ТИМКОВСКИЙ Е. Ф.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ ЧЕРЕЗ МОНГОЛИЮ,

В 1820 И 1821 ГОДАХ.

Пребывание в Урге.

Сентября 16. Ночью мороз 7 град. по Реом. терм. Утро было ясное, потом в 8 часов пошел мокрый снег.

Бихтеши, Бошко и Тусулахчи в 7 часу ездили к Ургинским Правителям, Цзюнвану и Амбаню, с донесением о прибытии Миссии. Возвратясь оттуда, Тусулахчи Идам посетил меня и объявил, что хотя он и просил позволения отправиться в свои кочевья; но Вану угодно, чтобы Идам, как довольно знающий обращение с Рускими, проводил Миссию даже до Сунтиского рода Монголов т. е. по всем кочевьям Княжества Халхаского. Известие сие приняли мы с удовольствием.

В 10 часов посетил Начальника Миссий и меня посланный от Вана и Амбаня Заргучей Ургинского Маймачена Хоай, бывший в Пекине, со стороны Китайского Правительства, учителем Манжурского и Китайского языков у Гг. Каменского, Липовцова и Новоселова до 1808 года. С ним пришли два Битхеши [Манжуры] из Ургинского Ямуня [приказ] и Теригун Харцагай Мерген, бывший весною сего года в Иркутске курьером. Первые трое одеты были, сверх шелковых кафтанов синего цвета, покроем весьма похожих [95] на Руские, в белые [траурные] кафтаны; а сверху имели Магуазцы, короткий полушубок с широкими рукавами из белой мерлушки, шерстью вверх. Им сопутствовали провожающие Миссию Битхеши, Бошко и Тусулахчи, также много служителей. Разговаривали чрез нашего Переводчика, на Монгольском языке. Посетители спросили о здоровье моем, благополучен ли был переезд Миссии от Кяхты до Урги а равно, сколько времени располагаемся пробыть здесь? — На последнее отвечал я, что, опасаясь при позднем времени медлить, не желал бы с Миссиею оставаться в Урге долее 4 или 5 дней. Они с приметным убеждением советовали нам дать себе совершенный отдых. С моей стороны обстоятельство сие предоставлено было на произвол Вана и Амбаня; а притом я изъявил искреннюю благодарность за их попечительные распоряжения о Миссии в пути и за честь, коей они нас удостоили осведомившись о нашем здоровье. Манжурские чиновники не преминули объявить мне, что их Хуанди переселился на небо. Я отвечал изъявлением участия в потере столь кроткого Государя и надеждою, что добродетели преемника утешат народ. Равным образом они дали мне знать, что Вану и Амбаню угодно принять Миссию на следующий день. Я сказал при сем, что не только все Члены Миссии желают лично свидетельствовать Ургинским [96] Правителям свое почтение; но что я обязан, по должности Пристава, исполнить сие по препоручению Иркутского Губернатора, от коего и привез к ним подарки. Теригун Харцагай тотчас сделал вопрос: «От кого присланы подарки, от Генерал Губернатора или от правящего должность ³⁷ Гражданского Губернатора?» От последнего, сказал я. Между разговорами Заргучей Хоай-лое поднес мне свою табакерку: — учтивость, общая Китайцам, Манжурам и Монголам. Посетители были угощены чаем и закусками.

Заргучсю Хоаю лет за 60. Он весьма еще бодр, вежлив ³⁸, и пользуется особенным доверием Вана. Из двух Битхешиев, старший Сун тих и скромен; а младший Танбай весьма говорлив, за несколько лет был на Кяхте в должности Маймаченского Бошка, изрядно говорит по Монгольски. Он объяснял Хоаю на Китайском языке существеннейшие предметы нашего разговора.

По отъезде гостей, приходил с почтением [97] к О. Архимандриту и ко мне 15-летний сын провожающего Миссию Тусулахчия Идама, Цырен Дорчжи, обучающийся в Урге. Следуя Азиатскому обычаю, я подарил ему, для нового знакомства, левантиновый платок и пару бритв.

Тусулахчи Идам приводил к нам в 12 часу рекомендовать назначенных от Вана приставами Миссии, на время пребывания оной в Урге, Тусулахчия Демита и Закирохчия Дармацзапа, о коем сказано выше. Первый, имея лет под 55, слаб здоровьем; но весьма ловок и чрезмерно учтив в разговорах. Он, между прочими Монгольскими чиновниками, находился на Кяхте в 1809 и 1810, во время переговоров Вана с Иркутским Губернатором Трескиным.

Вскоре за ними явился ко мне Теригун Харцагай и объявил, что Ван поручил ему делить с нами время, дабы мы не скучали, находясь между иностранцами. Харцагаю лет 60; он ближайший родственник Вану, смел и довольно ловок. Всеми средствами убеждал он меня быть пред ним откровенным... Между прочим, Харцагай сказал, что Ван, получив из Пекина с нарочным известие о кончине Богдохана Цзяцина, когда уже Миссия находилась в дороге, хотел было остановить оную или даже заставить возвратиться в Кяхту. Но приняв во внимание предпринятые труды и самые издержки нашего Правительства, решился, под своею [98] ответственностию, пропустить Миссию до самого Китая. Мы узнали однако же от Тусулахчия Идама, что по сему предмету Ван послал Бухя [курьера] в Пекин, и Миссия должна в Урге ожидать разрешения. — Вот причина, по коей нас убеждали отдохнуть здесь подольше.

В 2 часа по полудни опять приходил ко мне Теригун Харцагай с Тусулахчиями Идамом и Демитом. В присутствии О. Архимандрита, гости любопытствовали, в чем именно состоят подарки, привезенные от правящего должность Иркутского Губернатора. Я сказал, что сие мне не известно. Между тем объявил я Теригуну о желании своем и Начальника Миссии, поднести подарки Вану и Амбаню, в знак особенного к ним почтения и в память о нашей признательности за их благосклонность. Монголы одобрили такое намерение. Потом расспрашивали они о моем имени: «Танай нере кен би?» — первый вопрос вежливости у всех незнакомых Монголов; о чине, о летах и проч. Они любопытствовали знать, каких Россия имеет соседей? окончилась ли страшная война с Французами? Далеко ли от нас Англия? — На что сделаны ответы, сообразные с обстоятельствами и моим положением. Монгольские чиновники сказали потом, что Англичане давно не привозят дани Богдохану; что Посольства их, года за 4 пред сим, покойный Цзяцин не допустил к себе, приказав, по [99] возникшему неудовольствию, в самый час аудиенций отправить оное обратно из увеселительного дворца своего, лежащего близь Пекина. Вот какие мысли почерпнуты из Китайской политики Монголами — сими воинственными пастухами!

Часу в 4 слышан был в Гегеновых капищах нестройный звук рогов и бубнов. Это было, по словам сидевших у нас Монголов, церемониальное шествие Лам вокруг капищ с хоругвями, совершаемое ежедневно, при многочисленном собрании поклонников.

Сент. 17. Утром было холодно. Снег только прорывался; но густые тучи носились вдали, на вершинах хребта Гунтуйского. Теригун, Тусулахчи Демит и Закирохчи, пришед в 8 часов ко мне, объявили, что сего утра можем мы отправиться к Вану и Амбаню, верхом на Монгольских почтовых лошадях, из коих около 200 содержится в Урге двумя ближайшими Ханствами т. е. Тушету и Цеценовым, да 100 лошадей Шабинами. Вообще от Вана дано приказание, дабы во все время пребывания Миссии в Урге отпускать нам, в случае выездов, из сих лошадей, для сбережения наших к дальнейшему пути.

Вскоре потом приходил проститься с нами меньший сын Тусулахчия Идама, отправлявшийся в свои кочевья; с ним послал я в подарок старшему его брату пару бритв. Г. Разгильдеев 1, побуждаясь признательностию к усердию [100] Тусулахчия Идама в препровождении Миссии, подарил сыну его хорошего иноходца. Сего же утра явились к нам с почтением три сына Тусулахчия Демита, из коих средний, от роду лет 15, пострижен в Ламы. Они все вообще скромны, имеют смуглые, румяные лица и весьма богато были одеты. В знак памяти о Руских, двум меньшим подарено по левантиновому платку. Потом и Теригун Харцагай приводил своего внука, находящегося в штате Ванских сыновей, коему дан такой же подарок. Сии частые, впрочем недорогие подарки были следствием нашей готовности к удовлетворению молчаливым ожиданиям посетителей; но еще более требовало того сомнительное положение Миссии касательно дальнейшего пути. Нам нужно было привязать к себе приближенных к Вану: подарком, данным сыну, доволен был и родитель.

Наконец в 10 часов собрались в юрту мою Битхеши Чен и Бошко Ургентай; вскоре приехали бывшие у нас вчера два Битхешия здешнего Ямуня, Сун и Тан, с приглашением нас к Вану и Амбаню. Начальник Миссии с Иеромонахом Вениамином отправились в одной повозке, Иеромонах Даниил с Иеродиаконом Израилем в другой, где положены были подарки Вану и Амбаню. От Российского подворья до Ванского дома, лежащего к ЮЗ почти на версту расстояния, мы шли в таком порядке: впереди ехали [101] на лучших Монгольских лошадях ха казаков, по два в ряд, с своим Старшиною; за отрядом следовал я, верхом же на своей лошади, имея у себя с правой стороны Обозного, а с левой Переводчика; потом повозки, окружаемые Студентами и церковниками. Свиту нашу замыкал Сотник с двумя казаками. Всему отряду предшествовали Ургинские чиновники, а в стороне ехали наши провожатые Битхеши, Бошко и Тусулахчи; сверх того Теригун Харцагай, Тусулахчи Демит, Закирохчи и несколько Монголов. Разительная противоположность в лицах, одежде, в самых лошадях, наших и Монгольских, придавала сему шествию особенную, приятную пестроту. Там мелькали белые солтаны на казацких киверах, и лучи солнечные ярко отражались на их саблях и лакированных перевязях; а здесь блистали атласные кафтаны Монгольские, и ветер играл красными лентами их шапок. Все сие могло бы, кажется, послужишь предметом картины, если не изящной, то по крайней мере довольно оригинальной.

Подъехав к дому Вана, построенному из дерева, в скромном Китайском вкусе, мы слезли с лошадей, вышли из повозок, и отправились на двор. У ворот стояло человек 20 Княжеских телохранителей в китайчатых белых кафтанах. Не имея перевязей, они держали свои тесаки в левых руках. [102]

Заргучей Хоай встретил нас, и став на левую сторону, у Китайцев почетнейшую, провожал О. Архимандрита; за ними следовал я с Битхеши Ченом, а потом прочие. Главные ворота были отперты; в них стояла Ванова коляска и носилки; все строение приходит в ветхость. Миновав два щита или запертые ворота на внутреннем дворе, орошаемом ручьем и приосененном березами, вошли мы в тесную переднюю комнату, в коей на столике, против дверей, стояли Китайские фарфоровые кувшины и лаковые ящики. Здесь также находилось несколько воинов, подобных первым. Из передней, на право, вступили мы в проходную комнату, крайне тесную: это приемная зала. В оной большое окно во всю стену, коего решетка заклеена тонкою белою бумагой; а в самой средине вставлено большое стекло. Подле окна, на простом диване находился столик, близь коего в белых полушубках, овчиною к верху, сидели поджавши ноги: Ван выше от входа в комнату, а ближе к дверям Амбань. На другом столике, близь стены я приметил Английские столовые часы; но кажется, они стояли. Сперва вошел Начальник Миссии вместе со мною, Разгильдеевым 1 и Фроловым. Я засвидетельствовал, чрез своего Переводчика на Монгольском языке, почтение обоим Ургинским Правителям от имени Иркутского Губернатора. Ван спросил: здоров ли [103] Губернатор, и проч. Потом внесены два ящика с подарками и поставлены перед Ваном и Амбанем, по принадлежности. Ван, приняв оные с выражением благодарности, сказал: «Взаимные подарки существуют у нас издавна, по соседней дружбе; а потому, когда вы будете возвращаться в отечество, то и мы пошлем гостинцы Губернатору». Посмотрев в лежащий на столике список, сказал: «А, это Майор ³⁹, это Далама ⁴⁰» и посадил нас против себя в таком порядке: Заргучей, Битхеши Чен, Архимандрит и я. Потом вошли Члены Миссии. Ван встретил их сими словами: «А, это Хараламы [черные священники, монахи]; это ученики». Сим последним советовал, по прибытии в Пекин, учиться прилежно, ничего не щадя для оправдания успехами своими воли Правительства, и вести себя, как прилично людям благовоспитанным, честным и понимающим достоинство своего отечества. Подали нави по чашке чаю с сахаром. Ван приветствовал потом О. Архимандрита на Манжурском языке, [104] примолвя, что он помнит, когда О. Петр был еще учеником Пекинской Миссии и проч. Амбань с своей стороны спросил его на том же языке, сколько ему лет, долго ли учился в Пекине и т. п. Ван, узнавши Переводчика Фролова, сказал: «А, помнится, ты был у нас весною с Капитаном Василием». Ургинский Князь под сим именем разумеет Титулярного Советника Новоселова, Переводчика языков Манжурского и Монгольского в Иркутске. Он в Феврале 1820 года отвозил отношение Губернатора, о назначении новой перемены Российской Миссии.

После сего изъявил я желание мое и Даламы [Архимандрита] поднести Вану и Амба ню несколько Руских вещей. Ван с отличною ласкою возразил, что мы напрасно тем озабочиваем себя; впрочем он не желает отвечать на вежливость нашу отказом, в уважение того, что мы столь издалека едем. Тотчас внесены были и поставлены перед Ваном и Амбанем от имени Начальника Миссии, разные хрустальные вещи, взятые на Кяхте. Потом я поднес Вану пару пистолетов лучшей работы, со штыками на пружинах; красивую отвертку для винтов, искусной чеканки медный баульчик для пороха, фунтов десять лучшего пороху, и наконец Разгильдеевым 1 представлена зрительная трубка и белая юфтевая кожа. Амбаню подарено мною 25 аршин камлоту, коричневого цвета [105] [любимого в Китае], лучшей доброты. Как тот, так и другой приняли сии приношения с благодарностию. Наконец Ван спрашивал меня о летах моих, о моей родине; где служу, в Москве или в Петербурге; получив же ответ [что еще прежде ему известно было] о службе моей в Петербурге, примолвил: «А, это там, где ваш Государь Император имеет пребывание». Ван пожелал нам отдохнуть после путевых беспокойств. Уходя, я не преминул похвалиться заботливостию о Миссии провожатых наших: Битхешия, Бошка и Тусулахчия. Ван, с удовольствием выслушав сие, сказал: «Да, вы требуйте их помощи в ваших путевых нуждах, и они обязаны содействовать вам во всем». Заргучей провожал нас, по прежнему, до самых ворот и расставаясь с нами, пригласил на завтра к своему обеду.

Вот легкое изображение нынешних Ургинских Правителей:

Ургинский Амбань или Генерал, присылаемый из Пекина только на три года, есть товарищ Бана, у которого впрочем он находится в совершенной зависимости. Нынешний Амбань из [107] хорошей Манжурской фамилии, слишком 60 лет, небольшого роста, сухощав; имеет довольно простое лице, но в разговорах и обхождении вежлив и приятен. Не имеет национальной надменности; кроток; по видимому, добродушен и более молчалив. Беден, по случившимся — как говорят — особенным, неприятным обстоятельствам с отцом его.

Мы возвратились домой тою же дорогою и в том же порядке; но толпа любопытных сделалась еще многолюднее. Наши провожатые весьма довольны были моим отзывом о них перед Ваном, а особливо Тусулахчи Идам, который с признательностию сказал мне: «Г. Майор поступил честно!»

Через час по нашем возвращении, принесены от Вана, для О. Архимандрита и меня, сладкие закуски на 17 блюдах; 3 кувшина Китайского вина, приготовляемого из сарацинского пшена и называемого шаусин, 6 фунтов черного чаю; также О. Архимандриту и мне по два, а прочим путешественникам по одному куску Китайской шелковой материи. На обертках было написано, кому именно предназначалась оная: Даламе, Майору и проч. Для казаков прислано особо два ящика кирпичного чаю, по 36 кирпичей в каждом. За таковые знаки внимания, просил я Теригуна Харцагая изъявить Ургинскому Князю чувствительную нашу благодарность; при чем пили за [108] здоровье Его Светлости. Ван, как после нам объявлено, был весьма доволен нашею признательностию. По заведенному обыкновению, принесшим гостинцы подарено: Теригуну Харцагаю сабля, сафьян красный и зеленый; Ванскому Битхешию сабля и красный сафьян, а шести служителям по шелковому платку.

Равным образом от Амбаня принесли нам подобные же гостинцы; но в меньшем количестве. Принесшему оные Нербе подарен зеленый сафьян.

Вечером пили чай у меня Демит, Закирохчи и Харцагай. Сей последний есть потомок известного Тулишеня ⁴¹, бывшего Послом от Китайского Богдохана Кансия у Калмыцкого Аюки Хана, в 1712, для вооружения его против Зюнгаров. Он считает себя также в родстве одному из Китайских Посланников, присыпанных к Императрице Анне Иоанновне.

Склонивши речь к нынешнему переезду Миссии, я изъявил Харцагаю желание отыскать честного хозяина, у коего можно было бы нам выменять несколько верблюдов, приобыкших к трудной дороге по Монгольским, каменистым степям. За неимением оных в самой Урге, [109] Тусулахчи Демит — один из богатейших Халхаских скотных заводчиков — вызвался наделить нас десятком хороших верблюдов, когда мы будем проезжать чрез его кочевья, в Гоби находящиеся, верст за 300 от Урги. Мы приняли сие предложение с особенною благодарностию.

Сент. 18. В залог признательности к Хоайлое, О. Архимандрит сего утра отправил ему в Маймачен гостинцы; равным образом и с моей стороны, чрез Переводчика Фролова, послано Хоаю в подарок три аршина черного сукна и полпуда белого мыла. С возвращением г. Фролова, приехали два Нербы или служителя Заргучея благодарить за подарки, и вторично просить к обеду всех Членов Миссии.

Часу в 10 приезжал к нам Битхеши Тан вместе с Теригуном и требовал списка, какие вещи поднесены Вану и Амбаню собственно от Начальника Миссии, и какие от меня. Причиною сему Тан представлял, будто бы Сайт Ван и Амбань позабыли, что каждому из них подарено. Долго отклонялся я от сих подробностей. Тан просил убедительно, и ему пересказано было на словах; но он объявил, что не полагается на свою память. Итак, мы принуждены были требуемый реестр написать на Монгольском языке и ему вручить, извиняясь, что незначительным своим приношением навлекли столько забот. Между тем, Тан [110] воспоминал о Кяхте, рассказывал о покойном Директоре Кяхтинской Таможни Вонифантьеве, о необыкновенной телесной его силе, о преимуществе Руских домов перед дымными юртами Монгольскими и проч. Теригун Харцагай и Тусулахчи Идам, тут бывшие, спросили меня: нет ли еще такого камлота, какой поднесен от меня Амбаню? Я отвечал, что не имею.

В 12 часу отправились мы в Маймачен к Заргучею: духовные Члены Миссии в повозках; а я с Студентами и конвоем, верхом, на Монгольских лошадях. Нас провожали Битхеши Чен, Бошко Ургентай, Тусулахчи Идам с своими служителями, и Теригун Харцагай, безотлучно при мне находившийся. От Руского подворья до Маймачена, можно положить расстояния версты 4 к В, вверх по реке Толе. Дорога неровная, а под самою торговою слободой усеяна булыжником.

Ургинский Маймачен гораздо более занимает пространства, нежели Кяхтинский ⁴², только в первом все строение деревянное и довольно ветхое. Улицы широки, но грязны; много лавочек с мелочными товарами. Народ, при нашем проезде, собирался толпой и бежал за нами вслед, не взирая на крик двух полицейских [111] служителей, кои ослушных разгоняли, по Китайскому уставу благочиния, длинными плетьми. Заргучей встретил нас на дворе; приветствовал ласково и потом ввел во внутренние покои, где нарочно приготовлена была зала для гостей. Дом и теснее, и неопрятнее жилища Заргучея Кяхтинского. Приехавшие с нами Монгольские чиновники посажены были у входа в комнату, за особым столом; а Битхеши и Бошко вместе с нами. Хозяин всех угощал дружески; воспоминал о своих учениках Гг. Липовцове и Новоселове, и был доволен отзывом моим, что имя сего учителя — Хоай-лое — известно и в столице Российской. Во время обеда, Заргучей спросил меня, долго ли располагаемся оставаться в Урге? Я отвечал, что по его убеждению, мы предназначили для сего семь дней, прожили три, а потому и хотели бы отправиться в путь дня через четыре; впрочем, как Вану будет угодно. Заргучей все еще советовал нам отдохнуть, присовокупив, что ныне дни холодные и ненастные, и что он избрав [по Китайской Астрологии] счастливый день к нашему отъезду, доложит о том Ургинским Правителям. Нам не оставалось иного, как благодарить за таковое усердие.

После обеда, выпив по чашке чаю без сахару [вместо кофе], расстались мы с Заргучеем и отправились домой в 3 часа по полудни. Прощаясь, [112] Теригун Харцагай и Тусулахчи Идам становились перед Заргучеем на колено: обряд сей наблюдается Монголами перед всеми чиновниками Китайскими. Манжуры, Китайцы, и Монголы, даже в самые большие церемонии, не снимают шляпы; но оказывают почтение едва заметным опущением вниз рук и коленопреклонением. Перед Князьями и Генералами они преклоняют колена три раза, каждый раз подвигаясь несколько вперед, а перед Государем кланяются до земли девять раз в три приема, как у нас говорится, трижды по трижды.

На обратном пути в город, мы видели много палаток, принадлежавших Монголам, кои стеклись на поклонение Кутухте. Там стоял небольшим лагерем Цецен Хан, а на днях ожидали прибытия Тушету Хана. Вообще собралось в Ургу много Халхаских вельмож и простого народа, готовились великолепные празднества; но смерть Богдохана все расстроила. Подданные, духовные и светские, должны носить по сему случаю траур около трех месяцов; а Ламы обязаны, первые 49 дней, читать особые молитвы об упокоении преселившегося от земли.

Для объяснения празднеств, совершаемых Монголами при появлении нового Кутухты-Гегена, я неизлишним нахожу упомянуть здесь о таковом торжестве, бывшем 1729 года, по случаю возведения одного из сих Первосвященников. [113] Обряд сей совершаем был в прежней Урге, на речке Сельби, впадающей в Орхон.

Июня 22, во 2 часу дня т. е. по восхождении солнца, убрано было в Урге сборное капище. Против входа поставлен кумир Бурхана Аюша ⁴³. По левую сторону находился престол, украшенный дорогими каменьями и парчами; а поперег через все капище устроены были деревянные лавки для сидения Лам. Туда явились: прежнего Кутухты сестра, три Монгольские Хана [Тушету, Цзасахту и Цецен], также присланный из Пекина от Богдохана Юнчжена Амбань или Генерал, который имел на шапке павлиное перо; а равно владельцы Дарханчин Цзюнван отец молодого Кутухты, Цецен Ван и другие знатные Монголы. Число Лам простиралось до 26.000, а простого народа, мужей, жен и детей стеклось более 100 т. человек. По собрании знатнейших людей в капище, вынесли из оного 200 копьев с позлащенными маковками и литыми зверями вверху; их поставили в два ряда. Равным образом стояли в линии 200 человек с бубнами и с большими медными трубами. Между сего строя 6 Лам вынесли из капища, на креслах, прежнего Кутухты сестру, за которою шли Ханы, Ваны и все прочие почетные люди, в великолепной одежде, до юрты молодого Кутухты, жившего у отца своего Дарханчин м Цзюнвана ⁴⁴, расстоянием за версту от капища. Через час, Монгольские Вельможи и старейшие Ламы вывели из юрты возродившегося Кутухту под руки и посадили его на приготовленную в богатом уборе лошадь; вели оную за повода Хубилган [перерожденец] и Далама [старший Лама], Чжанчжун-Ванов племянник. При выступлении их из юрты все Ламы начали петь Кутухте похвальные гимны и играть на всех инструментах; между тем знатные люди и простой народ кланялись ему с сердечным умилением, поднимая руки вверх. Кутухта ехал тихо до самой ограды; за ним несли на носилках прежнего Кутухты сестру, которая названа и ему сестрою. Потом следовали присланный от Далайламы старейший Лама Номохон, Китайский Амбань, все Ламы, Ваны и прочие знатные Монголы; а простой народ шел по обе стороны. Внутрь ограды стояло 6 юрт с золотыми маковками, обвешанных разноцветными парчами. Доехав до ограды, все остановились. Ближние Ламы почтительно сняли Кутухту с лошади и провели, через южные ворота в ограду; где он пробыл с полчаса, как бы для освидетельствования прежнего своего жилища. Из ограды проводили под руки в большое сборное капище старейшие [115] Ламы, также сестра его, Богдоханский Амбань и все прочие вельможи. Вошед в капище, присланный от Далайламы Хубилган Номохон и другие Ламы-Хубилганы посадили его на престол. Амбань Объявил всему народу Богдоханово повеление, чтобы отдавать Кутухте должные почести. Все присутствовавшие немедленно поклонились ему трижды до земли. Потом поставили на стол перед Кутухту несколько серебряных колокольчиков [хонхо], которыми обыкновенно действуют Ламы во время службы; а один колокольчик, который он будто бы прежде употреблял, удержали, для испытания, действительно ли он сие узнает. Кутухта, посмотрев на них, сказал ближним своим Ламам: для чего же вы любимого моего колокольчика не принесли сюда с прочими? И тогда все Ханы, Ваны, Ламы и народ единогласно воскликнули: ты истинно Первосвященник наш и старый Кутухта!

После приступила к Кутухте сестра его, для принятия благословения. За нею следовали Китайский Амбань, ближние старейшие Ламы, также Ханы и прочие знатные люди. Получив оное, все удалились. Кутухта оставался в капище до самого вечера, для благословения Лам и простого народа.

Июня 23, в 1 часу дня, присланный из Пекина Амбань и прочие вельможи собрались в тоже капище; а простой народ стоял около оного. [116] В 3 часу, по восхождении солнца, старейшие Ламы привели переродившегося Кутухту под руки из ограды в оное капище и посадили его на престол. Амбань представил ему присланные от Китайского Императора подарки, а именно: золотой поднос, весом в 300 лан [около 28 фунтов], у которого в средине вставлено 8 драгоценных камней. На подносе были положены Хадаки, 1000 лан [2 т. руб.] серебра и 81 кусок золотых и серебряных парчей, из которых на каждом написано, что за работу дано по 300 лан [600 руб.] серебра; также 81 блюдо с конфектами и разные другие вещи. Все сие Амбань поднес Кутухте с глубочайшим почтением, объявив притом от Его Богдоханского Величества поздравление. Наконец, испрашивая благословения, именем Богдохана произнес он следующее: «Как злато нетленно, так и ты, великий жрец, будь нетленен; как сияет камень драгоценный, так да будет твое сияние, и как при жизни родителя нашего ты сохранял Государство наше, так и ныне, под моею державою, великий жрец, будь милостив к нашему Государству и охраняй оное!»

Кутухта принял подарки, и дал Богдохану благословение, наложив на голову Амбаня обе руки. После сего он благословил Лам и простой народ, кои воображая, что они получают сие [117] благословение от самого Бога, вступали в капище с великим страхом, один за другим.

По полудни, в ознаменование сей великой радости, раскинули в полуверсте от капища четыре шатра и много палаток, оставя в средине великую площадь для борьбы. В шатрах сидели Ханы и прочие вельможи. Борцов выводили с двух сторон; на каждой находилось по 268 человек, из которых одна половина была Тушету Ханова, Цецен Ванова и Дархан Ванова; другая же Цзасахту Ханова, Цзюнванова и Барту Бейлева. Борцы состязались до самого вечера: который одолевал, того имя записывали; а который упадал, того не допускали уже больше до борьбы. Таким образом осталось наконец только 56 победителей.

Июня 24 собрались опять в капище все Монголы, и служили Кутухте молебен.

Июня 25 Цзасахту Хан с Цецен Ваном от себя поднесли Кутухте подарки, состоявшие в золотых и серебряных сосудах, в шелковых материях, Хадаках и чае. Прочие Монгольские владельцы и простой народ равными жертвами изъявляли свое усердие. Причем один простой Монгол, Цецен Банова Хошуна, пригнал в подарок 300 лошадей. Случившиеся тогда в Урге Китайские купцы, собравшись, поднесли Кутухте 150 кусков атласу и 400 ящиков чаю кирпичного. [118]

Июня 27 продолжалась опять борьба. День был весьма жаркой, и борцы от зноя и пыли пришли в изнеможение; почему Ханы изъявили Ламам желание, чтобы пошел дождь. В это самое время надвинулась с запада туча, полился дождь, а потом вскоре сделалось опять ясно, что суеверный народ подлинно относил к действию Лам.

Июня от 28 до 3 числа Июля была каждый день борьба.

Июля 3 Ханы и прочие Монгольские владельцы с народом поехали к реке Орхону на урочище Ураху, в расстоянии от Урги за 50 верст, и взяли с собою упомянутых выше 35 борцов.

Июля 5 был в Ураху конской бег, расстоянием на 18 верст. Пущено вдруг 1110 лошадей; из них лучшими признаны только 100 передних лошадей, которым всем даны были славные имена; а хозяевам их подарки и некоторые преимущества ⁴⁵.

Июля 6 пускали на том же урочище, на расстояние 16 верст, 1627 шестилетних лошадей; владельцам ста первых даны подарки.

Июля 7 был опять конский бег, из 995 четырехлетних лошадей состоявший, на расстояние 12 верст; после чего хозяева первых 100 лошадей награждены по примеру прежних. [119]

Означенные лошади трех статей числом 3732, собраны были от всех Монголов Халхаского Княжества.

Того ж дня, по окончании конских ристаний, разделили привезенных из Урги борцов на две части, одних на Тушету Ханову, а других на Цзасахту Ханову сторону. Они боролись долго, и осталось главных борцов только семь, которых повезли назад в Ургу.

Во время ристаний и борьбы, на том же урочище стреляли из луков в цель за 25 сажен. 302 человека пускали, каждый четыре стрелы вдруг: те, которые попадали в цель всеми четырьмя или хотя тремя стрелами, признаны были за отличных стрелков; оных оказалось 25 человек.

Июля 8 все Монгольские владельцы возвратились в Ургу; а 9 дня поутру стреляли остальные 25 стрелков, на том же месте у шатров, где борцы прежде боролись. По полудни поставлена была у Кутухтиной ограды богато убранная юрта, в которую вывели Кутухту из ограды под руки. Пред ним несли разных кумиров и курящееся серебряное кадило. Когда он вступил в юрту и сел на престол, тогда все знатные люди сели, каждый на своих местах. Потом вынесли из ограды в серебряных кувшинах вареной кирпичный чай, и подали в чашках Кутухте и сестре его. [120] Кутухта, отведавши оный, отдал назад и велел разлить по всем кувшинам, из которых подносили сперва Хулбилганам и Даламам, а после Ханам и прочим знатным людям, каждому наливая в его чашку; если же у кого оной не случилось, тем наливали чай в руки. Все пили оный с великою охотою, почитая напиток сей за святую воду, потому что дается им от самого Кутухты.

После 7 борцов состязались между собою с 10 часа дня до первого ночи; при чем победителем остался Монгол Цецен Ванова Хошуна, называемый Бабей Бикизан, то есть плотный слон. По окончании борьбы, проводили Кутухту в его жилую ограду, с такою ж церемонией, как и встретили; а вельможи с народом разошлись по домам.

10 Июля был у Тушету Хана в шатре обед, на котором присутствовали все знатные люди и великие Ламы. После обеда стреляли из луков вдаль. Стрелков было со ста цзасаков по одному, всего 100 человек, однако ж искуснейшими найдены только десять, которым определили те же награды, какие давались борцам.

Июля 11 в 4 часу дня собрались все Ханы и прочие вельможи к Кутухте в ограду, и советовались там до вечера, какие имена назначить стрелкам и борцам, для народного известия и для потомственной их славы. Напоследок они [121] единогласно назвали первого борца, которому было имя плотный слон, обыкновенным львом; а прочим дали каждому по порядку, иным звериные, а другим птичьи имена. Получивший название, сперва молился Кутухте, а потом кланялся всем Ханам и Ванам по три раза в землю, и подносил каждому по Хадаку. После брал его Халгачи и водил около ограды, объявляя всему народу имя его и отличие. Первому борцу пожаловали ружье, панцырь, 15 быков и коров, 15 лошадей, 100 баранов, 1 верблюда, 1000 кирпичей чаю, несколько кусков атласу, также несколько лисиц и выдр; а прочим каждому по соразмерности его силы и искуства. Таким же образом определена была и стрелкам награда; при чем последнему борцу и стрелку досталось по 2 коровы и по 2 барана.

Июля 12 разъехались все Ханы, Ваны, Дамы и прочие знатные люди, также и простой народ по своим кочевьям; чем торжество сие окончилось.

Имя прежнего Кутухты и по нем нового перерожденца: Чжабцзюн Домбо Хутухту Геген. Так называется Кутухта и ныне [1820] возродившийся.

Подобные сему празднества Монголы совершают каждое лето по своим Аймакам, собираясь на Обо. [122]

Сент. 19 Провожающие Миссию Битхеши и Бошко, отъезжая в Ургинский Ямунь — приказ, посетили меня в 7 часов утра для того, чтоб решительно узнать, на какие предметы требуем мы разрешения от Вана. Я находил нужным: 1] иметь для Миссии, на пути от Урги до Халгана, со стороны местных жителей четыре юрты, дрова и воду, точно так, как получали мы сие от Кяхты до Урги; 2] оставить в ведении Заргучея несколько казачьего провианта, состоявшего из сухарей, до нашего возвращения; 3] позволить мне видеть Кутухту-Гегена, по примеру прежних Приставов Российско-Императорских Миссий [Кол. Секр. Игумнов представлялся Гегену в 1794]; а если сие затруднительно по чему либо, то 4] посетить Шанцзабу, главного правителя дел Кутухты, и 5] если и то не возможно; то по крайней мере дозволить мне с чиновниками, Студентами, а равно казакам беспрепятственно выходить в город. Китайцы, выслушав меня, уехали.

В 10 часу утра доставлены гостинцы от Вана и Амбаня Начальнику Миссии и прочим, за поднесенные подарки. Таковы условия приятельских связей и вежливости Азиатцев: первый шаг к знакомству должен быть сопровожден подарком; за полученную же вещь всякий старается показать свою признательность хотя самою безделкою. Овидий весьма прав, сказавши [123] Vulgus utilitate amicitiam probat: Чернь корыстью ценит дружбу. — Нам прислано несколько кусков шелковой Китайской материи, синего атласу и узорчатой тафты. Принесшим сделаны от меня приличные подарки.

Через полчаса пришли в юрту мою, где находился тогда и Начальник Миссии, Битхеши Чен и Бошко, возвратившиеся из Ямуня. На просьбу нашу они объявили: а] что Ван, заседавший в Ямуне, не согласился на отвод юрт для Миссии в передний путь, потому что сего прежде не бывало; притом Миссия едет на своем коште и по своей надобности. Приметив наше огорчение, и когда Начальник Миссии сказал, что мы весьма пострадаем от стужи в Гоби, провожатые успокоивали нас тем, что они надеются своими распоряжениями доставлять нам по две юрты, аргал и воду, б] Видеться мне с Кутухтою-Гегеном не можно, потому что он устал от совершенного им дальнего пути и от того, что благословлял более ста тысяч народа, его поклонников. Наконец в] для сбережения наших сухарей, мы должны сами приискать благонадежного купца в Ургинском Маймачене.

Поздно вечером был у меня Тусулахчи Идам. От него узнали мы, что хотя он и не был у Вана и Амбаня при докладе о наших требованиях; но, по особенному делу, являлся к Вану [124] после, и узнал о настоящем смысле решения моей просьбы. Оное состоит в том, что Ван о непременном снабжении Миссии юртами до самого Халгана, приказания дать не может и не в праве. Ибо, во первых, Миссия будет ехать по такой дороге, где нет постоянных станций, а притом власть Его Светлости [как пограничного Генерал Губернатора в Халхасах] простирается только на места, ближайшие к Российской границе; но что за всем тем Миссия не останется без юрт в дальнейшем пути. Что касается до свидания нашего с Кутухтою-Гегеном, то иностранцам сие не возбраняется. Но, примолвил Идам, Руским известно, что Геген есть рождение человеческое, неопытный ребенок, кроме своего природного языка, другого незнающий; следовательно, каким образом можно Руским приветствовать его. Сверх того, обоготворяемый отрок также носит траур по смерти Богдо. В следующем году, при возвращении, можно будет видеть нам и Кутухту-Гегена и его Шанцзабу, который весьма озабочен ныне приемом поклонников и приносимых ими жертв. Тусулахчи потом спросил меня, долго ли мы располагаемся прожить в Урге? Ответствовано, что при первом свидании с здешними чиновниками, назначили мы, по их убеждению, для отдыха семь дней: прожили 4, остается пробыть еще 5 дня. Идам с усмешкою возразил: а [125] ежели сверх 7, Миссия должна будет остаться в Урге еще 10 дней? — Я сказал, что все зависит от воли Вана и Амбаня. Но мы нимало не сомневаемся в их добром к нам расположении; они конечно не пожелают нам ничего вредного. Миссия провела уже на Кяхте два месяца, в напрасном ожидании Китайских проводников, и если будет еще здесь задержана; то, по причине позднего времени, скот наш со всем расстроится в Гоби от холода. Идам, как и все прочие Монгольские чиновники, извинялся, что по возвращении в Мае Ургинских курьеров из Иркутска, отношение Губернаторское тотчас послано было с нарочным от Вана в Пекинский Трибунал иностранных дел. Но Битхеши и Бошко, по видимому, высланы для провожания Миссии поздно, и ехали слишком медленно, не более одной или двух станций в день; от Пекина же до Кяхты считается около 60 станций. Как бы то ни было, я все предоставил благоусмотрению Вана и Амбаня: но если опоздавши, подвергнемся, по прежним примерам, какому либо бедствию в предлежащем пути; то они должны будут поправить могущее произойти от того расстройство. Разгильдеев и проводил Идама до самой его юрты. Прощаясь, Тусулахчи сказал, что Миссия, вероятно, должна прожить еще в Урге до 5 числа X Луны [по нашему Календ. до 1 Октября], к которому времени должен возвратиться [126] из Пекина курьер, посланный от Вана с докладом о позволении ему предстать, для засвидетельствования подданнической верности новому Богдо; а писано ли что нибудь о Миссии, Идам ничего не объявил. Опять неизвестность, опять отдаление предмета нетерпеливых наших ожиданий!

Будучи у меня Тусулахчи Идам рассказывал, что ныне Ван и Амбань, с Заргучеем и своими Битхеши, каждое утро собираются в Ямунь в траурных одеждах, и совершают печальный обряд по смерти Богдохана. Сие происходит следующим образом: в комнате ставят небольшой ящик, наполненный землею — общим уделом смертных; собравшимся Членам присудствия подносят чай с молоком в оловянных чашках ⁴⁶; они должны отплеснуть несколько чаю на лежащую пред ними землю, и потом уже пить оный, проливая слезы горести о потере своего владыки. Обряд сей продолжается во все сто дней траура, ежели на прекращение оного не последует от нового Государя милостивого указа.

Сверх того от Идама узнали мы, что в Ургинском Ямуне рассматриваются вообще все дела Халхаские: политические относительно границы, военные, внутренние и судные, [127] встречающиеся у Монголов сего Удела. Приговоры делаются на основании печатных законов; решение Ямуня подносится на утверждение Вана и Амбаня, его советника и прокурора. По делам обыкновенным приговор исполняется, по утверждении Ваном; а в делах особенной важности, он всякий раз испрашивает разрешения от Пекинского Чжургана [Палата иностр. дел]. Наказания соразмеряются преступлениям; при допросах делаются пытки: как те, так и другие жестоки. Наказания бесчеловечны: колесование, разрывание на части живого преступника четырьмя лошадьми, варение ног в кипящей воде и проч. и проч.

В Урге не редко отпускали нам дрова совершенно сырые; но и тех не могли мы решительно требовать. Вообще в продолжение пути Пекинские чиновники давали нам чувствовать, что Миссия едет на своем кошт: каковое условие с приметным тщанием повторяется в бумагах Пекинской Палаты иностранных дел. Караул и снабжение дровами нашего подворья производится, по очередно, Шабинцами и подданными Ханов Тушету и Цецена, как ближайшими к Урге. Караульные по ночам весьма беспокоят, ударяя колотушками в руках; сим же образом часовые, в начале каждого часа ночью, бьют смену.

Здесь много летает птиц с красными носами и ногами, известных у Монголов под именем Улан-хошуту красноноски. Г. Титулярный [128] Советник Первушин, провожавший Миссию в 1807 и 1808, в Журнале своем назвал оные галками с желтыми носами; но по нашему замечанию, они имеют крик, похожий на чирикание снегиря.

Сего дня видели мы небольшой опыт Китайской честности. Толмач находящегося при нашей Миссии Битхеши, отправляясь в Маймачен по своим делам, вызвался купить и для нас сарацинского пшена 20 гинов [29 фунт.], получил деньги за все количество оного; но доставил тремя гинами менее и сверх того, по цене, лишнего взял около 5 чин или и руб. серебром.

Сент. 20. Тусулахчи Идам приходил часу в 8 ко мне и вновь спрашивал, не имею ли точно такого камлоту, какой подарен от меня Амбаню. Хотя Идам сказал при сем, что камлот нужен для Ванова старшего сына, Арабдан Дорчжия, который собирался вскоре ехать в Пекин; но по частым о сей материи вопросам Монгольских чиновников, и прямо и стороною, можно было заметить, что оная или понравилась Вану, или чувство соперничества усиливало его требование, потому что и синего сукна [каковое в подарок Амбаню прислано от имени Иркутского Губернатора] не раз спрашивали у нас Вановы приближенные. К сожалению, мы не имели ни того, ни другого. В разговорах Идам сказал, что со мною желает познакомиться старший [129] сын Вана, наследник его; на сие с моей стороны изъявлена полная готовность.

В 10 часов утра ездили мы осматривать город, верхом на Монгольских лошадях. Вместе со мною отправились оба казачьи Офицера и Переводчик, с тремя казаками; также Иеродиакон Израиль, Студенты и церковники. Нас провожали Тусулахчи Демит, Закирохчи Дармацзан и несколько Монголов. Со двора пустились мы прямо к здешним капищам и чертогам Кутухты-Гегена, кои от нашего подворья отстоят почти на версту к западу. Ограда, довольно высокая, препятствовала нам обозреть совершенно архитектуру сих зданий, стоящих одно возле другого. Капища обращены с юга на север, имеют крыши зеленые, а на верху одной блистает зубчатая решетка, ярко вызолоченная. Кутухта живет внутри ограды в особой юрте, по обычаю степных народов. Известно, что и самые Монгольские Ханы доныне всегда помещаются в юртах или кибитках; чему примеры видим также в Ханах Бухарском, Хивинском и проч. Далее от капищ на север, огромное деревянное здание — школа, в коей Ламы обучаются читать Тибетские книги и играть на духовых инструментах. Мы выехали нарочно в такое время, когда все, по здешнему обыкновению, обедают; собираются же на моление под вечер. Несмотря на то, выбежали на встречу нам [130] многочисленные толпы Монголов, духовных и светских, и весьма затрудняли наш путь. Шанцзаба выслал к нам для провожания двух своих Халгачей. Позади школы находится особый дом, для приготовления кушанья Хуваракам или Ламским ученикам, коих здесь живет более тысячи на Гегеновом содержании. На северовосток от капищ несколько юрт, в коих живет Шанцзаба; возле оных стоит здание, где хранится казна Кутухты: оно имеет вид простого крестьянского дома, с земляною кровлей. На северозападной же стороне кладовые для припасов; у ворот коновязь, к коей сгоняют верблюдов, лошадей, овец и прочий скот, приводимый от усердных поклонников в дар Кутухте. Капища стоят на обширной площади. Перед южными, главными вратами оных есть небольшое пространство, окруженное деревянными столбами с перекладинами, кои покрыты красною краской: тут совершаются Ламские церемонии; а на особом деревянном обрубе, в южной стороне оного круга, поют молитвы и жгут благовонные вещества во дни установленных празднеств. По бокам площади находятся дворы, обнесенные частоколом: в каждом есть обширная юрта, утвержденная на столбах, обтянутая белою г; и тай кою и служащая частным храмом каждого Халхаского Ханства. Ургинские граждане, духовные и светские, все живут в [131] юртах, из коих иные приосенены растущими на дворах ивами. Улицы так тесны, что в оных с трудом могут разъехаться два человека верхом.

На левом берегу Толы, против капищ возвышается огромная гора Хан-ола т. е. Царь-гора ⁴⁷, На одном из низших утесов ее выложены из белого камня огромные буквы на языках Манжурском, Китайском, Тибетском и Монгольском, означающие слова небесная радость: таковы чувства Халхасов по случаю возрождения Кутухты! Величиною самих букв хотели показать достоинство сего высокого торжества. Надпись видна ясно даже из Руского подворья. [132] Вершина горы покрыта лесом; в ущелиях ее поставлены юрты караульных [Цагда], дабы нога смертного не осмелилась ступить в сии места, посвященные живому кумиру — Гегену. В дебрях сих царствует вечная тишина, и дикие козы ходят там бестрепетно многочисленными стадами.

Подъезжая к реке Толе, видели мы большой лагерь недавно приехавшего сюда Тушету Хана. С площади спустились мы к речке Сельби, имеющей много рукавов и неподалеку отсюда впадающей в Толу. По лугу много заливов и небольших озер. Близь Ванского дворца, на равнине указывали нам место, где во время торжественных случаев бывает у Монголов борьба, стреляние из луков и конские беги. Наружность Ванова дома нимало не предвещает, чтобы под сим низким кровом жил Вельможа, — воспитанный при Дворе довольно утонченном и пышном; потомок Чингис Хана, имеющий за собою в супружестве Царевну Китайскую; Ван, сильнейший из всех Князей Монгольских, и наконец Министр, коего участие в предприятиях Европейцев известно на берегах Финских, а быть может отражается и на горделивой Темзе. Дом обнесен частоколом; вокруг оного растут березки, между коими белеются юрты; через двор, пред окнами сих скромных палат, проведен ручей, текущий из северных гор. Вообще Китайцы и люди, образованные по [133] их вкусу, любят природу и заботятся о перенесении ее красот даже в города: разумею о садах, цветниках и т. п.

От Ванова дома поворотили мы на лево по лугу и проехали мимо его садика, более похожего на огород, обнесенный тыном и лежащий от дома саженях в 60 к югу, между Сельби и Толою. В сем огороде видны маленькие озера, колодезь, несколько гряд с капустою и старая беседка, окруженная ивами; две красивые лошади паслись там на лугу.

На возвратном пути проехали мы близь дома, в коем обыкновенно имеют пребывание Ургинские Амбани. Сей дом отстоит от Ванова жилища на восток около полуверсты, между двумя протоками речки Сельби; через один из оных сделан на сваях длинный мостик, по коему можно только ходить пешком или проехать верхом на лошади. Вообще палаты Ургинских Правителей большое имеют сходство с деревенскими домами наших небогатых помещиков. Амбанев дом несколько ближе к Рускому подворью; куда мы и возвратились в 2 часа по полудни.

Через час О. Архимандрит, с прочими Членами Миссии, хотел было при ясной погоде прогуляться по берегу Толы; но Битхеши Чен не дал проводника, извиняясь, будто бы все еще не имеет на то официального разрешения от Вана. [134] Находившийся на дворе Тусулахчи Демит утверждал противное, заметив, что Китайские — Пекинские чиновники любят много церемониалов. «А мы, Монголы, сказал он, докладываем Вану на всяком месте и во всякое время». Он вошел по сему предмету в объяснение с Китайцами, и недоразумение кончилось тем, что нашим людям позволено выходить со двора.

В следствие сего отпущены были в город конвойные казаки, в сопровождении тех же двух Халгачей, о коих упомянуто выше и кои, по возвращении наших людей, были награждены приличными подарками. Старший из них родился в степи, прилегающей к реке Херулюну (Kerlon) и живет здесь при Дворе Кутухты на собственном содержании; а младший, по виду более похожий на Европейца, с берегов Орхона. Халгачи сии сказывали нам, что на стол Кутухте присылается особая сумма от Богдохана. Стада Гегеновы неприкосновенны: одни токмо пастухи пользуются шерстью и кожами издохшего скота. Напротив того сам Кутухта-Геген посылает ежегодно известное число лошадей и баранов к Богдохану и Далайламе.

Сент. 21. Утром посетили меня Теригун Харцагай и Тусулахчи Идам. Первый объявил, что по желанию моему, сыновья Вана расположены сего дня принять меня по полудни. [135]

Во 2 часу отправился я в дом Вана, вместе с Обозным, казачьим Старшиною и Переводчиком, в сопровождении четырех казаков, Бошка Ургентая, а равно Харцагая, Закирохчия и нескольких Монголов. У главного входа стояли телохранители в том же порядке, в каком мы видели их 17 Сентября. Пройдя мимо двух запертых ворот или щитов, поворотили мы влево на тесный дворик, из коего вступили прямо в комнату или учебную залу, с перегородкою. Там нашли мы трех старших сыновей Вана, ожидавших нас. Старший Теригун Тайцзи, по имени Арабдан Дорчжи, лет 32; средний 25; меньшой 23 лет. Роста все трое небольшого; старший сухощав и имеет быстрый взгляд; два младшие дородны, и самый меньшой весьма походит на отца. Они одеты были в черные курмы.

Вошед в комнату, я засвидетельствовал всем трем Князьям почтение, и в залог признательности за внимание к нам их родителя, а равно для первого приязненного знакомства, поднес им от себя 6 аршин красного сукна и столько же синего казимиру; сверх того табакерку с бронзовым медальионом, поднос, две серебряные столовые ложки, ножницы, пару столовых ножей с вилками и стальные щипцы с подставкою, самой тонкой работы; две пары вышитых Казанских сапогов, две сафьянные, [136] оловом выложенные коробочки для курительного табаку, две банки душистой помады и две склянки лучших духов. От имени О. Архимандрита подарена им пара хрустальных граненых ночников, весьма искусно сделанных на Санктпетербургском заводе, и еще несколько других стеклянных вещей.

Агасы [Князья] приняли наши подарки с особенным удовольствием, сказав однако, что мы, ехав столь издалека, слишком себя затрудняем подобными приношениями. Меня посадили против себя.; всем поднесли по чашке чаю с сахаром. Старший Князь предложил мне понюхать душистого табаку из его Китайской табакерки, и расспрашивал, каково ехали мы от границы, нравится ли нам Урга, скоро ли отправимся вперед и т. п. Отвечав на все приличным образом, я изъявил благодарность за ласковый прием, оказанный Ваном новой Миссии, и просил о продолжении такового внимания вообще к признательным их соседям — Россиянам. Под конец нашей беседы Теригун Харцагай, находившийся с нами безотлучно, как родственник и воспитатель молодых Князей, обратил внимание мое на 5 винтовок, висевших с сошками на стенах комнаты: все Руской работы, обделаны позолотою на Монгольский вкус. С сими ружьями Князья сами ездят на охоту стрелять диких коз, особливо во время [137] обозрения своих стад. Я изъявил сожаление, что выехав из С. Петербурга по делам службы наскоро, не мог взять с собою своих ружьев, примолвив, что ныне в России оружейные фабрики доведены до совершенства. — Мы расстались дружески. Великое множество Монголов, во все время нашего свидания с Князьями, смотрели в открытые окна, и с приметным удовольствием слушали наши приветствия детям своего вельможи.

Таким образом двукратно имели мы случай проходить чрез тот двор, где Граф Головкин с достоинством поддержал честь Руского имени против уничижения, каковое приготовлено было Китайским высокомерием и личною гордостию Ургинского Вана. Здесь поставляют причиною непринятия Российского Посольства в Пекин твердость характера Посла. Так отозвались Министры Китайские в 1816 году Английскому Посланнику Лорду Амгерсту ⁴⁸, который [138] впрочем, так сказать, в глазах Богдохана, но не видавши его, принужден был выехать из дворца Юань-Миньюаньского [Хайдянь], лежащего в 8 верстах от Пекина.

Мы возвратились в свой стан тою же дорогой, мимо Ургинского Ямуня. На пути встретили Бухарский караван с кирпичным чаем, на 140 верблюдах шедший из Ургинского Маймачена в город Улясуту [тополистое место], который лежит от реки Селенги на северозапад, близь хребта Алтайского. В город Улясуту, по словам Тусулахчия Демита, на верблюдах приходят из Урги. в 40 дней — время, которое обыкновенно употребляют Китайские купцы для переезда с товарами, на переменных верблюдах, из Халгана в Кяхту т. е. расстояние около 1200 верст. В Улясутуе живет Цзяньцзюнь, по Монг. Чжанчжун т. е. Манжурский Корпусный Генерал всех войск Халхаского Княжества. Там находится многочисленный Китайский гарнизон, с большими запасами пшена и казенного серебра на жалованье войску,

В 3 часа Обозный и Переводчик отправлены были мною в Маймачен для разных покупок. Заргучей давал им своего проводника, а притом согласился принять на сбережение часть казачьего провианта. Между тем, Начальник Миссии и Члены оной ходили со мною прогуливаться на берег р. Толы, в сопровождении одного [139] караульного. Сей последний с молчаливым негодованием должен был разделять таковое, для него непонятное удовольствие. Монголы, как почти и все Азиатцы, привыкши ездить верхом, ленятся и даже считают неприличным ходить пешком. Перешед к востоку через два мостика, устроенных на рукавах быстрой Сельби, которая протекает близь нашего подворья, видели мы, к югу, дом Амбаня Бейсе [о коем сказано выше] изрядной архитектуры; а равно небольшой домик для житья Китайских чиновников, приезжающих в Ургу по делам службы. Из Сельби проведены небольшие каналы для спуска воды в огороды, при сих домах заведенные. Ближе к реке Толе, стоит дом Ургинского Амбаня, подле коего из той же речки составлен небольшой пруд. Луг выбит скотом: тощие, спутанные верблюды гложут одну землю.

Сент. 22. Часу в 10 утра Теригун Харцагай и Хя Баин привезли О. Архимандриту и мне взаимные гостинцы от сыновей Вана, состоявшие из Китайской шелковой материи. Доставившим оные подарено: двум Хя по зеркальцу и по 2 аршина плису, а трем служителям их но и аршину оного.

Когда они удалились, приехал Заргучей Хоайлое проститься с нами. Когда я возобновил к нему просьбу о скорейшем выезде Миссии; то Заргучей отвечал, что он знает только свои [140] Маймаченские дела, а в Ямуне не имеет большого веса: если же приехал с нами проститься, то к сему побужден был одними слухами, что мы собираемся уже в путь. При всей неопределительности такового отзыва, мы приняли оный за радостное предвестие скорого освобождения от Ургинского роздыха.

Вечером собрались ко мне, по обыкновению, Теригун Харцагай, Тусулахчии Идам и Демит и Хя Баин. Долго разговаривали мы о времени нашего отъезда из Урги. Демит извинялся, что он не в силах нам пособить, и что мы останемся здесь, может быть, до и Октября; ибо Ван и Амбань желают, чтобы Миссия отдохнула совершенно. Я жаловался на сырость, приметно расстроившую здоровье Членов Миссии, на худой корм для скота, сказав, что сбережение сего последнего, как имущества казенного, лежит на моей ответственности; а потому я весьма опасаюсь, чтобы пустившись в Гобийскую степь столь поздно, не претерпеть такой же гибели скота, каковая случилась в проезд Миссии 1807 года. Я откровенно сказал Тусулахчию Демиту, что он сам хозяин, и верно понимает причины таковой заботливости. Он спросил, чего мы более желаем: отогнать ли наш скот вдаль, на лучшие пасбища, или ехать из Урги? — Мы все единогласно отвечали: ехать! Монголы обещали о сем подумать. [141]

Сент. 23. После обеда ходили мы прогуливаться по дороге в Маймачен, мимо дома Бейсе. Хотели было идти на берег реки Толы; но провожавший нас Монгол сказал, будто бы там весьма топко. От дома Амбаня Бейсе косогором пошли мы на лежащий к востоку холм, на коем стоит Субурган — Монгольская часовня. Оный строится в виде пирамиды, иждивением одного Гуна [князя 5 степени]. Квадратное основание его сделано из нетесанного булыжника; швы замазаны глиною на соломе; стены выведены из серого кирпича, а внутренняя пустота наполнена песком со щебнем. Близь Субургана встретили мы Чжанчжуна Бейлэ [князя 5 степени], по имени Намчжил, который имеет свое кочевье в Гобийской степи. Он, подобно Халхаским Ханам, явился в Ургу на поклонение новому Кутухте-Гегену, а еще более по случаю смерти Китайского Богдо. Все они с нетерпением ожидают, что скажет новый Государь. Бейлэ лет 45; довольно тучен; бороды не имеет, как и все почти Монголы. С приметным любопытством смотрел он на Руских, а особливо на одежду монашествующих; немало также удивлялся, слыша, как правильно говорят наши по Монгольски, и что Начальник Миссии и Переводчик Фролов хорошо владеют Манжурским языком. Бейлэ в шелковом синем кафтане, в [142] сопровождении пяти служителей, возвращался на прекрасном вороном коне из Маймачена.

С холма вид обширный и величественный: вниз по Толе открывается город с блестящими капищами. С юга приосеняют оный длинные тени Ханолы, а с севера гряда высоких гор служит ему защитой от холодного ветра. На западе стоят домы Вана и Амбаней, множество городских юрт, обширные луга и синеющиеся вдали горы. В восточную сторону видны луга и горы по верховью Толы, Маймачен, а там опять поднимаются обнаженные граниты. Великое множество палаток, в коих помещаются приехавшие на поклонение Гегену; бродящие около них лошади и верблюды придают большую живость сим местам, носящим на себе отпечаток какой то пустоты и дикости.

Самый климат Ургинский весьма суров. Естественную сырость местоположения, стесненного горами, из коих вытекает много ключей, усугубляет высокая гора Ханола, закрывая город с юга и тем лишая оный благотворных действий теплого ветра. Здесь так холодно, что даже огородная зелень, которую Маймаченские жители разводят в своих огородах, не всегда избавляется от губительного инея и утренних морозов. Живущие в Урге Китайцы прибегают к пособию Кяхтинских своих огородов, коих произведениями пользуются и пограничные [143] Россияне. Через 2 версты ниже Урги, есть место, несравненно удобнейшее для большого поселения.

Спустясь с холма опять в город, мы прошли мимо дома, на левом берегу Сельби, в коем живет Ахай Гун, Ургинский Полицмейстер. Двор, как и все прочие, обнесен частоколом; в оном несколько деревянных кладовых и юрт; юрта хозяина обтянута синею дабой. Здешний Полицмейстер разбирает городские дела вместе с Шанцзабою [по Тибет. Цянцзой или Чякцзот], потому что большую часть Ургинских граждан составляет духовенство, коему Шанцзаба дает суд во всех случаях. Говорят, что в расправу сию не токмо другие Ламы, но и сам Кутухта не вступается. В Урге полагают около семи тысяч жителей; в том числе до 5 т. одних Лам.

Вечером вместе с Разгильдеевым 1-м посетил я Тусулахчия Идама: там нашли мы Теригуна Харцагая и Закирохчия. Гости шутили над Тусулахчием, что он редко бывает у нас, и тем как бы вызывает приходить к себе. Идам — богатый Азиатскими метафорами, основанными на явлениях самой природы — в доказательство того, что мы, по молодости своей, должны чаще его посещать, как старика, сказал: старое дерево, стоящее отдельно, скоро валится; а поддерживаемое ветвями молодых дерев, может еще противостоять бурям. Тусулахчи [144] объявил нам, что они имели уже совещание о нашем деле и Теригун, с нами сидевший, через час отправится к Вану с донесением. Я не преминул в сем случае просить Теригуна принять участие в положении Миссии.

Сент. 24. В 9 часу приходил ко мне смотритель нашего подворья Закирохчи Дармацзап. Он несколько раз был по делам службы в Улясутуе, куда на почтовых лошадях переезжал от Урги дней в 16: дорога весьма трудная, надобно пробираться по хребтам высоких гор и чрез быстрые реки. Он же сказывал, что за 8 дней езды от Урги, на запад, есть в горах минеральные теплые ключи, более серные, Aqua hydrothionica; что доказывает самый запах серы, чувствуемый издалека. Монголы, по совету своих Лам, прибегают в некоторых болезнях к помощи сих вод; но там никакого не сделано устройства: выкопаны только ямы в каменистой пошве, куда, как бы в ванны, садятся приезжающие больные, и получают исцеление от недугов.

Через несколько времени, Битхеши и Бошко возвратились из Ямуня. С мрачным видом они объявили нам, что Ван, приняв во внимание положение нашей Миссии, а равно и то, что оная отправляется на основании Трактата, коего святость при настоящей династии Манжурской ненарушима, дал наконец разрешение [145] продолжить нам путь; если же последует из Пекина какое либо особенное повеление касательно Миссии, то он успеет дать нам знать и в дороге. С чувством живейшей радости приняли мы сию весть. Тотчас я велел казакам пригнать в Ургу наш табун, дабы на другой же день выступить отсюда.

Во время обеда, явился ко мне Битхеши. Нельзя было не заметить на лице его сильного негодования. Вечером О. Архимандрит сделал у себя угощение как провожатых, так и Монгольских чиновников, находившихся при нашем подворье. Битхеши и Бошко оставались в юрте Архимандрита не долее получаса. Когда же удалились оттуда Теригун Харцагай, Тусулахчи Идам, Демит и Закирохчи; то Манжуры опять пришли к Начальнику Миссии. Тут раскрыли они всю досаду свою на Монголов за то, что Ван сего дня не принял к себе ни Битхеши, ни Бошка; а только объявлено им в Ямуне, что накануне вечером Теригун Харцагай, в следствие единогласного мнения старших Монгольских чиновников, представлял Вану о необходимости Миссии ехать вперед; на что Его Светлость и дал разрешение. Таковой оборот дела весьма огорчил спесь Китайскую. Колкие насмешки на счет Монголов и самые порицания сыпались из уст Битхешия и Бошка.

Комментарии

37. Иркутский Вице-Губернатор Ст. Сов. Ив. Сем. Зеркалеев.

38. Сие качество не есть обыкновенная черта Манжурского нрава. — Хоай показал особенное усердие к Руским и при разбирательстве дела, на Кяхте в 1819, о наших перебежчиках за границу из горного Нерчинского завода. Он определил настоящую цену вещам, захваченным перебежчиками, тогда как Солоны все похищенное у них оценили впятеро дороже. Хоай-лое умер в начале 1821.

39. Сим титулом пользовался я во все время моего пребывания в пределах Китайского Государства, согласно официальному извещению со стороны нашего Правительства. Китайцы прибавляли к тому свое Лое, а Монголы Ноин, что означает господин. Прочих чиновников и Студентов Миссии называли по имени, т. е. Евграф-ноин, Андрей-ноин и т. д.

40. На Монгольском языке значит старший Священник: так именуют в здешних бумагах Начальников нашей Миссии.

41. Любопытное путешествие сего Манжура из Пекина, чрез Селенгинск, на берега Волги, с описанием земель и обычаев российских, переведено с Манжурского языка известным Переводчиком Ал. Леонтьевым. С. П. Б. 1782.

42. Главнейшие подробности о Китайской торговой слободе на Кяхте, помещены в Журнале Северном Архиве 1823; стран. 418-430.

43. Ему Шигемуниане молятся о продолжении жизни.

44. Сей Монгольский Князь был женат на родственнице Китайского Императора Юнчжена. Семейство его осчастливлено возрождением в оном Кутухты, по совету Далайламы.

45. Бергман говорит, что и Калмыки, весьма любящие конские ристания, хозяину лучшего скакуна-победителя давали в награду до 500 овец. — Nomad. Streif. I, 99.

46. По Китайскому обыкновению, Члены в местах присудственных пьют чай, и могут даже курить табак.

47. А. В. Игумнов, живущий ныне в Иркутске, в известиях своих о Монголии, напечатанных в Сибирском Вестнике 1819; Ч. V, стр. 13, пишет относительно сей горы: «Хан-ола славится у Халхасов по трехгодичным собраниям. Там производится народная перепись, начинаются всякие полезные предприятия и полагаются меры против неправых притязаний и вражды Монголов между собою. В полуденной стороне горы воздвигнут храм, которого великолепие соответствует важности сего собрания. Гора стремниста с северной, и полога с южной стороны. Длина ее простирается до 40 верст, а вышина относительно к горам, находящимся на южном рубеже Сибири, незначительна». — Сие сравнение можно отнести только к Сибирским гольцам, или таким горам, кои имеют весьма большую высоту над поверхностью Байкала, и коих гранитные вершины покрыты вечным снегом. Но в общем отношении к поверхности Средней Азии, Ханола, по своему положению, несравненно выше оных гор.

48. Voyage en Chine, ou le journal de la derniere Ambassade Anglaise a la Cour de Pekin, par M H. Ellis. 1818. В сей книге Ч. I, на странице 147 сказано: L’allusion faite (Лордом Амгерстом) а la Russie leur (Кит. вельможам) donna occasion d’ observer, que l’ Ambassade Russe n’ avait pas ete admise, en consequence du refus fait par l’ Ambassadeur (Гр. Головкиным) d’ executer le ceremonial voulu. — По известиям из Лондона от 13 Октября 1822, Лорд Амгерст назначен Генерал Губернатором в Ост-Индию. Назначение сие должно, кажется, содействовать дальнейшему развитию планов Калькутского Правительства.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах. Часть первая. Переезд до Пекина. СПб. 1824

© текст - Тимковский Е. В. 1824
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info