лукою, украшаются медным набором; редко на них или на колчанах можно видеть серебро. Лук, стрелы и короткий тесак — вот все вооружение Монгольского воина. Ружья, более винтовки, имеют только охотники, для стрельбы диких зверей; порох, дробь и пули Монголы [302] получают от Китайцев. Правда, ружья даются тем Монголам, кои причислены собственно к Манжурскому войску.

* * *

Что касается до жилищ Монгольских: то устройство и внутреннее расположение их юрт суть также предметы, многими описанные. Круглая решетка из тонких прутьев, связанных крестообразно ремешками, составляет основание юрты; на решетку накладываются длинные спицы в виде стропил, оканчивающиеся к верху небольшим отверстием для выхода дыма. Все сие прикрывается плотно войлоками, кои в зимнее время накладываются ряда в три; к южной стороне (отнюдь не иначе) приделывают низенькие и тесные дверцы, а вокруг основание юрты засыпают песком. По средине юрты устроен очаг, в который вделывается чугунная чаша, для варения чаю, молока и мяса. Правая сторона юрты, со входа, предоставлена для женского пола. У зажиточных на землю постилают войлоки, выстеганные узорами; богатейшие употребляют для сего Персидские или Туркестанские ковры. Против дверей находятся, на особых столиках, медные кумиры — Шигемунианские Лары и Пенаты, с разными сосудами, употребляемыми при жертвоприношениях. Направо деревянная кровать, настланная войлоками; налево сундуки и ящики с одеждою и проч. Стульев нет; садятся на полу, поджавши [303] ноги, по общему Азиатскому обычаю. У дверей стоят ушаты, ведра и все хозяйственные снаряды. У Монголов достаточных юрты бывают пространные и высокие, так что можно ходить в них не нагибаясь; равным образом некоторые из них соединяют юрты две и более вместе, в виде отдельных комнат, имеющих каждая особое предназначение.

* * *

Пищу и питье Монголов составляют молоко, получаемое от стад, сыр и масло. От сего они весьма слабы в силах; но с другой стороны необыкновенно легки и проворны: 60-летний старик садится на лошадь бодрее какого нибудь 30-летнего рейтара, твердо выучившего все правила манежа, и без усталости может верхом проскакать в день верст 200 и более. Мясом, преимущественно бараниною, питаются не каждый день и не во всякой юрте. Дичи, кроме коз или цзеренов и диких свиней, а тем более рыбы, никогда не случалось мне видеть за умеренною трапезою Монгола. От нужды едят мясо конское и верблюжье; а крайность, при совершенном недостатке в лучшей пище, принуждает их употреблять иногда и мясо издохших животных. Воды, без особенной надобности, не пьют. Кирпичный чай составляет главнейшее питье и пищу у Монголов, бедных и богатых. Чугунную чашу, наполненную сим чаем, сваренным [304] с молоком, маслом и солью (род бульёна), найдете в каждой юрте на очаге. Хозяева пьют оный, по мере нужды и прихоти. Утомленный путешественник смело входит в юрту и, по закону стенного гостеприимства, во всякое время может утолить голод и жажду кирпичным чаем. Для сего однако употребляет он собственную деревянную чашку ⁷⁹, которую каждый Монгол имеет при себе, как необходимую принадлежность.

* * *

Звероловство, конские ристания, борьбы, стреляние из лука в цель, составляют единственные забавы Монголов; других они не знают. О пляске, кажется, они не имеют и понятия; по крайней мере мне не удалось в Монголии ни видеть, ни слышать об увеселении сего рода.

Наконец должно сказать, что веселый Бахус и в Монгольских пустынях имеет своих, нередко усердных приверженцев, воздающих ему честь, особенно в летнее время, айраком (вином из овечьего и коровьего молока), кумысом [305] и водкою, покупаемою у Китайцев. В беседах верной приязни, сидя вокруг вечнотлеющегося аргала посреди юрты, с закуренными трубками, Монголы в часы досуга, столь для них обыкновенного, а более при изобилии молочного вина, проводят время в грустных воспоминаниях ⁸⁰ о славе времен протекших и деяниях героев отечественных, забывая скорби житейские и тягость скипетра Манжурского. Из уст одушевленных вином сыплются острые шутки, забавные повести, или рассказы о смелости и удаче звероловцев, о быстроте знаменитых скакунов и т. п. Тогда раздаются И заунывные тоны их пения, иногда сопровождаемого флейтою и балалайкой.

Вот несколько песень Монгольских, кои могут дать некоторое понятие о языке сего народа, познакомя в тоже время и со вкусом его Поэзии ⁸¹.

1.

Перевод:

2.

Перевод:

3.

4.

5.

Перевод:

Монголы вступают в брак в самых молодых летах. До того времени сыновья и дочери живут вместе с своими родителями. В случае женидьбы, новобрачный получает от отца несколько скота и особую юрту (гэр): тогда называется уже он гэртэ, т. е. домовитый, или хозяин. Невеста в приданое за собою приносит, кроме одежды, домашнего скарба и проч., известное число овец, лошадей. Горячность родителей и взаимная приверженность детей к ним, в сем грубом народе, беспредельны, разительны. Сыновья, и по женидьбе, большею частию имеют кочевья свои неразлучно с отцом семейства, сколько то дозволяет пространство пасбищ, необходимых для скотоводства.

Здесь следует подробное изъяснение Монгольских обычаев, соблюдаемых при женидьбе и похоронах.

Монголы в браках своих не разбирают никакого родства с женской стороны, так, что у них дети от родного брата и сестры могут жениться друг на друге; две сестры идут за одного мужа и проч. Напротив того, родство в женском колене столь важно, что не только в отдаленнейшем степени оного, но даже в самых родах или племенах их, называемых Ясу и ведущих начало свое от одного какого нибудь предка, брак совершенно непозволителен, если жених и невеста будут одного рода (ясу). [312] По сим уважениям, Монголы ведут свою родословную с такою точностию, что не смотря на их размножение или случайное перемещение в другие роды, они никогда не теряют своего Ясу. Второе, не меньше важное препятствие к бракосочетанию у Монголов состоит в том, что они по предрассудкам и свойственному им суеверию разбирают, посредством книг, год рождения жениха и невесты, т. е. под какими зодиаками они родились, дабы знак, под коим родилась невеста, не мог вредить женихову или не превышал бы его силою, разумея чрез то, чтобы жена в семействе не взяла преимущества над мужем. Знаков же у них считается двенадцать, по коим называются годы, так как у нас месяцы; они известны под следующими именами: 1. Хулугана — мышь; а. Укэр — телец; 5. Бар — тигр; 4. Толай — заяц; 5. Лу — дракон; 6. Мого — змея; 7. Мори — лошадь; 8. Хони — овен; 9. Мэчит обезьяна; 10. Такя — курица; 11. Нохай — пес и 12. Гахай — свинья. — Пятой год, считая по предложенному порядку, бывает всегда позволительным на вступление в брак и называется Ибегел, а седьмой напротив Харши. Например: если невеста родилась под знаком мыши и тельца, а жених под знаком дракона или змеи, то брак позволителен; но если один из них родится под знаком мыши, а другой под знаком лошади, то хотя бы они розного племени были, не [313] дозволено вступать в брак. Сверх того полагают, что телец с тигром, курица с лошадью, свинья с змеей суть противные друг другу, или враждующие знаки (харши), и брак под сими знаками решительно запрещен.

Обряды брака у Монголов суть следующие. Сватовство бывает у них чрез посторонних людей. Получив согласие, отец жениха со сватом и с некоторыми из ближних родственников отправляются в дом невесты, для окончательного условия. Они привозят с собою по крайней мере одного барана, сваренного по частям, что называется Туэлэй; несколько кувшинов вина и хадаки. Женихова сторона, объявив отцу невесты причины своего приезда с обыкновенным Азиатским велеречием, полагает перед Бурханов на подносе голову привезенного барана, с некоторыми другими частями мяса и хадак, возжигает свечи и кладет несколько земных поклонов перед кумирами. Потом все садятся по местам, и приехавшие начинают угощать остальною бараниною и вином родителей и родственников невесты; при чем должно им поднести по одному хадаку, или положить на дно чарки сколько нибудь медной монеты, которую родители невесты, выпив вино, оставляют у себя. Обряд сей называется Такил табиху, и подобен нашему рукобитью. Главное условие при сем случае заключается в определении количества скота, [314] требуемого за невесту, а особливо между бедными людьми, которые выдерживают настояние свое, как бы на торгу. Зажиточные не ограничивают числа скота, и за честь себе поставляют не прекословить, полагаясь во всем на совесть и взаимное доверие. У богатых Монголов, а особливо у Владетельных Князей, выкуп сей за невесту конечно должен быть велик; между простолюдинами же редкий платит до 400 голов разного рода скота. Но как почти всегда скот сей отдают в осеннее время; то каждая самка принимается за две головы; притом и уплата бывает не вдруг, но по частям, смотря по состоянию жениха, а иногда продолжается лет и 7. Следовательно родители невесты, обязанные на полученный скот завести ей новую юрту со всеми домашними принадлежностями, так, что бы она, как говорится, ни за чем не ходила в люди, а равно снабдить ее приличным состоянию ее приданым и даже лошадью с седлом, на которой она должна приехать к жениху, — принуждены бывают изготовлять некоторые вещи из своей собственности.

Когда выплачен будет сполна условленный скот, за получением которого непременно должен приезжать отец невесты, при чем женихова сторона угощает его приличным образом; то вскоре после того жених дает пир родителям и родственникам невесты. Пир сей происходит [315] в следующем порядке. Жених со всеми своими родными и знакомыми, коих число бывает иногда до 100 человек, отправляется с приготовленным из нескольких баранов кушаньем (богатые возят баранов по 20) и, как можно, с большим количеством вина и хадаков, к названому тестю своему, в юрте коего все гости должны быть уже собраны. Когда учинен будет такой же обряд, какой бывает при Такил табиху; то подносят тестю, теще и ближним родственникам хадаки. Потом все гости выходят из юрты, садятся возле оной в кружок и начинают пиршество, которое состоит в угощении вином, мясом и кирпичным чаем. По окончании пира, ездят иногда с таким же угощением и к ближайшим родственникам невесты. Это называется Хорим кургэку — приношение свадебного пира. На сем пиру обыкновенно жениху, а иногда отцу и матери дарят со стороны невесты богатые одежды. Впрочем жених не имеет удовольствия беседовать с невестою: ибо, по обыкновению Монголов, она со дня помолвки ее, избегает всякого свидания не только с ним, но даже и с родственниками его. На сем же пиру, по настоянию жениховой матери, назначают в непродолжительном времени и самую свадьбу, избрав с обеих сторон, по совету Лам, счастливый день. [316]

У Монголов нет обыкновения, чтобы приезжали со стороны жениха за невестою; а посылают только на кануне свадьбы 2 человек осведомиться, нет ли каких препятствий или неисправности; посланные тогда же должны возвратиться назад. Когда приближается время свадьбы, невеста посещает ближайших своих родственников, у коих проводит по крайней мере по одной ночи в играх и гулянье с подругами, с коими приезжает потом к своим родителям, и остальное время (ночь или две) проводит тоже в играх, в пении песен и в угощении подружек и собравшихся родственников и соседей. На кануне и в день отъезда невесты, Ламы служат по своему обычаю молебствие, называемое Гурум кику, а перед самым отъездом, так называемое Сан табиху. Между тем, как отсылают юрту и прочее приданое, все подруги собираются в юрту и садятся близ дверей в кружок с невестою, держась за нее крепко. Провожатые с великим трудом принуждены бывают выталкивать их поодиначке из юрты, пока не выручат невесты, которую взяв на плеча, выносят вон, сажают на лошадь и, накрыв плащом, объезжают с нею три раза вокруг жертвенного огня; потом пускаются в путь в сопровождении ближних родственниц; а в след за ними отправляется мать невесты и прочие родственники. Отец ее остается дома, если не будет [317] прошен накануне, и уже на третий день едет осведомляться о здоровье дочери своей. Похищение невесты (буляцолда) встречает большое сопротивление, если случится много взрослых подружек, а особливо в прежние времена, когда бывало в обыкновении переплетаться веревкою, продергивать ее в рукава платья и укреплять за юрту.

За полверсты от дома своего, жених высылает одного человека с вином и мясом, для встречи невесты и всей ее свиты. По приезде на место, невеста не должна входить ни в какую юрту, а остается на дворе под покрывалом с провожатыми женщинами, покуда не поставят и не уберут, как должно, собственной ее юрты. Когда же все будет кончено, то вводят ее в оную, сажают на постель, расплетают девичьи косы, коих обыкновенно бывает много, снимают с них коралловые украшенья и составляют две косы с приличным убором, потом надевают платье присвоенное замужним женщинам, и отводят в дом свекра на поклон (мургулеку), где все родственники и гости жениха находятся в собрании. В продолжение чтения Монгольской обрядной книги, невеста с лицем, покрытым шапкою, кланяется за одним мужчиною, (при сем, как и в других случаях, всегда избирается такой мужчина, коего год рождения согласовался бы с невестиным): сперва огню, [318] потом свекру, свекрови и прочим ближайшим или старшим родственникам жениха, которые все дают ей словесное благословение (юругел). В сие же время подносятся от невесты подарки свекру, свекрови и прочим родственникам, заключающиеся в разных вещах и платье, особливо свекру, который может даже назначать себе подарок, по предварительному условию.

После сего невеста возвращается в свою юрту. Монголы весьма равнодушны к удовольствиям брака, так, что иногда молодой не ночует с женою своею дней 6 и 7, а особливо, покуда гостит у него теща, которая по крайней мере должна пробыть у дочери своей одну ночь. При отъезде ее и других ближайших родственников, новобрачной воспрещается не только провожать их, но даже и смотреть им в след.

Через месяц после свадьбы, новобрачная, с мужем своим или в сопровождении одного из родственников его, ездит для свидания с родителями; а чрез несколько месяцов, или по прошествии года, бывает у них вторично. Сие последнее посещение предпринимают они единственно для получения в приданое скота от родителей, которые, из любви к дочери своей, могут дать ей оного, сколько хотят и сколько состояние их позволяет. А потому и невозможно определить в точности количества оного; при всем том известно, что богатые дают в [319] приданое за своими дочерями до 100 годов разного скота.

Невестка должна воздавать почтение свекру, свекрови, мужниным дядям и теткам следующим образом. Она не может принимать их в юрте своей, или быть у них, без короткого верхнего платья (которое шьется из китайки или шелковой материи без рукавов), называемого учжи, и без шапки на голове. При входе их в юрту, она тотчас встает, а в присутствии их должна сидеть на одном колене; выходит же из юрты, не оборачиваясь к ним спиною. В юрте свекра своего она имеет место только у дверей и не может проходить в хоймор, т. е. в ту часть юрты, которая находится между огнем и Бурханами. Равным образом и свекор, будучи в юрте невестки своей, не садится близ постели ее, обыкновенно находящейся на правой половине.

Монголам не воспрещается иметь по нескольку жен, из коих старшей предоставляется управление хозяйством и отдается более уважения.

Разрывы брака у них есть дело обыкновенное: по неудовольствиям которой нибудь стороны, брак тотчас может разрушиться. Если муж, без всяких законных причин, захочет развестись с своею женой: то должен дать ей одно лучшее платье и лошадь с седлом, на которой могла бы она возвратиться к родителям, а [320] прочее ее приданое удерживает у себя, в зачет отданного им за нее в выкуп скота, и теряет право на иск прочих своих издержек. Жена, нетерпящая своего мужа, уходит украдкою к своим родителям, которые однако ж до трех раз обязаны возвращать ее к мужу. Но если она учинит побег в четвертый раз, тогда приступают уже к условиям развода, по коим все приданое ее предоставляется в пользу мужа, и сверх того, отец ее повинен возвратить зятю некоторое число скота, какое положено будет по суду. Однако таковая уплата, которая у самых богатых не превышает 35 штук скота, и называется Анзану мал, не прежде делается, как уже разведшаяся женщина помолвлена будет за другого, если впрочем родители ее, из любви к ней и во избежание неудовольствий, не отдадут требуемого из своего имения. Но как сии разрывы убыточны для родителей бежавшей женщины, а равно и для нее самой; то догадливые из них успевают иногда уносить с собою украдкой все лучшее платье и головное украшение, состоящее из кораллов, лазурика, янтаря и проч. Если же она в том по суду будет обличена, то обязана все возвратить прежнему мужу, кроме лошади, седла с прибором и одного лучшего убора и платья, полученных ею в приданое. [321]

О погребении. Монголы тела умерших иногда предают погребению, или оставляют на поверхности земли в гробах, или же закладывают каменьями, смотря по тому, под каким знаком родился покойник, сколько лет жил, в какой день и час он помер, т. е. в счастливый или злополучный, и каким образом должно его похоронить: на что имеются у них особые книги, объясняемые учеными Ламами ⁹⁰. Иногда мертвые трупы сжигают, или бросают их просто на съедение зверей и птиц; не менее господствует у них предрассудок, по коему те из родителей, у которых скоро умирают дети, кидают мертвых младенцев при дорогах в кожаных мешках, положив тут же несколько съестных припасов, как то: масла и проч., дабы сим способом отвратить смерть. У них бывает поминовение об умерших, смотря по состоянию и усердию ближних. Самое большое поминовение продолжается 49 дней, в которое время Ламы беспрерывно читают в доме покойника духовные книги об очищении его души. За сии труды награждаются они, в виде подаяния, разным скотом и вещами. Сверх того богатые дарят много скота по разным капищам в пользу Лам, дабы они молились об умершем. Но такое поминовение продолжается не долго. По прошествии 2 или 3 лет, [322] вовсе забывают о покойнике; ибо коса смерти ежедневно открывает корыстолюбивым Ламам новый занятия, с щедрым воздаянием за их словесный труд, который основан на их выгодах, а не на любви к умершим и не на чистых понятиях о состоянии их по смерти. Словом, без платы Ламы никогда не молятся и не поминают покойников.

Одних Шаманов погребает не Лама, но такой же Шаман, который умоляет злых духов о принятии души покойника. Трупы Шаманов обыкновенно полагают, сообразно с желанием их, изъявленным перед смертию, на места возвышенные или при распутии, дабы им удобнее можно было (по их мнению) вредить проезжающим. Шаманы предрекали иногда, особливо тому, с кем имели вражду, что тень их потребует от него жертвы, которая, по редкости своей, будет стоить больших забот, то есть: когда требовали они лошади, то указывали всегда на редкую масть и т. п. После чего, ежели в доме того человека кто либо занеможет: то всегда приписывали это предречению Шамана, и тотчас старались принести ему именованную жертву. По мнению Монголов, душа Шамана не может восходить к Богу, а должна скитаться по земле в виде злого духа, причиняя людям вред, дабы принудить их отдавать ей почтение и жертву. По сему-то суеверию, кто бы ни занемог [323] неизвестною болезнию, Монголы тотчас прибегали к Шаманам и искали от них объяснения недуга. Шаман, для выгоды своей, не затруднялся в ответах и приписывал болезнь какому нибудь злому духу, требующему жертвы; сам назначал оную и призывал духов в сильном исступлении, дабы они удовольствовались приносимою им жертвою и отступили от болящего. Всякой успех в сем случае награждался щедро.

Вред и убытки, причиняемые пронырством Шаманов, почитавших волю свою законом, были причиною их падения. Назад тому года четыре, т. е. в 1819 и 1820 годах, один знаменитый Лама, имеющий пребывание в Монгольском Мерген Вановом Хошуне (в южных кочевьях Халхи), восстал сильно против Шаманов и в короткое время успел истребить совершенно Шаманскую веру во всем Халхаском Княжестве. Примеру Халхаских Монголов последовали все Селенгинские и частию Хоринские Буряты наши, и Шаманские орудия и одежды сожжены без остатка. Сказывают, что упомянутый Лама для искоренения Шаманства употреблял освященную им землю, которую рассылал ко всем Шаманам, живущим в отдаленности, и что от прикосновения к сей земле злые духи, будто бы, оставляли Шаманов. Вот какое сильное действие имеет вера (даже и ложная) в понятии грубых язычников! [324]

История свидетельствует, что Монголы издревле занимались беспрерывною войною, к чему способствовал им самый образ их жизни. Народ с такими свойствами (каковые впрочем должно предполагать у всех племен вообще, неимевших постоянных жилищ, несоединенных между собою связями государственного управления и образования) никогда не печется ни о науках, ни о художествах: inter arma silent Musae. Человек, всегда имеющий при себе лук и стрелы, привыкший носиться на быстром коне, едва ли согласится охотно сесть за ткацким станом, взять в руку пилу или резец. Монголы доселе сохраняют характер воинственных предков своих. У них есть смелые наездники, меткие стрелки из лука; они в упражнении сем доходят до совершенства, преследуя диких зверей: но между ими трудно найти искусного художника, даже простых ремесленников мало. Есть, правда, мастера серебряных дел; но и сих людей, в весьма немногом числе находящихся, держат при себе токмо удельные Князья для изготовления небольших вещей, собственно в Монгольском вкусе, составляющих предмет их ограниченной роскоши. Кузнечное и столярное искуство доселе в большом несовершенстве. Одни только войлоки и волосяные веревки, необходимые для [325] окутывания юрт, Монголы приготовляют сами; а равно выделывают дома овчины для зимнего платья.

Взглянув на одежду Монгола, на его скудный домашний скарб, на самое седло его, можно удостовериться, что все нужное получает он из рук Китайцев. Провидение, как бы по вечному закону попечительности о жребии смертных, поставило сии две страны — Китай и Монголию — в близком соседстве и тесной связи, основанной на взаимных нуждах. Китай, богатый ремеслами, но скудный произведениями естественными в животном царстве, всегда находит возможность удовлетворять своим потребностям, променивая изделия свои Монголам, имеющим в них надобность.

Кирпичный чай, табак, шелковые и бумажные материи для одежды, обувь, разные железные вещи, в хозяйственном быту необходимые, все сие Монголы выменивают у Китайских купцов на своих верблюдов, овец, быков и лошадей. В нашу бытность, порядочную лошадь Монголы продавали за 50-бо кирпичей чаю. Каждый кирпич или брусок имеет весу не менее 4 фунтов Руских.

Для такового торга Китайцы ездят нарочно в Монголию. Подобно нашим мелочным разнощикам, отправляющимся для продажи своих товаров в отдаленные губернии, Китайские торгаши скитаются по степям Монгольским, и [326] вымениваемый тут скот, сырые кожи, масло и проч. доставляют в Халган, Пекин и другие Китайские города. Более же сами Монголы ездят к Китайцам для мены и покупки разных жизненных потребностей, на скот или на серебро (Монголы не имеют своей монеты), которое однако же самой низкой доброты, так что на их собственном языке оно известно под именем хара монгу, т. е. черное серебро. Для сей мены, Монголы являются в Маймачены или Китайские торговые слободы, учрежденные на Кяхте и близь Урги; в первом однако месте они все нужное для себя покупают из вторых рук, от Китайских торговцев. Преимущественно же гоняют они свой скот в разные города, лежащие в Великой стене и по сю сторону оной, как то: Долоннор, Халган, Куку-хото (по-Кит. Гуйхуачен). Во время моего пребывания в Монголии, хороший верблюд продавался на серебро за 20-30 лан (40 и 60 руб. серебром); крепкая рабочая лошадь 6, 10, 15 лан (12, 20 и 30 р. серебром); тучный баран от 2 до 3 лан (4-6 р. серебр.). Туда же отправляют Монголы на продажу соль, добываемую из озер. Одна только перевозка Китайских товаров из Халгана на Кяхту, и обратная доставка произведений, вымениваемых в последнем месте у купцов Руских, составляет у Монголов значительную и выгодную промышленность. Для сего употребляют они [327] собственных верблюдов и (Цахарские Монголы) быков. Плату получают от Китайцев серебром, но более товарами.

При настоящем положении Монголии трудно, кажется, открыть какую-либо ветвь торговли с оною со стороны России. Для одежды Монголов требуется значительное количество холста, в котором и жители Сибирских губерний не менее нуждаются. Хлебом, табаком и железными вещами, конечно, могли бы мы их снабжать; но какого рода товар получим от них на обмен? Ни какого, кроме скота, в коем не представляется еще особенной потребности, при известном населении Сибири и при нынешнем состоянии хозяйства у наших Бурят.

Монголия, как выше замечено, состоит из нескольких отдельных Княжеств, признающих верховною главою Китайского Императора. Между тем каждый Удел находится в управлении одного из старших Князей или Вана, исключая Халхаскую Орду, которая, по великому своему пространству, разделена на четыре Ханства. Сии Ханы никакой не имеют между собою личной зависимости. Вообще Китайский Двор издавна старается поддерживать разделение Монголии на особенные Княжества; ибо, в случае соединения оных [328] род власть одного предприимчивого Хана, который бы вздумал простерт власть свою на Китай, по примеру предков своих; многократно там господствовавших, Китайская Империя будет приведена в сомнительное положение, как в рассуждении целости и спокойствия своих владений, так и по предметам продовольствия жителей.

Дальнейшее подразделение Орд Монгольских на Хошуны (дивизии); Цзаланы (полки) и Сомуны (эскадроны) основано на потребностях управления воинского, т. е. они образуют несколько корпусов войска, занимающегося степным хозяйством и содержащего себя собственным иждивением, — войска, состоящего под начальством Ванов, Бейлэ, Бейсе, Гунов, Тайцзиев и Табунанов, с приличным числом второстепенных чиновников, каковы: Цзасак, Тусулахчи, Закирохчи, Мейрен, и низших, кои сушь: Цзалан, Цзанги, Кунду, Зайсан, Бошко и проч. Сии чиновники заведывают как воинскою, так и земскою частию подвластных им людей. Земля принадлежит, как собственность, Князьям; а потому они, получая от живущих на оной не большое число скота, прислугу и пастухов для паствы собственных стад, решают судные, тяжебные, следственные и уголовные дела подвластных, сообразно законным постановлением, издревле утвержденным Монгольскими [329] полководцами, в основание порядка и расправы в их войске.

По части воинской введены в Монголию Манжурскими Государями, Пекинский престол занимающими, особые Генерал-Инспекторы (Цзяньцзюни) или Корпусные начальники из природных Манжуров. Управляющий Халхаским войском имеет пребывание на запад от Урги, в городе Улясуту, лежащем неподалеку от Сибирской границы. Сверх того у Халхасов, для управления по части военной, определены в каждом из 4 Ханств по 1 вспомогательному Чжанчжуну, которые от Богдохана снабжаются особою инструкциею и печатью. К ним придается по 1 Советнику. Цахары состоят в ведении Халганского Гузай-Амбаня.

Все дела от Хошунных начальников поступают, по принадлежности, в Сейм своего Княжества. Главноуправляющие сими Княжествами или Уделами, чрез каждые три года собираются на главный Сейм (Князья Халхаские в городе Улясуту); где рассматривают и решают, по общему мнению, важнейшие дела относительно их земель, подвластных им людей и проч. Во всяком Сейме должен быть один начальник Сейма, Чжулганида, и один помощник его. В начальники Сейма избираются из помощников их и Ханов, или из управляющих и неуправляющих Хошунами Ванов, Бейл, Бейс и Гунов [330] совершенных лет, смотря по степеням и по старшинству вступления в заведывание Хошуном. На каковой конец все Князья того Сейма представляются лично к Пекинскому Двору с именными списками, и от воли Манжуро-Китайского Государя зависит утверждение того или другого.

У Халхасов, так как и у прочих Монголов, чрез каждые три года бывает перепись народу. По наступлении времени переписи, Пекинская Палата иностранных дел испрашивает у Богдохана указ, и потом тотчас отправляет курьеров к Улясутуйскому вспомогательному Чжанчжуну, Хобдоскому Амбаню, начальникам Сеймов 4 Халхаских Аймаков и проч. Каждый Хошун снабжается заблаговременно белыми тетрадями за государственною печатью, в которые и вносятся по именам вновь родившиеся; а исключаются умершие, с точностию и строжайшею ответственностию за малейший умышленный или неумышленный пропуск; потом отсылают оные в Пекинскую Палату иностранных дел для ревизии, оставляя при Хошуне такие же списки. При сем случае, сообразно прибыли и убыли людей, или составляются вновь, или вовсе уничтожаются Сомуны Монгольские, из коих каждый должен состоять из 150 человек. Солдат их должен служить с 18 до 60 лет возраста, если позволяет ему крепость сил; в противном случае исключается из службы. На три человека [331] выдается один воинской снаряд, следовательно в Сомуне только 50 человек имеют воинское оружие; но в случае войны из 5 человек двое должны идти в поход, а третий остается в общем их кочевье. В Сомуне должен быть 1 Цзангин, 1 старший и 6 младших — Кундуев; над 6 Сомунами 1 Цзалан. В Хошуне же положен 1 Хошунный Цзангин и 2 Мейрена: но если Хошун заключает в себе менее Сомунов, то при Хошунном Цзангине полагается только 1 Мейрен. Все это относится к военной части.

Каждый Хошун состоит еще в ведении Цзасака (наследственного владетеля), из Князей разных степеней. При нем находится 1 Тусулахчи, т. е. помощник; в каковую должность избираются из Тайцзиев 3 и 4 степ. и даже из неуправляющих Хошунами Гунов, Бейсе и Бейлэ.

В Княжестве Халхаском, как сопредельном с иностранным государством (Россиею), назначены от Пекинского Двора особые Правители, Ван и Амбань, заведывающие гражданскими и пограничными, собственно политическими делами. Они живут в Урге и имеют там свой Ямунь или судебную Палату. Ургинскому Вану положено иметь при себе 3 Бошков; сверх того при Заргучеях Ургинского и Кяхтинского Маймачена определяется по одному Бошку, кои все переменяются через три года новыми чиновниками, присылаемыми из Пекинской Палаты иностранных [332] дел. В Ямунь Ургинского Вана, для пособия в производстве письменных дел, отчисляются из штатов вспомогательных Чжанчжунов Тушету-Ханского и Цецен-Хавского Аймаков Монгольские писцы, из коих достойнейшим по опытности, усердию и поведению, когда засвидетельствует о них местное начальство, жалуются офицерские чины; на каковой конец и положены здесь ваканции для 6-й степени (против нашего 12 класса), а равно для 7 и 8-й степени. Однако ж замеченных в худом поведении и в упущениях по службе, Ван имеет право лишать таковых чинов. Сверх того в Ямуне сем при государственной (Китайской) печати находится и Заргучей и 2 Битхеши из Манжуров. Сим трем чиновникам, так как Заргучеям Ургинского и Кяхтинского Маймачена, производятся от казны Китайского Правительства столовые деньги, каждому по 1 лане (2 руб.) серебром на день, с тем только различием, что Заргучей получают сии деньги, по назначениям Палаты иностранных дел, из Пекинского Казначейства; а Битхеши из Ургинского Ямуня.

Главное управление делами всей Монголии вверено Пекинскому Трибуналу иностранных дел, который известен более под именем Монгольского Чжурганя или Приказа; по-Манжурски Тулерцзи голобо дасара чжурхань, а по-Китайски Лифаньюань. [333]

Достоинство владетельных Князей Монгольских переходит наследственно от отца к одному старшему сыну; меньшие братья понижаются из рода в род до самой последней степени Тайцзиев, кои составляют в Монголии довольно многочисленный класс дворянства беспоместного. Низшие должности возлагаются на достойнейших, по выбору Князей и полкового начальства.

О степени привязанности Монголов к царствующей ныне в Китае Манжурской династии трудно сказать решительное мнение. Ненависть Монгола к Китайцу, кажется, неизгладима: она в сердце первого утверждена противными ему качествами последнего, нещадящего никаких, даже унизительных способов к извлечению себе прибытка. Впрочем, причины сей взаимной вражды надлежит еще искать в тех отдаленных временах, когда Китай был целию воинских подвигов для Монголов и добычею их хищничества. Неоднократно Монголы вторгались во внутренность Китая, обременяли себя в оном богатою корыстию, даже владычествовали над сим государством; не раз также были они изгоняемы оттуда.

Нынешняя Манжурская Дайцинская династия умела однако же смирить сие кочевое воинство до такой степени, что стрелы Монгола давно ржавеют в военном колчане. Объявив Монголов данниками, и принимая публично от Князей их [334] доказательства тому, состоящие в незначительных приношениях скотом, Пекинский Двор с своей стороны вдесятеро возвращает цену сей дани, под благовидным предлогом награды за верноподданническое усердие. Вообще, Князья Монгольские сами получают щедрые дары от Богдохана и серебром и шелковыми материями; награждаются богатыми одеждами из гардероба Царского, шапками с павлиньими перьями и проч. Некоторых же из них, а особливо кочующих на востоке, ближе к Великой стене, Императоры Манжуро-Китайские успели привязать к своему Дому твердейшими узами родства, выдав за них своих дочерей, сестер, племянниц. Между тем, в свите таких Принцесс всегда находятся Манжуры, верные соглядатаи Пекинского Двора за поведением степных его родственников.

Наконец, надобно еще сказать, что Монгольские Князья получают от Пекинского Двора определенное жалованье в следующем количестве:

Харачинские Цинваны: Цзорихту, Тушету и Дархан, равно Халхаские Ханы и прочие владетельные Князья получают жалованья ежегодно по 2500 лан (около 5000 рублей серебром) и по 40 кусков (длина кусков по большой части в 8 ручных сажен) разных шелковых материй; прочие Цинваны по 2000 л. и по 35 кус. мат.; Цзюнваны по 1200 л. серебра и по 15 кус. мат., выключая Харачинского Цзасакту Цзюнвана, получающего 1500 [335] л. и 20 кус. мат.; Бэйлы получают по 800 л. сер: и по 13 кус. мат., Бейзы по 500 л. и по 9 кус. мат., Гуны старшие по 300 л. и по 8 кус. мат., младшие по 200 л. и 7 кус. мат., Цзасак-тайцзии по 100 л. серебра и по 4 кус. мат. Равным образом содержатся на жалованье все выданные в Монголию в замужство Китайские Царевны и Княжны и их мужья, кои и по смерти жен своих пользуются правом сим, если и не женятся на других; в противном случае лишаются титла зятя (Императорского) и жалованья. Служащие при Цяньцин-мыньских воротах (в Пекине) Монгольские Тайцзии и Табунаны получают в год жалованья: Тайцзии и Табунаны 1-й степ. по 100 лан серебра; 2-й степ. по 80 л.; 3-й степ. по 60 л.; 4-й степ. по 40 л. Жалованье выдается как внешним, так внутренним Князьям и чиновникам, в одно время за весь год, а именно: из числа зимнего последнего месяца. Монгольские Князья и Тайцзии, подпавшие вычету жалованья за упущения на службе, если умрут до истечения срока положенному вычету: то недоимок сей не падает уже на детей их.

Дочь Цинванская ⁹², в бытность свою в столице (Пекине), получает в год 160 л. сер. и 80 тагаров крупы; в собственных кочевьях выдается ей тоже жалованье и 12 кус. материй. Зять Цинванской получает в Пекине по 100 л. и по 50 тагаров крупы в год; а в собственных кочевьях вместо крупы получает 8 кус. материй.

Дочь Цзюнвана получает по 110 л. сер. в год. Сверх того, в Пекине выдается ей по 55 [337] тагаров крупы, а в собственных кочевьях по 10 кус. материй; мужу ее производится жалованья по 60 л. — Если он живет в Пекине, то получает еще по 30 тагаров крупы; а если в своих кочевьях, то по 6 кус. материи в год.

Дочь Бейлы получает по 60 л. серебром и по 30 тагаров крупою, или вместо крупы по 8 кус. материи ежегодно. Мужу ее идет по 50 л. и 25 тагаров крупы, или, когда он находится на своей родине, по 5 куск. мага, вместо пшена.

Дочь Бейсы получает 50 л. серебром. Находясь в Пекине, получает она еще по 25 тагаров крупы, а проживая в Монголии по 6 кус. мат. в год. Муж ее получает 40 л. сер. и 30 тагаров крупы; а проживая в своих кочевьях, 4 кус. материй.

Дочь Гуна получает 40 л. и 20 тагаров крупы, если она живет в Пекине; в противном, же случае выдается ей 5 кус. мат. шелковых вместо крупы. Мужу ее, так как и прочим зятьям низших степеней, не положено производить жалованье.

Дочери Ванские и Гунские, состоящие в отдаленном колене от Императорского Дома, пользуются только одними достоинствами, не имея права на получение жалованья.

Супруги для Царевен и Княжен, состоящих в ближних степенях родства с Богдоханским Домом, избираются в Монголии из Удельных [338] Князей Бариньских, Харачинских, Найманьских, Онютских, Туметских и Аоханьских, всего из 13 Хошунов. Князья сих родов обязаны доносить Пекинской Палате иностранных дел ежегодно, в первом зимнем месяце, о таковых из своих сыновей и братьев, которым бы не свыше было 20 и не менее 15 лет и которые, по нравственным качествам и прочим способностям, были бы достойнейшие, с подробным означением их имен, степени и времени рождения, исключая таких, которые одержимы какими нибудь болезненными припадками. Родители, о детях коих доведено уже было до сведения оной Палаты, при случае поездки своей ко Двору, должны привозить их с собою в Пекин. Приказ, заведывающий делами царской фамилии, по сношению с Палатою иностранных дел, вытребовав от родовых Цзасаков всех таковых Тайцзиев и избрав из них достойных, представляет Богдохану на утверждение. При избрании зятьев не должно однако ж поставлять за правило, что бы они были непременно 18 лет: дозволяется доносить Палате и о таких, кои 5 годами старее или моложе положенного возраста. За упущение сего, местное начальство подвергается штрафу.

Выданные замуж в Монголию Манжурские Царевны не прежде могут приезжать ко Двору с поздравлением, как по прошествии 10 лет их замужства. Тогда они имеют право получать во [339] все время пребывания их в Пекине казенное содержание, сообразное их достоинству и степени родства с Домом Богдоханским. Но все те, которым не исполнилось 10 лет в замужстве и которые приезжают в столицу по собственной надобности, не могут получать казенного содержания. Все Княжны, не испросив чрез Трибунал соизволения Богдоханского, не могут приезжать в Пекин. При сем должны они представить причины, побуждающие их к свиданию с родителями. Таковым, которые будут проситься без необходимой надобности, Палата иностранных дел имеет право отказывать. Если Княжны, не давши знать родовому Цзасаку, самовольно отправятся в столицу, или в другое какое место, таковых родовой Цзасак обязан остановить на пути. В противном случае как он, так и Княжна с мужем своим, подвергаются штрафу, а особливо, если родовой Цзасак, не узнав в точности причины таковой отлучки, сделает ложное донесение: тогда он наказывается вычетом годового жалованья, а Княжна с мужем своим лишаются жалованья на два года. Если отцу Княжны минуло 60 лет от роду; то позволяется ей, прожив 5 лет в Монголии, приехать на время в столицу. Во всяком случае Княжны должны просить себе позволения чрез родовых своих Цзасаков. Палата иностранных дел, сообразив донесения Цзасака с отзывами [340] родителей тех Княжен, и нашед представления их уважительными, испрашивает соизволения от Богдохана. Княжне дозволяется пробыть в Пекине 6 месяцев со дня ее приезда; а по прошествии сего времени, родители обязаны тотчас отправить ее обратно, и о том донести Палате иностранных дел, а родовой Цзасак доносит о дне ее приезда в свои кочевья. Княжне, приезжающей для излечения болезни, назначается также 6-месячный срок для прожития в столице; а по прошествии сего срока, обязана она возвратиться в свои кочевья. Если в течении 6 месяцев она не выздоровеет, в таком случае родственники ее должны просить Палату об отсрочке еще на 6 месяцов; но если, по прошествии и сего времени, не излечится от болезни; то о дальнейшем пребывании ее в Пекине, Палата входит с докладом к Богдохану, удостоверясь однако ж наперед в истине представляемых причин. За просрочку и недонесение в свое время, родители Княжны, так равно и родовой Цзасак, должны подлежать штрафу.

Итак Монгольские Князья, видя собственные, политические и хозяйственные пользы в преданности их Манжуро-Китайскому скипетру, едва ли пожелают нарушить оную, без особенных к тому побуждений со стороны своих повелителей. Что касается до простого народа: то он, привыкнув безусловно повиноваться воле своих [341] родоначальников, не легко дерзнет предпринять что-либо противное их видам. Напротив того, почти каждый из них так доволен настоящим своим внутренним управлением, и столько привязан к своим Князьям, что не замедлит во всяком случае принести великие жертвы в доказательство своей верности. Один Европейский писатель довольно основательно сказал: должно употребить или военную силу, чтоб исторгнуть, или серебро, чтоб купить ту обязанность, которую Татарин-Монгол приемлет на себя, обещаясь своему Государю: — «идти куда ему повелят, предстать когда его потребуют, поразить кого ему укажут и чтить Государево слово как меч» ⁹³. При том Монголы помнят защиту, оказанную им Манжуро-Китайским Императором Кансием во время кровопролитных битв с Зюнгарским Галданом, и наслаждаясь уже долгое время плодами беспрерывного мира, сами собою, кажется, не иначе приступят к перемене своей зависимости, как при больших выгодах со стороны нового их покровителя.

Из всех иностранных Держав, Монголы преимущественно знают Россию. Переезды по степям их в Китай наших посланцев или курьеров, караванов, а особливо Миссий, были поводом к таковому знакомству. Жители Халхаского Княжества, как ближайшие соседи, понимают силы [342] нашего Отечества и, при всех удобных случаях, показывают свое усердие к Россиянам.

Кто первый научил степного жителя обуздывать коня, перевозить свою хижину или юрту с места на место, утомлять своего неприятеля то нападением, то бегством, метать копье и стрелять из лука на всем скаку, и в бегстве с земли своей пускать по ветру стрелы на встречу преследователям; кто научил своих единоземцев употреблять одно и тоже животное во всех случаях, в дойном загоне, в бойне и на поле сражения: того можно почесть первым предводителем своего народа. Между тем, любовь к безопасности и страсть к обладанию побудили людей умножать свои силы. Слава и добыча первоначально были предметом битв; уступка первенства или выкуп пленных были ценою мира. История показывает нам однако же, что славнейшие ратники были вместе и славнейшими гражданами. Ибо, если народы должны соображать внутреннее управление с видами внешней войны; то они не меньше того обязаны пещись и о сохранении внутреннего спокойствия; а без правосудия нет спокойствия. Таким образом Военачальники Монгольские, собственными опытами, убедились в необходимости обеспечить [343] спокойствие, права и обязанности своих подданных известными постановлениями. Они ловили случаи, когда народ, как на звук трубный, стекался и делал предприятия по их указанию; предводители находили прочную опору для своего господства в разрешении временных обстоятельств, и государственное устройство, соглашая восстающие распри между различными сторонами.

Монголы имеют у себя много древних обычаев, свято ими доныне сохраняемых. У них существуют сверх того письменные законы, изданные по обстоятельствам Князьями и Владетелями их, даже от времен Чингисхана. Сие уложение, составлявшееся может быть в течение нескольких веков, по присоединении Монголии к Китайской Державе в 1691, пересмотрено Пекинскими Законоведцами, и по соображении древних и новых преданий о Монгольских установлениях, обработано вполне и напечатано в Пекине на языках Монгольском, Манжурском и Китайском. Для некоторого понятия о духе степного законодательства, я приличным нахожу поместить здесь, в переводе, несколько важнейших статей из оного Уложения.

Монгольские Князья обязаны ежегодно приезжать в Пекин ко Двору, для поздравления Богдохана в 1 день первого месяца. Для сего Халхаские и прочие Монголы разделены на четыре очереди; в каждый год одна очередь из всех Уделов [344] является ко Двору. В тот же год, в который Цзасаки ⁹⁴ не имеют очереди, должны приезжать из Аймаков их: один из соуправляющих Тайцзиев и по одному Тайцзию из рода и родственников Царевен, выданных в замужство за Монгольских Князей. Халхаские Ханы Тушету и Цецен, а равно и Цзябцзун Домбо Кутухта в годичную дань представляют 1 верблюда белого и 8 лошадей белых. Прием оных зависит от усмотрения особого Приказа, заведывающего Императорскими конными заводами: из 8 лошадей принимаются по выбору не более 4. В награду от Двора каждый получает 1 чайную домбу (кувшин) серебряную, в 30 лан (около 3 фунт.) весом, 30 кусков атласу, 70 больших кусков китайки и проч. По смерти Князей, малолетные сыновья их, неимеющие 17 лет, увольняются от ежегодного приезда ко Двору; но достигнув 18 года, поступают в очередь отцов своих.

Тайцзи, или дворяне последней степени, не имеют права являться к Пекинскому Двору с поздравлением. Они представляют дань цзулма хони, т. е. опаренные туши бараньи. Право такой дани предоставлено Тайцзиям только 37 Хошунов внутренних Монголов, кои суть Харачины, Хорлосы, Бариньцы, Наймани, Онюты и проч. Однако же из них не все пользуются одинаким [345] правом. Уцзумучинского Хошуна от 10 Тайцзиев велено принимать по 2 цзулмы; а у прочих по 1 цзулме от 10 человек. В год положено принимать 500 штук цзулмы, 50 брюшин топленого масла и 10 копченых туш диких кабанов. Тайцзи являются в Пекин сами по очереди в течении зимних 3 месяцев, смотря потому, сколько их в каждом Хошуне: от 1000 Тайцзиев приезжают с данью 200 человек, от 500 человек 100 и так далее. Таковых очередных Тайцзиев Цзасаки должны снабжать видами за своими печатьми, с прописанием их имен, степени, лет и проч. Всякой подлог и самозванство строго наказываются. Уцзумучинской Цинван и Хишиктенской Цзасак доставляют дань живыми баранами. Сверх того Ваны, Гуны и Тайцзи представляют еще Богдохану охотничьим ястребов и собак, орлиные перья для стрел и проч. Все таковые приношения, как выше замечено, щедро вознаграждаются от Пекинского Двора.

* * *

Каждые 150 семей в Монголии составляют одну роту или эскадрон; в 6 эскадронах определяется один Полковник. Из 3 мужчин в семье положено законом, одного увольнять от обязанностей службы.

Цзасаки в своем знамени (дивизии) должны выбирать людей дородных и способных из [346] Тайцзиев и Табунанов; за недостатком же таковых между Тайцзиями, определять из простых воинов, но дородных и способных к управлению. На убылые места низших чиновников и конных рядовых, помещать таких, кои в состоянии отправлять службу и имеют домашний скот.

В каждых 10 юртах иметь одного десятника; если где не будет оного, то у Цзасак-Князей, Бэйл, Бейс, Гунов, Тайцзиев и Табунанов вычитать трехмесячное жалованье.

Заграничные (от Китая) Монголы в три года раз ездят на Сейм, для разбора дел и поверки людей.

Если о съезде на Сейм объявлено, а управляющие и неуправляющие знаменами (дивизиями) Князья, вовсе не прибудут; то вычитать у них полугодовое жалованье, а неполучающих жалованья Тайцзиев и Табунанов штрафовать и о лошадьми.

Ежегодно, весною, Цзасак-Князья и Тайцзии разных знамен собирают отряды своих войск в одно место, исправляют их луки и стрелы и делают своим подчиненным испытание в стрелянии.

Солдаты, при выступлении в поход, должны идти за своими знаменами. Если один или два солдата, отстав от своего знамени, будут следовать особо: таковых брать и препровождать к Князьям и знаменным Цзангинам; [347] сии отбирают у них по одному взрослому быку, и отдают доказавшему. Обронившим на походе огонь, отсекать голову. Кто украдет седло, узду, пута, или чепрак: таковых наказывать плетьми, яко злейших воров. Когда случится ночью продолжат поход, то не производить крика; ослушных же подвергать наказанию. Князья, идущие с войсками, всюду должны пещись об утверждении спокойствия и оказывать вспоможение народу.

Управляющие, равно как неуправляющие знаменами, если походных и почтовых лошадей изнурят ездою: то каждого штрафовать полугодичным жалованьем; не имеющих же оного, 10 лошадьми.

Если во время сражения некоторые знамена обратятся в бегство, а одного какого знамени Князь вступит в сражение для помощи прочим; то у начальников знамен, обратившихся в бегство, в штраф отнять по одному эскадрону и отдать (во владение) вступившему в бой. Если прочие знамена не выстроятся, а только одного знамени Князь вступит в сражение: то смотря по мере заслуги и по числу пленных, произвести ему награду. Если простые люди будут разбиты (следовательно, они должны умереть или победить!): то отнять им головы, скот же, имущество и семейства их взять в казну и отдать в награду тем, которые (не отличая [348] Тайцзи и простого воина) одни вринутся в ряды неприятеля и одержат над ним верх. Если же во время сражения и стояния противу линии неприятельской, высшие чины, не по порядку, а по своей воле, поскачут вперед, или увидев малочисленность неприятеля и не разведав о том, безрассудно устремятся вперед: то наказывать их отнятием находящихся под ними лошадей и пленников. В продолжение войны, если кто либо отлучится от партии для грабежа, и будет убит: то семейства их почитать пленными, потребовав к ответу и знаменного Цзангина. Храмов и жилищ не разорять, проезжающих не убивать безрассудно; сопротивляющихся умерщвлять; покоряющихся продовольствовать. С пленных не снимать одеяния; не разлучать жен от мужей. Не препоручать пленным смотрения за лошадьми; кто же учинит сие, и пленные убегут с лошадьми, такового подвергать суду и проч.

Кто при возвращении с Богдоханской охоты, из похода и с Сейма, не дождавшись очереди, прежде уедет домой: то управляющих знаменами Князей, Бейл, Бейс, Гунов, Тайцзиев и Табунанов наказывать за то взысканием трехмесячного жалованья; не получающих жалованья Тайцзиев и Табунанов штрафовать 5 лошадьми; а слуг их, каждого, верховою его лошадью. [349]

* * *

Кто перейдет за межу земель чужих уделов, и особо будет кочевать; то управляющих и неуправляющих знаменами Князей штрафовать годовым жалованьем, не получающих жалованья 50 лошадьми. Если же ушедшие таким образом суть из простого звания: то у знавших о том и у виноватых отобрать весь скот и отдать владельцу тех земель.

Монголы внутренних и внешних Цзасаков не должны лат, луков, стрел и прочих военных вещей продавать Россиянам, равно Олутам и народам Турецкого племени.

Чрез чье знамя будут проезжать Посланники, того знамени караульные Цзангини обязаны надсматривать за ними и провожать их. Если же сего не исполнят и у Посланников случится покража: то караульного Цзангина приговорить к штрафу тремя девятками — 27 скотин, а солдатам дать по 100 ударов плетьми.

Если перешедших за границу беглых людей Бейлы и проч. встретят: то главного из беглых связавши, в два дня представить в Приказ; по удержании же более двух дней, Бейлэ и прочих штрафовать трехмесячным жалованьем.

Стоящие в карауле на границах, Цзангин и солдаты, если пропустят беглого и погнавшись за ним, возвратятся без всякого успеха: то Цзангина, по лишении должности, штрафовать тремя девятками скота; капрала, по отставлении от [350] службы, штрафовать 5 скотинами и дать 100 плетей, из солдат же каждому дать по 100 пл.

Китайские чиновники и Заргучеи, находящиеся временно на границах из Монголии, для наблюдения за торговлею и дающие суд и расправу Китайским купцам, пользуются правом избирать каждогодно, по своему усмотрению, из среды торгующего купечества старшин и десятников самого хорошего и испытанного поведения; сии должны смотреть за поведением каждого в своем десятке, под опасением строгой за то ответственности. Если же кто замечен ими будет в подозрительных поступках, о таковых они тотчас обязаны доносить Заргучею, который по обстоятельном исследовании, высылает их в прежнее жительство. Сверх того Заргучей и местное Монгольское начальство должны, каждый год весною и осенью, обязывать десятских подписками, что они отнюдь не укрывают людей порочного поведения, и записывать о том в журнал. По каковом обязательстве, десятские за всякое злодеяние, учиненное Китайцами, повинны отвечать по строгости законов. Равным образом Заргучеи имеют неослабное наблюдение, что бы не могли приходить в их город (в Монголии) из других мест Китайцы под предлогом снискивания работы, и всех таковых тотчас отсылать в Китай, кроме тех только, кои будут иметь у себя родственников, и сии [351] родственники обяжут себя также подписками ответствовать за их поведение.

* * *

В несчастный у Монголов год Цзасаки (владетельные Князья), богатые люди и Ламы в их знаменах должны принять средства к продовольствию народа. Если же за всем тем не достанет пищи: то сбором быков и баранов со всего Сейма должно помочь нуждающимся; о людях же, получивших продовольствие, прислать ведомость в Палату иностранных дел (в Пекин). Но если неурожай (в траве и скоте) случится сряду несколько лет, и Сейм не в состоянии продовольствовать народа: то глава Сейма, собрав всех Цзасаков, обще с ними обязан донесть Палате и просить Богдохана, о наряжении чиновника, чтоб удостовериться в местном бедствии, и отправить достаточное количество серебра, для покупки припасов. В сем случае Цзасак-Князья, Гуны, Тайцзи и Табунаны должны вперед получить жалованье за следующий год и употребить на продовольствие подчиненных своих. После сего пособия, если Цзасаки и прочие не будут радеть о безнужном пропитании своих подвластных, и чрез сие доведут их до крайности: то терпящих нужду взять от них и пожаловать в том же Сейме добрым Цзасакам. [352]

Каждый Монгольский Князь (владетельный) ежегодно собирает повинности с своих подчиненных. С имеющего 5 быков и более дозволяется брать 1 барана, с 20 баранов также 1, с 40 баранов брать 2; а хотя скота и более, но не требовать выше двух. При отправлении же дани ко Двору, при поездке на Сейм, при переносе главного стойбища, при женидьбе и выдаче замуж детей, с каждых 10 юрт брать 1 лошадь и 1 телегу с быком, или верблюда; с имеющего 3 коров одно ведро молока; от 5 коров и более, 2 кувшин вина молочного; с имеющего выше 100 баранов — 1 войлок. Если же кто будет требовать более, таковых предавать суду.

Число приданых людей за Княжною Цинвана (Монгольского Князя и степени) должно быть по положению внутреннего Цинвана (Манжурского), т. е. сверх кормилицы с мужем, 8 горничных девушек и 8 семейств; за Княжною обыкновенного Цзюнвана, кроме кормилицы с мужем, 7 горничных девушек и 4 семейства, и так далее. Впрочем дела, посылать ли или нет, Цинванам, Тайцзиям и Табуна нам кормилицу с мужем, или меньшее число горничных девушек и семей в приданое за невестою, все сие отдается на волю отцов и матерей.

В двух семействах, вступающих в брачное родство, если обе стороны принадлежат к сословию простого звания людей, сговорные дары [353] должны состоять из скота, а именно: 2 лошадей, 2 быков и 2 баранов. Если же, вопреки положению, дано будет более; то излишнее число скота взять в казну; уменьшения же не ставить в вину. По смерти жениха, данный скот обратно взять; по смерти же невесты, взять только половину. Если родители согласны выдать дочь, а жених из ненависти не берет ее; то не дозволят обратно требовать данный скот. Если сговоренная девица уже достигла 20 лет и еще не берут ее; то дозволить родителям выдать ее за другого.

Если кто разводится с женою; то не дозволяется ей брать ни одной из тех вещей, которые употребляемы были ею во время согласной ее жизни с мужем.

Каждый Монгол, по неимению преемников, может усыновлять сторонних законных детей, донеся предварительно своему Князю и Цзангину, для записки приемыша в ротную книгу его знамени.

* * *

Если кто из чиновников, или людей простого звания, один, два или партиею ограбят вещи и убьют человека; то, не разбирая зачинщика и товарищей, всем отсечь головы и выставить для показа народу.

Чиновники, или простые люди, если ограбят вещи, но не поранят человека; то, если один [354] учинит сие, такового купно с семейством, имуществом и скотом сослать в Хэнань и Шаньдун (Китайские губернии) в трудную работу на почтовых станциях. Если же два, три или целою партиею учинили воровство: то одного, подавшего мысль сию, по заключении, удавить; имущество его и скот, описав в казну, отдать обиженному; семейство же его сослать в Хэнань и Шаньдун к трудным работам на почтовых станциях: каковому наказанию подвергнуть и товарищей его вместе с их семействами, имуществом и скотом.

За покражу лошадей в лагере, во время путешествия Богдохана на охоту, не разбирая, Монгол ли или Китаец, за 5 голов и выше приговаривать к немедленному удавлению, и в страх прочим, оставлять труп для показа; за 5 лошади и выше ссылать в (Китайские губернии) Юннань, Гуйчжеу, Гуаньдун и Гуанси в нездоровые места; за 1 и 2 лошади ссылать в Хугуан, Фуцзянь, Цзянси, Чжецзян и Цзяннань, для употребления в службу по станциям.

За покражу от 10 до 20 лошадей, быков или верблюдов, преступника удавить, по заточении; за покражу 2 лошадей сослать в Хэнань или Шаньдун. Бык, верблюд и лошадь равняются 4 баранам. Укравшему менее 4 баранов дать 100 ударов плетьми. Укравшего собаку штрафовать 5 скотинами, в пользу хозяина оной. [355]

Управляющие и неуправляющие знаменами Князья и проч. если будут содержать воров: то каждого штрафовать годовым жалованьем; неполучающих жалованья 5 девятками, 45 скот. Кто же из них не захочет признаться в содержании воров: то заставлять дядей его (по отце) дать в том присягу; если же нет дядей, то принудить к тому двоюродного брата.

Если при исследовании покраденного скота, след прекратится в таком расстоянии от жилища, что свистункою-стрелою можно досягнуть до юрт: то заставлять хозяев оных дать присягу; если не дострельнут, то не давать.

Управляющий и неуправляющий знаменами, Князь и проч., если каким-либо острым орудием, с намерением, по вражде или в пьянстве, убьет своего подчиненного или раба: то Князя штрафовать 40 лошадьми, — Бейлэ, Бейсе и Гуна 30 лош., Тайцзия и Табунана 3 девятками скотин; что все отдать родным братьям убитого; а семейство его все препроводить в такое место, в какое пожелает.

Кто в драке тяжело ранит человека, и сей в продолжение 50 дней умрет; то бившего сослать в заключение и там удавить.

Чиновника и простого человека, если самовольствуя убьет жену, удавить, сослав прежде в заточение. Если с женою имея ссору и драку, нечаянно убьет ее: то штрафовать 3 девятками [356] скотин, которые отдать в дом матери женниной. Если жена была предосудительного поведения, и муж, не донесши, самовольно убьет ее; то штрафовать 3 девятками скотин. Если помощию орудия какого застрелит, изрубит, заколет, или просто до смерти убьет; то, как за намеренное убийство, удавить его, сослав в заточение.

Если раб убьет господина; то изрезать его в куски.

Чиновник или человек простого звания, если по злобе пустит огонь и сгорит человек: то пустившего огонь, если чиновник, удавить; если простолюдин, то отсечь голову, сослав в заточение.

Чиновный или простой Монгол если раскопает кладбище Князя или жены его: то преступника приговорить к немедленному отсечению головы, и описав в казну семейство, имущество и скот его, все отдать владельцу кладбища. Кто раскопает могилу простолюдина, тому дать 100 ударов плетьми и штрафовать одним девятком скотин, в пользу хозяина кладбища.

Простого человека, который поносит Князя явно или заочно, штрафовать, в пользу обруганного, девятками и т. д.

Если простой Монгол учинит блуд с женою простолюдина же; то штрафовать его пятью девятками скотин, а преступницу, взяв от него, [357] отдать собственному мужу, чтоб убил; если не убьет, то штрафный скот отдать Князю их.

Управляющий и неуправляющий знаменами Князь если учинит блуд с женою простого Монгола; то штрафовать его девятью девятками скотин; если Бейла, Бейсе и Гун, то семью девятками скот.; Тайцзи и Табунана пятью девятками скот. Штрафный скот отдать мужу оскорбленной.

Простолюдина, который учинит блуд с Княгинею, изрезать в куски, Княгине отрубить голову, семейство же преступника отдать в рабство.

Кто будет употреблять на шляпе кисть длиннее полей, шляпу заслоняющую уши, валяную шляпу без полей; то Бейлэ и проч. штрафовать 3 лошадьми, а простого Монгола трехлетним быком.

Если имеющий оспу, лежа в чужом жилище, заразит собою прочих и доведет до смерти; то штрафовать его тремя девятками скота; но если зараженный им выздоровеет, штрафовать одним девятком скота. Если кто заразит другого без оспы: то штрафовать одною лошадью.

Сумасшедшего должно препоручить дядям, племянникам и ближним родственникам под смотрение; если нет родственников, то отдать соседнему эскадронному десятнику под смотрение. Если же от послабления убежит и убьет человека: то дать 100 ударов плетьми надзорщикам. [358]

Кто не впустит проезжего ночевать и доведет его замерзнуть, того штрафовать одним девятком скота; если проезжий не умрет, то штрафовать двухлетним быком. Если и впустит ночевать, но у гостя украдут имущество, или лошадь; то принудить хозяина заплатить.

Чиновных и простых Монголов негодного поведения отнюдь не держать в знамени; но вместе с семейством, имуществом и скотом ссылать в Хэнань и Шаньдун, к трудным должностями на почтовых станциях. [359]

Идолопоклонство родилось между народами Азиатскими. Чтобы открыть источник оного, надобно постигнуть начало страстей. Одни священные книги Богодухновенных Писателей показывают нам истинную причину несчастий и развращения рода человеческого. Один только сей небесный свет может рассеять мрак, и человек, при одном его руководстве, узнает вместе свою слабость и гордость, и перестает быть игралищем неизвестности. В Слове Божием, сем чистом источнике, красноречивый Боссюэт почерпнул первые начала для своего поучительного разговора о Всеобщей Истории ⁹⁵. Утверждаясь на Св. Писании, он берет резец Истории и начертывает верную и вместе величественную картину мира, обновленного после всеобщего потопа,

«Все начинается: и нет ни одной древнейшей Истории, в коей не было бы явных следов новости мира. Издают законы, образуются нравы, [360] возникают государства; человеческий род выходит мало помалу из состояния невежества: опыт просвещает его. Изобретают искуства, умножается число обитателей земных — и пропасти, горы, моря, реки не полагают более преград; их превозмогают: порубленные леса дают место полям, хижинам, селениям и городам; человек употребляет на свою пользу и металлы, и постепенно преклоняет всю природу на служение себе. Но люди, по мере удаления от своего начала, смешивали понятия, полученные ими о предках. Разум человеческий, падший до степени бессловесных, не мог уже возвыситься, и тогда, как люди хотели обоготворять только то, что поражало их чувства, идолопоклонство повсюду распространялось. Впрочем темное понятие о всемогуществе Божием поддерживалось собственною своею силою, не смотря на то, что смешивали его с подобиями, получившими начало свое от чувств. С того времени начали обожать все, имевшее хотя некоторую деятельность или силу: таким образом солнце и звезды, сиявшие издалека; огонь и стихии, действия коих были для всех одинаковы, соделались первыми предметами всеобщего обоготворения. Люди унизили в себе достоинство разума до того, что покорились совершенно своим чувствам; чувства решили все и, не внимая внушениям рассудка, произвели богов, коим покланялись на земле». [361]

Но из всех языческих вероисповедании ни одно не возбуждает столько нашего любопытства и внимания, как Тибето-Монгольское, запутанностию правил своих, поэтическим духом басней и нравственностию, составляющею основание оной, (нравственностию, которая чище учения многих других языческих вер; ибо более их служит к удержанию людей от зла). Долговременные и проницательные разыскания Ученых удостоверяют нас в том, что сия религия возникла в Индии, на берегах Гангеса, и распространилась оттуда в большей части Азии. Владычество ее простирается от Имауса до Тихого Океана, чрез Китай и Японию. В Средней Азии сделала она грубых номадов кроткими, и даже языческие народы южной Сибири испытали на себе, что влияние оной более благодетельно, чем странное учение других идолопоклоннических толков.

Монголы заимствовали свою веру, как они сами полагают, непосредственно из Тибета и посредственно из Эннеткека, или Индии. Таковое происхождение ее подтверждается доказательствами вероятия и близкого согласия Индейских и Тибето-Монгольских правил учения, как наприм. в сказанном о падении духов и земных жителей, о переселении души, о будущих наказаниях и очищениях; частию видно сие из предположений о сотворении мира, а равно из множества [362] обрядов, которые у Индейцев, Тибетцев и Монголов почти ни в чем не разнятся. Веру сию Монголы называют Шигемунианскою, по имени Учителя, положившего основание оной и которого Китайцы называют Фо. В Европе оная известна более под именем Ламайской; к чему вероятно послужило поводом уважение, оказываемое Монгольскими народами к своим духовным, Ламам. Сия почтительность в умах Монголов утверждена на том мнении, что будто бы Бурхан ⁹⁶ Шигемуни был Дамою.

Настоящее время введения у Монголов Шигемунианской веры покрыто неизвестностию. Иные полагают, что она восторжествовала над Шаманством у сего народа не прежде XVII века, когда принесена из Тангута одним, по понятию Монголов, набожным Олутом (жителем Зюнгарии) известная книга Ганжур, содержащая учение Шигемуниево и писанная на языке Тибетском, в коем основательных познаний не имеют еще не только Европейцы, но и самые Духовные Монгольские, не взирая, что ежедневно твердят оную книгу почти наизусть.

Шигемунианская вера основана на мнении, что «Всесущность оживляется единым [363] непостижимым Духом, являющим себя в бесконечно-разнообразных видах» ⁹⁷.

Сколь ни превратно толкование Шигемунианского закона о Божестве ⁹⁸; однако же с другой стороны нельзя не приметить нравоучения, в нем обретающегося. Таким образом Монголы, оставив Шаманство, покинули необузданные страсти и отстали от мнения, прежде господствовавшего у них, что все возможно и дозволено по праву меча. С Шигемунианскою верою они сделались народом кротким и уважительным. Последователи оной признают бессмертие души, но по языческому заблуждению, и прехождение оной из одного животного в другое. Они верят, что за отличные добродетели можно [364] получить вечное блаженство, хотя оное, по их грубому понятию, состоит в чувственных наслаждениях; а за зло предполагаются различные муки. Душа, по разлучении с телом, должна явиться к властителю ада. Он рассматривает ее действия и полагает наказание, но невечное; ибо душа, по испытании адских мук, отсылается иногда для пребывания в каком нибудь животном, сообразно содеянным в жизни грехам. — За добродетели можно быть Бурханом. Сие слово можно принимать за Божество, а иногда за святого. Но чтобы изъяснить точнее Творца: то Монголы называют его Небом, Царем светов и подобными сему словами, кои могут означать беспредельность. — Подлинно явление достойное всякого внимания! У людей, едва умеющих обработывать шерсть своих стад и доить своих кобылиц, у сих людей несколько уже столетий господствует религия, достойная внимания по своей нравственности (лучшей других языческих вер), удивляющая своими аллегориями, изумляющая даже заблуждениями своей Метафизики; религия, в коей воображение нередко теряется в тщетных умозрениях о вечном, но которая занимает ум труднейшими отвлеченностями; хотя ум человека, при самом стремлении к возвышению, беспрестанно убеждается в своей слабости и несовершенстве ⁹⁹. [365]

Рассмотрим ближе сущность сего учения, которое столь подробно изложили Паллас и Бергман. Может быть, сие рассмотрение удовлетворит любопытству и вместе удостоверит внимательного наблюдателя, сколь справедливо сделанное замечание, что ум человеческий легко впадает в грубые заблуждения и всегда остается во тьме, когда пути его в изыскании нужнейших для человека истин не освещаются Божественным светильником. С другой стороны нельзя не приметить, что и в самых суеверных преданиях Монголов сохраняется тень некоторых познаний, заимствованных ими от древнейшего мира.

Комментарии

69. Precis de la Geogr. Univ. 4. III, стран. 434.

70. О таком озере (lac Jroi) в Монголии я не слыхал; а есть река, Иро, протекающая в 60 верстах от нашей границы к югу, о коей неоднократно уже было мною упомянуто.

71. Риттер (Erdkunde, 1817; Ч. I, стр. 516) сделал замечание, что таковое направление горных хребтов и лощин Верхней Азии совершенно отлично от Американских и Африканских, где главнейшие кряжи тянутся с юга на север.

72. Английский Географ Келли говорит довольно неопределительно, что Монголию пересекают, между прочим, пространные степи Кобь и Шамо, которые считаются (будто бы) за одну, в том мнении, что первое название есть Татарское, а последнее Китайское. См. A new and complete system of univ. Geography, in 2 vol. London; 1814 и 1817. Ч. I, стран. 130.

73. Мальтбрен; там же, стр. 434.

74. Дюгальд. description de la Chine, Ч. IV. стр. 8 и 130.

75. Они имеют отвращение к труду, любят войну, чтут храбрость и, как говорит Тацит, более жалеют своего пота, нежели крови. Pigrum quin imo et iners videtur sudore acquirere, quod possis sanguine parare.

76. Игумнов. См. выше.

77. Язык Монгольский коренной; в оном слова более многосложные, звуки грубые, но выразительные. Письмена Монгольские, подобно Китайским, располагаются на бумаге перпендикулярно с верху листа к низу, но счет строчек идет от левой руки к правой, как у Манжуров; пишут кистью. В Монгольских буквах некоторые открывают сходство с Греческими, Латинскими и особенно Сирийскими, отыскивая причины сего сходства в тех отдаленных временах, когда Несторианские и другие Миссионеры проповедовали Християнскую веру в странах, обитаемых Монгольскими народами.

78. Напротив того, Киргиз-Кайсаки почитаются Манжурами за вероломных, жестоких разбойников, неуважающих ничем для удовлетворения своему корыстолюбию.

79. У Монголов в великом уважении вывозимые из Тибета деревянные чашки, по отменной чистоте токарной отделки оных, приятному виду волнистого дерева и — по святости земли, дающей такое произведение. Чашки сии у богатых выложены бывают внутри чистым серебром. Такую чашку, неразлучную мою спутницу во время странствия по Монголии, я сохраняю доныне, как необыкновенный памятник моего кочевого путешествия в Китай.

80. Говорят, что царедворцы Аттилы плакали, слушая о геройских подвигах, которых они уже подъять не могли.

81. Песни сии доставлены мне А. П. Фроловым, моим верным переводчиком во время путешествия в Китай; Русской перевод есть его произведение.

82. Бурхан.

83. Гора Утай (5-холмная) находится в Китае; на ней сооружены капища, весьма уважаемые Ламистами.

84. Бурхан ада.

85. Далайлама, Банчань Эрдени и Геген Ургинский.

86. Припев цзэ айду цзэ не переведен.

87. Равнина спокойствия.

88. Гольцами в восточной Сибири называются самые высокие горы, на каменной вершине коих лежит вечный снег (белки на Алтае).

89. Целительное питье.

90. Смотрите примечание о сем предмете, помещенное в I Ч. моих Записок, на стран. 307 и след.

91. Тагар, по-Манжурски хулэ, значит полмешка, весом в 60 гинов; что на Руской вес равняется 2 1/4 пудам. Крупа выдается всем вообще Княжнам и супругам их, которые на время приезжают в Пекин, вместо шелковых материй, получаемых ими в своих кочевьях. Таким же образом и Князья разных степеней, во время нахождения своего по службе в столице, довольствуются некоторым количеством крупы.

92. Здесь разумеется о дочерях и зятьях тех Князей, кои причитаются в родстве Пекинскому Двору.

93. Simon de Saint Quintin.

94. Цзасак собственно есть название всякого Монгольского Князя, имеющего свой удел земли.

95. Превосходное произведение Боссюэтова гения: Discours sur l’histoire universelle, известно у нас по старинному переводу Капитана Василья Наумова, напечатанному первым тиснением в 1761 и 62 годах, а вторым в 1774 году. Сие полезнейшее и нужнейшее для преподавания Истории руководство недавно преложено вновь В. К. Руский исправнейший перевод сей классической книги будет напечатан под названием: Рассуждение о всеобщей Истории.

96. Паллас удостоверяет, что Монгольское слово Бурхан (божество) означает тоже, что на Тангутском Будда, Nachr. ii. d. Mongol. Volker. II, 75.

97. Клапрот, Asia polyglotta. 122.

98. Шигемуни, подобно другим языческим учителям, не мог иметь своих чистых понятий о Божестве: оные почерпаются единственно в светлом источнике Слова Божия. Из языческой Истории и самых просвещеннейших народов, каковы были Египтяне, Греки и Римляне, мы видим, что у них, и при напряженнейшем усилии разума в исследовании Божества и природы, господствовало идолопоклонство, и какое? — украшенное остроумием, но поддерживаемое и распространенное развратом, так, что крайность заблуждений и предрассудков составляла всеобщую Религию; а последняя степень нечестия была та, что язычники в своих божествах, (если можно так изъясниться) освятили человеческие пороки и злодеяния. Такова слепота ума человеческого в важнейших для него познаниях, которые, по свидетельству опыта всех веков, получаются токмо чрез Божественное откровение.

99. Ремюза, Recherches sur les laugues Tartares; I. XV.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах. Часть третья. Возвращение в Россию и взгляд на Монголию. СПб. 1824

© текст - Тимковский Е. В. 1824
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info