ТИМКОВСКИЙ Е. Ф.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ ЧЕРЕЗ МОНГОЛИЮ,

В 1820 И 1821 ГОДАХ.

Отправление новой Миссии из России. — Переезд до Урги.

Согласно с общими предварительными условиями, Российско-Императорская Духовная Миссия наконец 31 Августа изготовилась к отправлению в Пекин.

В 10 часов утра выступил наш обоз из Троицкосавской крепости. Вслед за ним Члены Миссии, в экипажах г. Директора Таможни и г. Советника пограничной Канцелярии, выехали из Посольского дома вместе со мною, в сопровождении своего казачьего отряда, местных чиновников и жителей. По прибытии в Кяхту, Члены Миссии и конвойные их пошли в церковь, где тамошнее духовенство принесло молебствие Господу Богу о даровании отправляющимся в путь благословенных успехов. Из церкви все собрались в один купеческий дом. Обоз с казенным скотом, под присмотром двадцати казаков, отряженных с дозволения Заргучея особо на два дня, для провожания Миссии, пропущен за границу и двинулся на первую станцию, верстах в 7 от Кяхты расположенную; при чем находился г. Начальник Троицкосавской Дистанции, 10 класса И. Ф. Островский. По отправлении обоза, Кяхтинское купечество [19] угостило обеденным столом сперва конвойных казаков, коих часть немедленно выехала за границу; а потом всех Членов Миссии. На сей прощальный обед приглашен был и Заргучей, вместе с нашими провожатыми и пограничными Монгольскими офицерами. По окончании стола, Начальник Миссии со всеми Членами, также вместе со мною, Обозным и Переводчиком пошел в церковь для последнего поклонения отечественному Храму Божию. Оттуда, сопутствуемые Кяхтинским духовенством, со крестами и при колокольном звоне, шли мы до самой черты граничной. Не взирая на дождь, было великое стечение как усердных соотечественников наших, так и любопытных Китайцев из Маймачена. На пределах России мы расстались с Кяхтинскими жителями. Потом, заехав на короткое время в дом Заргучея, где дожидались Пекинские провожатые, Миссия вступила в область Китайского Государства в 6 часу по полудни. Г. Директор Кяхтинской Таможни и г. Советник пограничной Канцелярии, с несколькими членами торгующего сословия еще провожали Миссию верст около 3 до палатки, поставленной Китайцами на самой дороге. Тут Заргучей угостил нас чаем; мы простились с соотечественниками нашими и отправились далее, под частым дождем. Впереди ехал конный Монгольский отряд человек из двадцати, [20] вооруженных луками и стрелами; при них офицеры: Закирохчи, Мейрен и Цзалан, также Цзангин, имеющий на шапке белый шарик непрозрачный, каковую степень можно сравнить с чином Корнета, и Кунду, Монгольский вахмистр, носящий на шапке шарик из желтой меди. За отрядом следовали Битхеши и Бошко в Китайской коляске ¹³ т. е. крытой двуколесной тележке с двумя небольшими окнами по бокам, которую везли два почтовых проводника на лошадях, за прикрепленный их оглоблям поперечный шестик, держа оный на своем седле. Потом Члены Миссии в двух линейках, на Кяхтинских почтовых лошадях; возле них ехали верхом мы с Обозным и Переводчиком, в сопровождении десяти конвойных казаков. Тусулахчи Идам находился с Рускими безотлучно.

В сем порядке проехав версты 4, мы остановились, в 7 часов вечера, в приготовленных для нас четырех юртах ¹⁴. В одной поместились духовные Члены Миссии; в другой Студенты, третью занял я с находившимися при [21] мне чиновниками; в последней же расположились конвойные казаки. Здесь нашли мы весь свой обоз и скот, пасшийся на лугу, кроме вьючных верблюдов, коих следовало выдержать т. е. не давать ни есть, ни пить чрез 12 суток; а равно бывших в запряжке и под седлами лошадей, вывязываемых осенью т. е. удерживаемых без корма в продолжении всей ночи, для большего укрепления сил, согласно с наблюдением Сибирских и Монгольских хозяев.

По размещении Членов Миссии в юртах, линейки отправились обратно в Троицкосавскую крепость. С ними должны были возвратиться в Кяхту Цзангин и Кундуй, провожавшие нас от границы. Когда они явились ко мне, чтоб известить о своем отъезде и пожелать нам счастливого пути; то, сообразно введенному обыкновению, подарено им по одному черному козлу. Подарки даются одним только старшинам.

Часу в десятом был ужин у Начальника Миссии, на который приглашены все путешествовавшие и наши провожатые.

Место, на коем расположена сия станция, называется Гилан нор [белое озеро]. Обширная, травой богатая долина от Кяхты простирается к югу верст на 10; а с запада к востоку на весьма большое расстояние, даже до нашего [22] Киранского караула. На В ¹⁵ от станции находятся два озера, на берега коих Заргучей Кяхтинского Маймачена выезжает летом, для прогулки и звериной ловли.

1. По восхождении солнца, увидели мы большие стада пасущихся овец, быков и верблюдов. Во многих местах на равнине дымились юрты; со всех сторон слышан был рев стад, топот бегающих коней: вот первая картина кочевой жизни, для многих из нас совершенно новой, возбуждавшей приятное мечтание о давних мирных временах и беззаботном хозяйстве патриархального века. Некоторые из Монголов, составляющих Китайскую пограничную стражу, явились к нам с предложением менять верблюдов. Встречая препятствие со стороны Китайских торговцев в непосредственной покупке или продаже чего либо на Кяхте, они желали воспользоваться сим случаем к свободному торгу. Но как я надеялся достать обдержанных и свежих верблюдов, по прибытии в Ургу; то предложения их оставлены без внимания.

Рано начали мы собираться в путь; но долго ловили своих лошадей, не совсем ручных, а [23] еще более употребили времени на обовьючение верблюдов, весьма диких. При поимке лошадей, одна из лучших в казенном табуне убежала за границу обратно, с такою быстротой, что ни казаки, ни Монголы, табун пасшие, не могли догнать ее.

Сперва отправлен обоз т. е. навьюченные верблюды и одноколки. В 11 часу двинулись с места повозки, в коих помещались Члены Миссии; позади оных шел казенный табун, который гнать приказано от меня, сколько можно медленнее, дабы он кормясь, неприметно подавался вперед. При скоте находился Монгольский старшина с 5 рядовыми, кроме нашего табунного старосты [Гаврило Фролов], сменявшегося на ночь двумя казаками. Для наблюдения за порядком в путешествии Миссии, я предпочел ехать до самого Пекина верхом, имея при себе Обозного, Переводчика и одного казачьего Сотника; почему и отправился со станции после всех, вместе с Тусулахчием Идамом. Провожатые наши, Китайцы, еще с утра пустились вперед.

Дорога, по коей мы ехали, есть летняя почтовая между Ургою и Кяхтой, и лежит прямо на юг. Прежние Миссии, для объезда гор, были проводимы по западной стороне, т. е. по правому берегу реки Орхона, впадающей в Селенгу; но сия дорога отдаленнее первой. По ней же ехало и [24] последнее Российское Посольство к Пекинскому Двору ¹⁶.

От самой станции мы проходили низменными местами, составляющими берега болотной речки Боро. Здесь-то Граф Владиславич, по видам Петра Великого посланный Екатериною I, осенью 1727 вел жаркие переговоры с Манжурскими Министрами об утверждении границ, о перебежчиках, о местах Удинских, о Послах и проч. и 21 Октября того же года заключил доселе существующий Трактат вечной дружбы между Россиею и Китайским Государством, размененный 14 Июня 1728. Сим Трактатом, как выше замечено, открыт нам беспрепятственный путь в столицу Китая, почти неприступную для прочих Европейцев.

От продолжавшихся во все лето дождей, сии луга покрылись водою, и сделались весьма топкими. Проехав версты 3, мы поднялись на высоту: отсюда еще видна Кяхта. Церковь, жилища друзей и знакомые окрестности были для нас последними предметами, напоминавшими нам отечество, и вместе залогом утешительных надежд. Высотою продолжали мы путь, в прямом направлении к югу, чрез небольшой березовый и [25] сосновый лес. Пахатных полей вовсе не видно но травы довольно, по причине дождей и по самому плодородию пошвы. Дорога, по мягкости песчаного грунта, глубоко выбита колесами. Вдали перед нами возвышался хребет Синий, по Монг. Куку ниру, который приметен еще из Троицкосавской крепости; а ближе, на восточной стороне, гора Барсучья: так назвал их встретившийся с нами Лама в красном плаще и желтой шапке. В Монголии и Китае, все покрытое сим последним цветом — священно. Облеченный оным не имеет нужды в защите и уважается повсюду, где бы он ни явился. Означенные два цвета, желтый и красный, законом предназначены для одежды духовенства Шигемуниева вероисповедания; обритая голова есть также отличная примета Лам. Под именем Лам Монголы разумеют всех Духовных, старших и младших; напротив того у Калмыков, следующих тому же вероисповеданию, название сие присвоено только высшим лицам, а в общем смысле, люди духовного состояния известны у них под именем Хуварак ¹⁷. Говорят, что слово Лама есть Тангутское или Тибетское и значит духовная мать; ибо люди, в этот сан возведенные, обязаны любить все души и [26] живущие твари, стараться о сохранении оных, об устроении их счастия своими молитвами и учением, с такою же горячностию, с какою мать печется о благополучии своих детей. — Сколь ни важен и приятен сей долг людей сердобольных; но мирские блага, страсть стяжания богатств и властолюбие нередко превозмогают, как увидим, высокий и благотворный обет жрецов Шигемуниевых.

Густым лесом пробирались мы версты 4; потом открылась большая, луговою травой изобилующая равнина между крутыми скалами; по ней извивается с ЮЗ на СВ речка Ибицых, которая, принявши в себя р. Хангай, впадает с левой стороны в Киран, сливающийся с Чикоем. Сии последние две реки текут уже в пределах России, на восток от Кяхты. Речка Хангай получила свое название от горы, из коей она вытекает, и на которой водится много диких зверей.

Неподалеку от новой станции, расположенной на правом берегу Ибицыха, встретил нас станционный Кундуй и приветствовал, по обыкновению степного витязя. Подъехав ко мне, он соскочил с лошади, стал на левое колено, уперся правою рукою в бок и, коснувшись левою в локоть оной, с восклицанием произнес: Амур! [мир, спокойствие]; потом опять сел на лошадь и проводил нас, вброд через речку, до [27] самых юрт, куда прибыла Миссия в 4 часа по полудни, проехав от Гиланнора 25 верст. Обоз пришел, спустя часа два. Погода во весь день была ясная и теплая.

На станции нашли мы очень много людей, собравшихся смотреть на проезжающих Россиян, впрочем довольно им знакомых, по соседству их с Кяхтою и в проезды наших курьеров в Ургу. Лама, приметивший, что из числа наших верблюдов один охромел, вызвался купить оного за пять лан ¹⁸ серебра; что составляет на наши деньги 40 рублей ассигнац. тогда как верблюд стоил 150 р. — Вот первый опыт правоты Лам!

Ввечеру я долгом почел угостить ужином Битхешия, Бошка и Тусулахчия; при чем находился и Отец Архимандрит Петр. Проведя часа три в приятельской беседе, провожатые удалились со всеми знаками дружелюбия. По отбытии гостей [четыре их юрты стояли от наших в 50 шагах], ко мне вошло несколько Монголов. С ласкою подано им мяса и хлеба; полученное они подносили ко лбу, в знак [28] благодарности, и потом или удалялись, или тут же съедали. Приметно, что они любят печеный хлеб.

Сент. 2. Ночью был мороз до 3 градусов по Реомюрову термометру. В долинах, стесненных высокими горами, воздух всегда холоден. Притом от Кяхты, имеющей положение весьма высокое ¹⁹, наша дорога, до самой Гобийской степи, почти на каждой версте подымается выше, воздух делается реже и прохладнее. — Доктор Г. находившийся 20 Декабря 1805 в северной стороне Халхаского Аймака, в 19 верстах от Кяхты, говорит между прочим, что высокое положение сей части Монголии было одною из причин, побуждавших его к чрезвычайному употреблению теплого чаю, без расстройства впрочем желудка ²⁰.

Утром Тусулахчи присылал Хя Цебек Дорчжия сперва ко мне, а потом к О. Архимандриту, узнать о здоровье. Вежливость сию наблюдал он во все время провожания Миссии.

Отсюда должен был возвратиться Начальник Троицкосавской Дистанции, провожавший нас до сих мест с 20 казаками, для пособия [29] нашему конвою в усмирении рабочего скота. Прощаясь с нашими соотечественниками, я вручил г. Островскому, для дальнейшего отправления, донесения мои в Азиатский Департамент и Г. Сибирскому Генерал Губернатору, о выезде Миссии в Китай.

Возвращавшиеся с ними Цзангин и Кундуй, кои провожали нас от Кяхтинского Маймачена, награждены: первый, зеркальцем и саблею, а второму дан черный козел и зеркальце. Цзангин весьма любовался полученною саблею; но Монголам более нравятся, по своему удобству, кортики или большие ножи, употребляемые нашими охотниками.

Нужным считаю заметить, что наши парусинные палатки, по невозможности разводить в них огонь и по их прозрачности, в сем пути бесполезны. А потому, не имея своих юрт, кои весьма удобны для едущих по открытым степям; не имея ни времени, ни способов доставать дрова, аргал ²¹, воду, которую иногда надлежало брать в дальнем от ночлега расстоянии, мы чувствовали необходимость, почти на [30] каждом шагу, в пособии со стороны местных жителей, а всего более при перегоне скота нашего, в отводе хороших пасбищ; ибо Китайские провожатые, по своему равнодушию, нимало о сем не заботились. По сим уважениям, я почитал себя обязанным оказывать Монголам, не большими подарками, нашу признательность за их услуги и одолжения в означенных нуждах.

По сделанному от Тусулахчия предложению к скорейшему выезду, дабы успеть засветло переправиться через р. Иро, поднялись мы с места часу в 11. Мы не могли ранее оставить своего ночлега, по причине непривычки к упряжке наших степных лошадей. Монголы весьма дивились искуству и смелости казаков, вдруг управлявших тремя лошадьми, почти бешеными.

Проехав версты 1 1/2, поднялись мы на гору. Здесь нам должно было расстаться с г. Островским и казаками, кои отправились обратно в Кяхту. Разлука с людьми знакомыми всегда тяжела; а под чужим небом горестна. — Тусулахчи, доселе находившийся с нами, поскакал вперед, оставя при нас своего Хя.

С горы, в левой стороне открылась глубокая равнина; на оной видно было несколько юрт и скота; ко с где стояли уединенные березы. Спустившись вниз, долго ехали мы тесным ущелием, между крутыми высотами хребта Цаган [31] ола [белая гора]. На низменных местах трава высока и густа; а вершины и скаты гор одеты мелким лесом, преимущественно березником; листья оного покрылись уже осенней желтизною. День был жаркой; лошади и верблюды останавливались беспрестанно, и тем замедляли проезд через горы.

На высоте, почти в половине нашей дороги от Ибицыха до Иро, встретили мы двух Монголов с 7 верблюдами, возвращавшихся из Урги. Они возили гостинцы Вану от Кяхтинского Заргучея: это обыкновенная [у Китайцев?] жертва Клиента своему Патрону, за доставление выгодной должности. С сей высоты представляется лощина между обнаженными горами, на 10 верст простирающаяся, с приметною покатостию до самой р. Иро. Местами на косогорах видны были небольшие нивы, засеянные просом, и несколько травы, накошенной горбушами — косами на короткой рукоятке, каковые употребляются и нашими Бурятами. Сено складывается здесь в копны сырое.

Престарелый, незнакомый нам Лама, ехавший для обозрения своей пашни, долго сопутствовал мне. Он сидел верхом на сером иноходце, поднявши руку к небу с висящими на оной четками. Тоном, принятым Ламами для чтения молитв и весьма похожим на звук басовой струны или жузжание пчел, седовласый жрец [32] Шигемуния дрожащим голосом, изредка прерываемым тяжкими воздыханиями, беспрестанно повторял известную Тибетскую молитву Ом ма ни бат ме хом. — Всякий Шигемунианин обязан сколь можно чаще твердить сию молитву, углубляясь в благочестивые размышления. Для памяти изображают оную на холсте, на бумаге, на дереве, на камне: в храмах, юртах и на дороге. Доселе однако же мы не знаем точного смысла сих выражений благоговейной мольбы последователей Шигемуния. Монгольские Ламы уверяют, что слова Ом ма ни бат ме хом заключают в себе силу таинственную, многозначительную: посредством оных правоверный [их] избавляется от бед житейских, улучшает свои нравственные достоинства; на конец они выражают совершенства Божественные. Форстер говорит ²², что у Несториан хотя существовали некоторые обряды, сходные с Христианскими; но они имели также храмы для идолов и, по примеру Манихеев, вероятно следовали правилам Шигемунианской религии. Они, подобно монахам Римско-Католическим, носили четки из 108 зерен, и молитва их состояла именно в сих словах: Hom-Mani-Pema-Hum, конечно Ом ма ни бага ме хом. Открывая в сем исполнение [33] правила последователей Далайламы, Форстер продолжает, что приведенные слова не значат, согласно толкованию Рюйсбрука: Боже, ты ведаешь сие, или, как уверяет Мессершмид: Господи помилуй нас; но что истинный смысл их есть следующий: «Начало и конец могущества Мани» ²³ который держит в руках цветы Лотуса [водяной лилии], внемлет творящим сию молитву, покровительствует им и устроивает их счастие. Нельзя однако верить и такому изъяснению. Одно только основательное знание Тибетского языка может разрешить сей узел Шигемунианской Богословии, и сия честь всего ближе принадлежит нашим соотечественникам, дружным с Ламами в пределах России, и имеющим непосредственные связи с Тибетцами, живущими в Пекине.

Упомянутый Лама, наш сопутник, весьма радовался скорому прибытию возродившегося Кутухты, который, появлением своим на Куренский престол, оживит сиротствовавшее несколько лет Халхаское духовенство.

Хутухту, на Тибетском языке, означает Первосвященника веры Шигемуниевой. Монголы называют его Гегеном. Таковых Хутухт или, по принятому выговору, Кутухт считается около десяти. Один из них, с самого обращения [34] Монголов [в XIII веке] к вероисповеданию Индейского Учителя Шигемуня, по Китайски Фо, обитает по среди Монголов Халхаского Аймака, в городе Курене или Урге. Кутухты занимают вторую степень после Далайламы, верховного Первосвященника Ламайской или Шигемуниевой веры, который имеет пребывание в Тибете близь главного города Хлассы [Ласса], в капищах на горе Будале. Монголы признают Высочайшее Существо; Кутухт же почитают его Наместниками, возраждающимися после кончины и непричастными греху. Простой народ верит, что им известно прошедшее, настоящее и будущее. Ламы, ревностные их поборники, поддерживают сие заблуждение. Кутухты не имеют однако столько силы, чтобы по собственному произволу могли являть себя в новых телах. Далайлама, по мнимому своему всеведению, [ныне Пекинский Двор] назначает детей, в коих душа Кутухты должна переселиться или уже переселилась. Избранный для сего мальчик, большею частию из знатного семейства, воспитывается прилично будущему его званию, дабы потом торжественно наследовать прежнему Кутухте. Когда душа Кутухты перейдет в новое тело т. е. когда он умрет, Ламы, в соблюдение принятого обряда, стараются отыскать то место, где сей чудный Первосвященник паки возвратился на сей свет. По открытии, [35] как бы нечаянно, готового преемника, посылают старших Лам для освидетельствования его. Они берут с собою несколько вещей, принадлежавших покойному Кутухте; перемешивают оные с другими и представляют их молодому человеку, который хватает первые с поспешностию, а последние отвергает. Потом Делают ему много вопросов касательно браней и других важнейших событий, случившихся при жизни его предшественника, и он ответствует в на то удовлетворительно. Тогда, с изъявлением живейшего восторга, все признают его за прежде бывшего Кутухту и с пышностию препровождают в Ургу, где отдают ему для жительства юрту прежнего Первосвященника. Ламам поручается надзор за поведением нового Кутухты до некоторых лет. Видеть его можно только издали, да и сие немногим позволяется. Нельзя не удивляться, что в столь многочисленном собрании Лам все происходит, как замечает Бель ²⁴, без происков и без споров; напротив, все они так согласны в своих поступках, что, кажется, движутся одним чувством, стремятся к одной цели. Халхасы уверяют, что их Кутухта видел уже 16 поколений, и что наружность его обновляется при каждом обращении луны. В [36] новолуние Кутухта имеет лице юноши; в полнолуние, как у человека средних лет, и наконец седовласая старость возвращается к нему, когда луна бывает в последнем ущербе. — Но, довольно о Кутухте. Вечерние лучи солнца касаются уже вершины гор; а станция еще не близко.

Близь Иро, на восточной стороне нашей дороги возвышается крутая гора, составляющая угол хребта, который идет по правому берегу реки. Верх горы увенчан каменным Обо. Каждая почти приметная высота в Монголии украшается таковыми Обо или поклонными холмами. Житель сих степей, подобно дикарю пустынь Африканских, опытами убежденный в существовании Верховной силы, непостижимой, всемогущей, мнит, что сия сила разлита во всех физических предметах. По мнению его, чем величественнее предмет для глаз, тем в большем излиянии должен в нем обитать сей благотворный Дух: а потому огромный камень, высокая гора, сенистое дерево, или широкая река — делаются предметами его благоговения. Монгол воздвигает там с торжественным обрядом, по назначению его Лам, холмы или Обо из кучи камней, из песку, земли или дерева, и пред ними усердно поклоняется Духу всесильному. Во время брани просит от него помощи для поражения врагов и защиты родного края; во дни людских болезней, скотского падежа, или при [37] другом несчастии, он на том же месте молит Духа-хранителя гор и долин о пощаде. Всякой Монгол, проезжающий мимо Обо, за непременный долг поставляет сойти с коня и против южной стороны Обо, обратясь лицем к северу, сделать несколько земных поклонов, и бросить туда что нибудь из своих вещей. Чаще всего случалось мне видеть на Обо пучки конских волос, как залог молитвы Номадов о сохранении животных, всегдашних спутников их. Сии Обо служат еще указателями пути, и выставляются на границах. Не в сем ли виде должно принимать и курганы, коими испещрены равнины Малороссии и поля других наших губерний? Не вещают ли они поздному потомству, что и в сих местах, за несколько веков, блуждали кочевые народы, оставившие нам памятники своей страсти к завоеваниям, своих обычаев?

Вышед из лощины, мы поворотили мимо двух холмов на право, вниз по Иройскому лугу, и через несколько верст прибыли к перевозу в 7 часу вечера, пройдя в сей день 25 верст. Для переправы Миссии и обоза ее, собрано было много жителей, большею частию духовных причетников. Река Иро, от продолжавшихся во все лето дождей, разлилась в ширину саженей на 40 и сделалась весьма быстрою. Я приказал важнейшую клад перевезти на батах ²⁵: это большие [38] сосновые бревна, внутри выдолбленные; имеют, некоторое сходство с лодками, но весьма узки, а потому их всегда сплачивают по два. Между тем, приискав выше перевоза место неглубокое, перевели мы по оному вброд верблюдов с тяжестями, коих подмочка не была опасна. Хотя переправа производилась до 10 часов ночи деятельно; но всей клади не успели перевезти.

В начале сей книги приложен мною рисунок нашей переправы чрез Иро. За рекою, у подошвы северного, утесистого хребта видите цепь навьюченных верблюдов, выходящих из горного ущелия; на берегу лежит часть клади, которую перевозят на батах; несколько верблюдов идут по реке вброд. На сем, левом берегу стоит Пристав, отдающий приказание казаку. Несколько влево, стан Миссии; оттуда скачет Монгол на лошади к юртам, где помещались Китайские провожатые Миссии; близь оных пастух, сидящий на быке, гонит стадо овец.

Р. Иро берет начало, верст за 200 отсюда, из горы Гентей; течет с В на З, и прошед еще 20 верст, впадает с правой стороны в Орхон. На Манжурском языке Орхо значит трава. Уверяют, что на лугах оной реки действительно изобильные пасбища, коими и берега реки Иро не менее богаты. Мы видели здесь многочисленные стада овец, только белых, без рогов, с [39] длинными ушами и курдюком, вообще подобных овцам Забайкальского края, а равно Калмыцким и Киргизским; табуны рослых и тучных лошадей, но из них мало красивых. Иро или Юро, по Монгольски, значит благотворная. В вершинах сей реки, по словам местных жителей, есть минеральные, целительные ключи.

Известный Ученый Паллас, в одном из своих примечаний на Журнал путешествия Агента Ланга с караваном в Пекин 1727 и 28 ²⁶, объявляет, что по берегам р. Иро Монголы добывают железную руду, и приготовляя простую чугунную посуду, отвозят оную в Кяхту на продажу. Предания сего не подтвердили нам здешние жители, с коими имели мы случай об этом говорить. Может быть, сия горная промышленность процветала лет за сорок, во время издания в свет означенных записок; но теперь Монголы сами получают железные вещи от Китайских купцов. Впрочем в песке, взятом со дна реки, много приметно блестящей дресвы.

Вечером приходили, из любопытства, в юрту мою Ламы, перевозившие Миссию. Посещения сего рода в степи обыкновенны: всякой является для того только, чтоб посмотреть на [40] иностранцев, получить несколько сухарей и выкурить трубку табаку, сидя у разведенного в юрте огня. В сих местах живет очень много Лам; ибо на Иро, выше станции верстах в 3 видно деревянное капище, а другое находится вниз до реке, верстах в 10 отсюда. Сия часть Монголии до Урги, и еще верст 60 за оную, населена Халхаскими Монголами Шабинского [Шаби по Монг. ученик, послушник] или Кутухтина ведомства. Полагают, что до 30 т. юрт или семей приписано к престолу Кутухты от усердия разных Монгольских владельцев. Собираемые с Шабинов доходы, кроме личной службы по земским повинностям, пасьбы многочисленных стад Гегеновых и проч. обращаются на содержание самого Кутухты-Гегена и его Двора.

Сент. 3. Видя, что из обоза Миссии оставались еще на той стороне одноколки, послал я поутру своего Переводчика к Битхеши, просить о переправе оных и сказать, что не желая в самом начале пути утомлять наш скот, к дороге непривыкший, мы находим за нужное сего числа дать оному роздых. Битхеши изъявил на это свое согласие. Одноколки тотчас были перевезены на левый берег Иро. За успешную переправу всего обоза, при чем было употреблено пятнадцать Монгольских работников, подарил я станционному Цзангину, оказавшему примерное усердие, черный сафьян и, на раздел, две [41] юфтевые кожи. За перевоз чрез Иро каравана, 20 Сент. 1727, Монголы требовали от Ланга по 10 коп. с пуда: цена, по тогдашнему времени, весьма высокая.

При переправе, люди наши должны были бродить в воде; от чего казак, Саватеев получил жестокую горячку, коею в последствии долго страдал. Но, попечением Лекаря Войцеховского он избавлен был почти от смерти.

Около полудня приезжал к нам провожающий Миссию Бошко Ургентай и, нетрезвым видом своим, в полной мере подтвердил справедливость отзыва о нем Кяхтинского Заргучея. Он беспрестанно переходил то из юрты О. Архимандрита в мою, то от меня опять к Архимандриту; что ни попадалось ему на глаза, все хотел иметь: шубу, пояс, поднос и проч. и проч. Я удовлетворил, сколько можно было, алчности сего Китайца, подарив ему из своих вещей платок, две рюмки, два ножа. Не удовольствовавшись сим, наш Бошко высоким тоном, но очень нетвердым языком, Монгольским и Манжурским вместе, начал изъяснят все страшные неудобства, какие встречает он в пути, не имея у себя часов. Без них — говорил он — не знаю, когда надобно выезжать со станции, сколько в дороге спешить, в котором часу приезжаем на место, и т. п. Бошко открывал сии важные причины и возвратившемуся в Кяхту г. Островскому, с намерением, дабы он [42] о том объявил мне; но долго притворялись мы непонимающими слов г. Ургентая, и довольствовались одним сожалением о его замешательстве от недостатка вещи, столь ему нужной. Подстрекаемый своим корыстолюбием, он начал явно просить, чтобы мы подарили ему часы. Сколько ни уклонялся я от исполнения сей неуместной просьбы, но дабы скорее избавиться от такого чрезвычайного посетителя, принужден был отдать ему свои собственные, серебряные. Бошко, получив сию добычу, вышел из юрты, был посажен на лошадь, и отправился в свой стан.

Вскоре потом явился ко мне Монгол, приведший казенную лошадь, которая убежала еще с первой станции. Она поймана в Троицкосавской крепости, и по сношению пограничного нашего начальства с Заргучеем, прислана к нам. За труды, подарено было сему Монголу зеркальце. Он осыпал нас усерднейшими желаниями благополучного пути.

В 5 часов по полудни ездил я, вместе с Обозным и Переводчиком, посетить Битхеши и Тусулахчия. Мы приняты были ласково, а особливо последним. Он называл меня младшим своим братом, что означает у Монголов приятельскую вежливость; изъявлял свое удовольствие, что провожает уже пятую Российскую Миссию и проч. В юрте Тусулахчия мы [43] заметили более убранства, нежели у Китайцев. Он сидел на разостланном войлоке, окруженный Ламами и простыми Монголами, и приметно гордился изъявлением нашей к нему признательности. В разговорах, между прочим, давал он настоящую цену нашим Пекинским провожатым. Битхеши, по словам его, был дряхл и телом и духом; вовсе неопытен в делах, и получил настоящую должность не даром, в твердой надежде извлечь для себя из оной немалую прибыль. Бошко сам обнаружил свой характер, как выше упомянуто. Нербы их, или слуги, также с не менее корыстными видами отправились из Пекина, для провожания Российской Миссии. Служители сего рода, по принятому в Китае обыкновению, суть из вольных людей; находятся при чиновниках, не исключая и Министров, без всякой платы или получая самую незначительную. Они вмешиваются во все распоряжения господь своих: бывают заступниками или соперниками просителей, даже руководствуют решением дел, и при всех случаях извлекают великие выгоды как для своих господ, так и для себя. Ежели сделан будет донос на чиновника в злоупотреблении; то прежде всего допрашивают его служителей. — Через час, возвратились мы в наш стан.

Едва лишь я вступил в юрту свою, как явился станционный Цзангин с [44] убедительнейшею просьбою, чтобы наши Студенты перестали ловить рыбу, чем они тогда забавлялись. Начальник Миссии тотчас удовлетворил требованию Монгола, почитающего рыбу неприкосновенною, вероятно, по его понятию о преселении душ, заимствованному вместе с религиею из Индии.

Сент. 4. Ночь была довольно теплая. Миссия отправилась вперед в 9 часов утра.

Лишь только поднялись мы с места, как жены Монголов, по обязанности пещись о домашнем хозяйстве, тотчас явились к разобранию четырех юрт, им принадлежавших. В самое короткое время они кончили свою работу, навьючили быков, и все увезли с собою. Провожатые наши помещались в юртах, кои на таковой конец всегда готовы у содержателей почтовых станций; а для Миссии станционные старшины заимствовали юрты от окрестных жителей. Сей жребий обыкновенно падал на людей слабых и бедных: богатые находят там средства избавляться от повинностей.

С великим трудом поднялись повозки на крутую, песчаную гору, в версте от нашего ночлега находящуюся. Оставшийся хребет на правом берегу р. Иро представлялся нам огромною, зубчатою стеной: обнаженные вершины его торчат в виде острых пирамид; одна отрасль горы протянулась, как бы особой вал, почти до перевоза. На З видны синеющиеся горы, за [45] коими течет Орхон, верстах в 20 от нашей дороги. Пространное, холмистое поле изобилует хорошею степною травой. Во многих местах ростет дикий лук, Allium scorodoprasum Lin. и дикий лен, Linaria или linum perenne Lin. Сие последнее растение весьма походит на сеянный лен; но различается тем, что само собою ежегодно от корня возраждается; имеет травяный, несколько соленой и горькой вкус; оно сильно растворяет и мягчит, а сок его и перегнанная чрез него вода исцеляют язвы и проч. Дикий лен ростет на невозделанных местах, по горам Сибирским и даже в С. Петербургской губернии ²⁷.

Днем было столь жарко, как бы среди лета; вершины гор препятствовали ветру прохлаждать воздух. Верблюды наши начали привыкать к работе и шли гораздо спокойнее, нежели в первые два дня. Тусулахчи Идам, как и всегда, ехал с нами верст 7 от станции; потом отправился вперед, дабы все приготовить к принятию Миссии. Для провожания нас, оставил он Кундуя с одним Шабинцем.

Раза два поднимались мы на возвышения, и по том спускались в долины. Ехали прямо на юг, пересекая тесную равнину Мангиртуйскую [степного лука], простирающуюся на великое [46] расстояние от В к З. Дорога осталась в стороне, а мы пробирались на высоту Мангиртуй по неубитому месту. На вопрос мой: от чего не приметно здесь дороги? — находившийся при нас Кундуй сказал, что тут проезжают только люди, следующие по делам службы, верхом; что впрочем и по сему направлению есть у них дороги зимняя, весенняя, летняя и осенняя, по коей ныне проходила Миссия. Дороги сии переменяются, для лучшего содержания почтовых лошадей на свежем подножном корме, в каждое время года. На равнине теперь не видно было кочевьев, по недостатку воды; а переходят сюда окрестные Монголы зимою: тогда травы бывает здесь довольно, вместо воды можно употреблять снег, а близь стоящие горы служат им защитою от холодного ветра.

Отъехав от р. Иро верст 20, мы достигли до высоты, на коей лежит огромный камень, а вправо возвышается гора Наринь Кунду; на вершине и у подошвы оной ростут большие сосны. Вообще места сии имеют весьма приятное положение. Вдали на З, не подалеку от устья речки Сельби, впадающей в Орхон, почти до облаков поднимается гора Мингадара [тысячи превышающая]. Сказывают, что близь оной есть много каменных капищ, из коих в самом большом помещается до 4000 Лам, во время торжественных собраний. [47]

С высоты спуск, по узкой тропинке, был весьма затруднителен для повозок. Наконец вступили мы в тесную лощину; на оной ростет много алтаганы [золотарник, Robinia pygmaea]. Довольно также насеяно здесь проса, которое теперь уже было сжато; колосья оного гораздо менее, в сравнении с просом Малороссийским. Из сей лощины поворотив на лево, чрез небольшую высоту, покрытую зеленоватым плитняком, мы спустились на самый правый берег р. Шары, проехав всего около 30 верст. На станцию, с трех сторон окруженную горами, Миссия собралась в 4 часа по полудни.

Здесь приготовлены были для нас четыре прекрасные юрты: для Начальника Миссии и для меня убраны дабою, грубою китайкою, с цветными коимами; а на землю постланы стеганные войлоки. Таковыми удобствами обязаны мы были дружеским стараниям Тусулахчия Идама. До распоряжению его, сварено было для казаков две чаши кирпичного чаю.

Скажу несколько слов о кирпичном чае. Монголы и большая часть народов, кочующих по всему пространству Средней Азии, обыкновенно употребляют сей чай для питья и пищи. Китайцы ведут им значительный торг; но сами никогда не пьют его. На чанных заводах, находящихся большею частию в Китайской губернии Фуцзянь, Fokien, при изготовлении всякого [48] рода чаю, отбрасывают увядшие, нечистые и испорченные листья и стебельки чанного дерева, примешивают к ним клейкие вещества, по том сжимают оные в продолговатых формах и сушат в печах. Сии то бруски Россияне называют, по виду их, кирпичным чаем. Монголы, Буряты и прочие жители Забайкальского края Сибири, равно Калмыки, для приготовления его берут небольшой кусок чайного кирпича, толкут оный в особенной ступке, мелкий порошок всыпают в чугунную чашу, стоящую на огне с горячею водой; потом варят долго, причем кладут несколько соли и молока. Иногда примешивают туда муки, поджаренной на масле: такой чай или бульён известен под особым названием затурана. Я пивал кирпичный чай того и другого приготовления, и нашел оный довольно вкусным, по крайней мере весьма питательным: все зависит от искуства и опрятности повара. Надобно еще сказать, что бруски кирпичного чаю служат вместо ходячей монеты, по торговым сделкам у вышепомянутых народов, тоже и в Даурии.

На сей станции явились ко мне Шабинского ведомства Даргуй, или пятисотный начальник ²⁸ [49] и Халгачи, привратник из штата Кутухты, долженствовавшие проводить Миссию до Урги. О ни были приняты мною благосклонно, и угощены чаем и водкою. Обязанность сия на них возложена по предписанию Шанцзабы, главного эконома, управляющего имением и делами боготворимого Кутухты-Гегена. Сей Шанцзаба, как говорят, имеет жалованные от Богдохана особые преимущества и печать, которая обыкновенно употребляется Азиатцами, вместо собственноручной подписи, для утверждения бумаг.

Сент. 5. Во всю ночь дул сильный ветер с З. Утро было холодное. Монголы, приставленные, кроме наших часовых, к обозу Миссии, ездя ночью вокруг оного верхом, подавали сигнал криком, подобным вою горного ветра.

Утром в 10 часу Битхеши приходил с посещением к Начальнику Миссии и ко мне.

Протекающая возле наших юрт речка Шара, [желтая, по цвету воды, происходящему от песчаного грунта] начинается от хребта Тыргету, течет от Ю в прямом направлении к С, потом делает крутой поворот на З, и вливается в Орхон. Близь станции, где мы ныне расположились, впадает в Шару речка Куйтун. В Шаре водится одна мелкая рыба; а в Орхоне, в недальнем расстоянии отсюда протекающем, [50] есть осетры, а более тайменей (Salmo fluviatilis) и ленков; при весеннем разлитии вод, большая рыба входит иногда и в Шару. Мимо нас пролетали целые стаи диких гусей, уток и журавлей.

Монголы здешние весьма зажиточны; их бодрый вид и опрятная одежда служили тому доказательством. Мы видели по ту сторону Шары много юрт, бесчисленные стада овец и лошадей. Близь станции ходило несколько буйволовых коров, коих молоко весьма уважается Монголами. Праздные Ламы не оставляли нас своими посещениями. Казалось бы, сему степному духовенству надлежало быть образованнее простолюдимов; но опыт удостоверил нас в противном. Я предлагал собравшимся ко мне Ламам прочесть несколько написанных Монгольских слов; они с великим трудом разбирали оные. Напротив того, станционный Цзангин читал свободно. Конечно, он обращается около письменных дел по должности; а Ламы занимаются более чтением Ганжура — духовной книги Тибетской, коей смысл для них слишком высок и содержание коей знают они, большею частию, только по виду букв.

Бывший Цзангин сей станции, видный старик лет 70, нарочно прискакал к нам верхом, для засвидетельствования Начальнику Миссии своего почтения. Седой Монгол провожал некогда наши [51] Миссии и сокрушается теперь, что бремя лет препятствует ему ездить верхом так быстро, как в молодости. Он весьма завидовал длинным и густым волосам бороды О. Архимандрита. Монголы или не имеют вовсе бороды, или только самую редкую; отпускают усы и, подобно своим единоплеменникам, Бурятам и Калмыкам, высоко подбривают голову; оставленные же волосы заплетают в косу. Не могу согласиться с объяснением некоторых, будто бы народы Монгольского племени для того оставляют косу, чтобы, на случай переправы чрез глубокие реки вплавь, привязывать оною к голове лук, важнейшее свое оружие, и тем сохранять его от подмочки. По моему мнению, в таком случае легко, и весьма удобно можно прикреплять лук снурком к спине и даже к шее.

Часа в три по полудни прошел по другому берегу Шары Китайский караван на 25 верблюдах, по дороге в Кяхту. Мы не могли узнать достоверно, для чего провожатые вели нас новою дорогой, а не тою, по коей Миссии проходили до сего времени и по коей шел означенный караван. Старая дорога одним переездом более, но за то гораздо удобнее для тяжелого обоза. На сей станции соединяется она с почтовою.

Сент. 6. Холодный северный ветер дул ночью с небольшим дождем; ветер продолжался во [52] весь день. Со станции Усть-Куйтуна мы отправились в 10 часу утра. По моей просьбе, Тусулахчи приказал, сего дня и в последствии, станционным Монголам окрючить т. е. ловить арканом наших лошадей, упряжных и верховых. Монгольские лошади весьма способны для быстрых и крутых поворотов; а в хорошем окрючнике тотчас можно приметить искусного наездника: он крепко держится на седле, и делает чрезвычайно смелые движения, пока накинет аркан на шею той именно лошади, которая нужна и которая между тем приметно старается от него ускользнут.

Через Шару, имеющую здесь около 10 сажень ширины, переехали мы вброд и шли по лугу на В версты 2; потом долго взбирались на отлогую гору, на вершине коей, по левую сторону дороги, лежит громада диких камней. Проехав с версту к Ю, спустились по крутому песчаному косогору на левый берег р. Шары. Луг покрыт высокою травой и кустами ильмовыми. Тут видели мы несколько копен сена. Грунт земли песчаный. У подошвы высокого хребта, остававшегося вправе, продолжали мы путь верст 7, отчасти сосновым лесом, коим покрыт и весь хребет, получивший от того название Кутул нарасу [сосновый бор]. Потом приближились к Монгольскому капищу, стоящему близь дороги, у [53] самой подошвы горы Гунту Самбу. На уступе горы белеется Субурган или Бунха.

Субурган есть род часовни, сооружаемой богатыми людьми для очищения грехов и в надежде будущего воздаяния. Он представляет вид пустой пирамиды, сложенной из дерева или камня, и только в южном боку имеющей небольшое отверстие. Внутрь Субургана, при освящении, кидают несколько сот глиняных столбиков или конусов, по Монгольски Цаца, почитаемых за символическое изображение боготворимых лиц. Таковые Цаца, по настоящему, должны быть составлены из девяти драгоценностей, как то: золота, серебра, разных дорогих камней, жемчуга и т. п. Но как весьма немногие в состоянии иметь достаточное количество таковых материалов; то разрешается употреблять для сего глину, в которую однако же, при чтении установленных молитв, должна быть примешана хотя малая часть из вышесказанных веществ; а дабы придать Субургану полное достоинство, надлежит внести туда не менее 100 Цаца. Впрочем действительное число оных зависит от произвола, достатка и благочестия строителей. Монголы оказывают к Субурганам большое уважение: едущий мимо обязан остановиться, сделать перед ним три земных поклона и, обойдя три раза вокруг сей часовни, в виде жертвы [54] бросить в оную что нибудь из своей собственности, волос с головы или хотя бы щепку.

Стоящее на берегу Шары капище выстроено из дерева, в виде домика; наружные стены его покрыты белою краской, а кровля красною. Внутри, перед кумирами тлилось несколько благовонных Тибетских свечей, темно-красного цвета, приготовляемых из древесной коры с мускусом. Двое Лам читали книгу Ганжур, заключающую священные таинства. Быв углублены в свое мрачное занятие, они едва взглянули на Руских посетителей.

От капища ехали мы лугом версты 2, потом перебрались вброд на правый берег Шары и продолжали путь по ровной и гладкой дороге. На левой стороне у нас тянулись цепью кремнистые горы, а с правой извивалась по лугу река. Местами видны были юрты кочующих Монголов. Иногда переезжали мы и чрез небольшие холмы. Пошва земли каменистая; камни лежат в самых колеях: по всему видно, что никогда никакая рука не трудилась здесь над улучшением дороги.

На половине пути встретили мы обоз Монгола, везшего из Урги на 16 одноколках [в каждую впряжен один бык], сахар леденец, принадлежащий одному Китайскому купцу в Кяхтинском Маймачене. Вдали на берегу Шары стояла белая палатка какого-то Китайского продавца. [55] Торгаши сего рода скитаются по Монголии с разными незначительными товарами, и выменивают на оные у степных жителей баранов и быков, коих после отгоняют на продажу в Китай. Это род наших мелочных купцов, кои ездят с товарами по отдаленным местам России.

Близь высокой горы Урмухту, стоящей с левой стороны и в ущелий коей бывает зимняя станция, спустились мы на самый луг р. Шары. Отсюда до нашего ночлега оставалось еще около б верст. На лугу стоит несколько ив; травы густы и высоки: сколько бы стогов сена поставлено было здесь нашими поселянами! Теперь бродит здесь скот, изминая ногами тучные пажити. — Переехав опять вброд через Шару у горы Керету, лежащей к В, Миссия прибыла в 4 часу по полудни на станцию Урмухтуй, расположенную на обвалившемся левом берегу. Сего дня подались мы вперед на 25 верст.

Ввечеру расстались мы с Цзангином Цыденом, провожавшим Миссию от Усть-Куйтуна. Он из владений Цецен Хана по выбору назначен станционным старшиною. Из всех четырех Ханств ²⁹ отправляются на почтовые станции [56] по сей дороге, на каждую: Цзангин, Кундуй и 4 рядовых. Старшины получают жалованья по 10 лан [20 руб.] серебром в год. Ежели они исправны; то остаются в сей должности несколько лет не сменяясь, и живут вместе с своим семейством и стадами. На каждой станции положено держать в готовности по 8 лошадей и 4 верблюда, для проезжающих по воде Правительства. Ближайшие к дороге Ханства дают людей; а дальние отпускают сумму на содержание их и скот для почтовой езды, натурою или деньгами.

По случаю чувствительной перемены температуры [поутру в 8 часов было только 5 град. тепла], некоторые из Монголов приходили к нам в тулупах и шапках, опушенных куньим мехом, а преимущественно белою овчиной.

Сент. 7. Ночью был мороз; ветер по прежнему дул с С, и день был пасмурный. Многие из казаков нашего конвоя почувствовали припадки сильной простуды: следствие переправы чрез Иро. Притом нельзя не заметить, что Сибирские простолюдимы ослабляют здоровье свое, впрочем весьма крепкое, излишним [57] употреблением кирпичного чаю, который пьют они раза три в день, а некоторые чаще. Здесь оставлена мною Цзангину Гур Чжану захворавшая казенная лошадь с тем, чтобы оную отдать нам, при возвращении из Китая; если же она падет, то с нашей стороны не взыскивать с Монголов, коль скоро представят тому ясные доказательства.

Навьюченные верблюды пошли со станции в 8 часов утра, а в девятом отправились и повозки, в сопровождении двух Монголов. При табуне находилось теперь 8 человек. Версты 1 1/2 ехали мы по лугу Шары, которую оставя позади, поднялись на отрасль горы Банги, известную под названием Хусуту [березовая]; тут лежит дорога в небольшом овраге. Пройдя от станции верст 7, вступили мы на равнину Цайдам [солончак], получившую сие название от соли, обыкновенно испарениями выступающей из земли на поверхность здешних степей. Лощина Цайдам ограничивается речкою Баин [богатая], которая течет с В на З, и впадает с правой стороны в р. Хару. Баин извивается у подошвы высоких гор. Глазам нашим представлялся, влево на юговостоке, сперва хребет Мангатай [крутой], коего западная отрасль называется Тумукей [тьмы ветров, или обуреваемый вихрями]. В ущелиях Мангатая водится много диких коз, изубрей [род оленей], лисиц, степных кошек, по Монгольски Манулами называемых; изредка [58] попадаются и медведи. Вершины гор покрыты березняком.

Означенною лощиной ехали мы верст 8; потом поднялись на нижнюю отрасль горы Ундур улан [высота красная], и продолжали путь наклоненною к Ю равниной верст 5, до самой станции, против коей переправились через речку Баин вброд, проехав сего дня 20 верст. Толпа Монголов вскоре окружила наши повозки; более всего обращали на себя их внимание колеса, окованные железными шинами. Монгольская телега обыкновенно бывает о двух колесах, кои обращаются под оною вместе с осью. Колесо делается из двух брусков, сбитых накрест и обложенных, вместо обода, округленными клиньями; в самый же центр оного наглухо закрепляют ось.

Начиная с высоты Ундур улан, о коей сказано выше, идет на З вниз по речке Баину тесная равнина, почти до самого Орхона простирающаяся. Сия долина граничит к Ю с хребтом Тумукеем, а на СЗ с горами, не столь высокими, но весьма острыми. Вблизи станции и на противоположном берегу Баина стояло около 20 юрт; большие стада тучных овец и лошадей показывали достаток жителей и плодоносие степей. Станция расположена у подошвы хребта Тумукейского, на самом берегу р. Баина. Мы говорим просто река Баин; некоторые же пишут: [59] река Баин-гол; р. Шара-гол, р. Хара-гол и проч. Слово гол на Монгольском языке значит река; а потому излишне, кажется, повторят название, показывающее одно и тоже, как то употребляется нашими Географами в словах: река Аму-дарья [река]; река Сыр-дарья [река]; озеро Зайсан-нор [озеро], Куку-нор, Кара-кул и проч.

Видя луга, покрытые хорошею травой, мы намеревались провести здесь следующий день, чтобы покормить отощавших верблюдов. Тусулахчи на сие соглашался; но Китайские проводники очень стремились в Ургу, и нам в том отказали.

Сент. 8. Поутру Битхеши явился ко мне, и сам начал изъяснять причины, по коим они не согласились дневать сего числа на Баине. Главным тому предлогом поставлял он необходимость поспешить в Курень или Ургу, дабы застать там Вана, который получил уже указ от Богдохана ³⁰ о сопровождении Его Величества на ловлю диких зверей в восточной Монголии. Как бы то ни было, но я вынужден был, в присутствии Начальника Миссии, заметить Битхешию, что мы и сами желали бы, сколь можно, скорее достигнуть Пекина, как цели нашего путешествия; но следует обратить внимание на то, что с тяжелым обозом нельзя [60] ехать так поспешно, как на почтовых подводах; что силы скота всегда надлежит сберегать в начале пути и проч. Положено на другой день иметь роздых на р. Хари. Потом заехал к нам Тусулахчи, и уверял в своем постоянном усердии.

В 9 часу утра обоз двинулся с места ночлега. Мы ехали прямо на Ю, медленно поднимаясь на высоты Тумукея. Из горы бежит ключ чистой, холодной воды и спускаясь с журчанием по камням вниз, скрывается в землю не подалеку от Баина, с которым, вероятно, имеет подземное сообщение. Гора состоит из красного гранита, коего большие куски разбросаны по отлогостям. Вершина ее и ущелия заросли березником, жимолостью (Lonicera tatarica) и кустами красной смородины (Ribes rubrum), на коих довольно еще сохранилось ягод, невзирая на осеннее время. Не столько нам приятен был вкус ягод, как самый вид сего произведения природы, находящегося повсюду в садах нашего отечества. Поднимаясь на тору, догнали мы тележку, в коей ехал Битхеши и Бошко; но они вскоре нас оставили и поспешили вперед. Идам не отлучался ни на шаг, пока мы совсем не поднялись на хребет.

На самой вершине оного насыпан из камня огромный Обо. Отсюда по крутому косогору спустились мы в лощину Тумукейскую, [61] прилегающую к реке Харе. Какое близкой сходство вообще между равнинами, прилегающими к рекам Иро, Шаре, Харе! Стесненные двумя хребтами, они все упираются в правые берега рек. На последней из них ростет высокая и густая трава. Проехавши версты 5 битою дорогой, поворотили мы на лево к В. Перейдя небольшую высоту, ехали версты 2 тесным ущелием, имея с правой стороны высокие горы; а с левой, почти над самою головою висящие огромные камни. Проводники Монгольские уехали с передовою частию нашего обоза; а мы остались одни, в совершенной неизвестности, куда идти? Одна измятая верблюдами трава указывала нам дорогу. По узкой тропе мы с великим трудом поднялись на высоту, составляющую промежуток в хребте Шара Кутул. Тут находится небольшая березовая и осиновая роща; много также красной смородины. С сей высоты открылось к В необозримое пространство, наполненное дикими, обнаженными горами; острые вершины их, подобно волнующемуся морю, синелись грядами. Тою же тропинкой, по опасному косогору спустились мы на ЮВ в лощину, по коей пройдя верст 5, остальное пространство пробирались по торфяному лугу Хары, имеющей в сем месте много протоков и островов. Против самой станции переправились вброд, по указанию выехавших на встречу Монголов, на левый берег реки. [62] Станция расположена на лугу, не подалеку от горы, лежащей на ЮЗ и называемой Куку чолу [синий камень].

Река Хара [черная] гораздо более Шары; вода ее темноватого цвета, от каменистого дна и большой глубины. Она течет с В на З по широкому лугу, изобилующему изрядною травой; по берегам ее возвышаются горы. Хара также впадает в реку Орхон. Кочевьев здесь приметно мало; а по причине ненастной погоды, не много к нам приезжало и посетителей. Вечером ко мне явились только, по должности, здешней станции Цзангин и Кундуй, в красном плаще с желтыми петлицами. Плащи с рукавами у Монголов в большом употреблении. Если Монгол отправляется из дома, а особливо по делам службы; то хотя бы погода была ясная и расстояние переезда не далее одной станции, плащ всегда привязан у его седла, как у наших кавалеристов.

Сент. 9. Роздых.

Всю ночь шел дождь; при осенней сырости, день был пасмурный. Кроме четырех юрт, должны мы, были раскинуть, в первый раз, и свои палатки для защиты вьюков от подмочки дождем.

Начальник Миссии вместе со мною, также Обозный и Переводчик, были утром с взаимным посещением у Битхеши, Бошка и Тусулахчия. [63] Последний, как отец в семействе, сидел посреди Монголов. Мальчик лет 7, сын здешнего Цзангина, читал Монгольскую азбуку. Узнавши, что в тот день Китайцы праздновали половину средней осенней луны, я, по возвращении, послал им и Тусулахчию напитков и сухих фруктов.

После обеда ходили мы на близь лежащее болото стрелять диких уток. Потом, взятым из Кяхты неводом ловили в Харе рыбу, коей здесь весьма много. Занятие сие, чуждое Монголам, привлекло не мало зрителей. Труды наши награждены были изрядною ловлею. Но Тусулахчи Идам, яко ревностный почитатель Метемпсихизма, подъехавши к нам с племянником своим, убедительно просил, чтобы мы всю пойманную рыбу бросили опять в воду; в чем мы сделали ему полное удовольствие.

В объяснение сего происшествия скажем, что нравственное учение Шигемуния предполагает десять тяжких грехов или черных дел, с следующим разделением а] грехи плотские: убийство, грабеж, блуд; б] словесные: ложь, клевета, сквернословие, стращание, наконец в] душевные: мщение, зависть и отступление от правил веры. Все противоположное сему составляет равномерно десять важнейших добрых или белых дел. Умерщвление не только подобных себе; но, по общему понятию о переселении душ, даже самых ничтожных насекомых почитается грехом. [64] Никакой Лама, никакой благочестивый Монгол не решится сам убить животное; хотя употреблять на пищу зарезанное другими позволено, вероятно в том уважении, что степи, неудобные к земледелию, не представляют для пропитания жителей ничего другого, кроме мяса. Напротив того, каждый долгом своим признает избавить от смерти не только человека, но и самую муху, бабочку и т. п. Вот причины, убеждающие Монголов к пощаде птиц, рыбы. Набожный поклонник Шигемуния дарует им свободу при всяком удобном случае, если бы то стоило ему даже некоторых издержек. Справедливость сего подтверждается примером, за сто лет случившимся, о коем упоминает Бель ³¹ в своем путешествии в Китай. Прогуливаясь, говорит он [в Селенгинске, городе Иркутской губернии, неподалеку от Китайской границы], на берегу реки Селенги увидел я между несколькими мальчиками, учившими рыбу, престарелого человека, коего вид и одежда меня удивили. Он скупал всю пойманную рыбу, и с важностию кидал оную опять в воду одну за другою. Я старался вступить с ним в разговор; но он столько был занят, что совсем не обращал внимания на мои слова. Тотчас я узнал, по одежде и по шафранной полоске на его лбу, что это Индейский Брамин. Он пришел в ту [65] страну, по обещанию, с несколькими своими единоземцами для поклонения Кутухте. Семидесятилетний Брамин казался чрезвычайно довольным, что мог возвратить свободу опять сей рыбе. Разумея несколько по Руски и по Португальски [невероятно!], он сказал после, что делал то по правилам своей религии: души его приятелей и родственников может быть переселились в тела рыб; а потому он счел долгом освободить их от смерти, тем более, что религия их не дозволяет убивать никакого животного, ниже ест их мясо. Они питаются одними произрастениями.

Возвращаться должно было нам чрез протоки и болото; почему Тусулахчи предложил мне свою лошадь, для переезда до станции версты полторы. Седло его, сделанное в области Солонов [на берегах Амура], коим он тщеславился, показалось мне слишком неудобным; ибо у Монгольских, равно и Китайских седел стремена столь коротки, что для Европейца невозможно на них держаться. Станционные лошади здесь рослы и весьма тучны. Возвращаясь, мы видели женщину, доившую кобылиц. Монголы, подобно нашим Башкирцам и Калмыкам, пьют кобылье молоко, а некоторые доят верблюдиц, каковое обыкновение существует и у Киргизцев. Бергман замечает при сем, что неумеренное [66] употребление кобыльего молока производит боль в глазах ³².

Под вечер, несколько Монголов, услышав песни казаков, собрались в наш стан. Сами провожатые наши долго слушали, и приметно, что Руская мелодия непротивна их слуху. Бошко, сидя между тем в юрте О. Архимандрита, затверживал некоторые слова Руские, на пример: баран, овца, конь, водка, рюмка и проч. Слова верблюд и т. п. по стечению трудных согласных, он никак не мог выговорить. Впрочем дознано, что Манжуры и потомки Монголов, соединившихся с Манжурами при завоевании Китая, имеют гораздо более способности к произношению Руских слов, нежели Китайцы. Доказательством сему может служить испорченное и смешное наречие, на коем производят важные коммерческие дела Шааньсийцы [торговцы из Китайской Губернии Шааньси] на Кяхте с нашими купцами, которые никогда не учатся по Китайски. На пример: лошадь они называют лошка, вместе замесяц, Федор фетел, двадцать пять монет [копеек] туацети пяти мониса и проч. Китайские купцы составили даже большие словари на сем непонятном наречии.

Ввечеру посетил нас один Лама, очень высокого роста и заика. С великим любопытством осмотрел он на нас и на вещи наши. Между [67] прочим он сказал, что по причине худых кормов в 1819, и жестокости минувшей зимы, падеж скота у них, весною сего 1830 года, был столь велик, что у многих хозяев из 200 скотин осталось не более пяти. От сего жители весьма затрудняются ныне в рассуждении своего продовольствия. Ежели в стадах довольно коров и овец, то Монголы питаются их мясом: в противном случае, они довольствуются молоком и сушеным сыром [бисалак и хурут]; отчасти употребляют и [просовое] пшено Шара буда. Для разогнания же скорбей житейских, приготовляют и пьют, только в летнюю пору, особенный род вина из молока. Они сами жалуются, что зимою в юртах своих много терпят от холода; маленьких детей должны закутывать в тулупы и звериные кожи. Из шерсти овечьей валяют войлоки, для домашнего употребления. Из конских волосов делают веревки: для сего Монголы стригут у жеребят по первому году гривы, и сверх того ежегодно весною обрезывают оные у своих лошадей, исключая жеребцов и кобылиц. Лошадь стройная, имеющая гордую шею, с остриженною гривой получает вид грозный, довольно красивый. Ремесл и заводов здешние Монголы не имеют никаких. Есть, правда, у них кузнецы; но весьма неискусные. Лес жители берегов Хары достают с хребта Тумукея и Мангатая. [68]

Здешние жители не весьма достаточны. Утром приходил к нам один нищий, лет 20; мы наделили его хлебом и куском кирпичного чаю. Бедняк сей обратился было и к Битхеши; но его проводили оттуда в толчки. При необыкновенной холодности Китайцев, тоже разуметь должно и о Манжурах, мы приметили в обращении их с Монголами чрезмерное высокомерие.

Сент. 10. В 9 часов обоз пустился вперед, оставя здесь больного верблюда на сбережение. Во все утро дул пронзительный северный ветер, а днем было мрачно.

На правом берегу р. Хары оставили мы хребет Мангатай, от коего на В в дальнем расстоянии поднимается отдельно гора Дулоши. Вершина ее, подобно Савойскому Монблану, имеет вид кочки или горба верблюжьего: истинно степное сравнение! Еще далее к В, видна была гора Мандал, высочайшая из всех нами виденных и весьма сходствующая с горою Могойту [змеиная], которая стоит на правом берегу нашего Чикоя, над Кударинскою крепостью. Кто был в Кударе, тот конечно не преминул посетишь Могойту и соседственные Бурятские капища: оттуда представляются взору вашему виды обширные, величественные, приятные.

С версту ехали мы от станции подошвою горы, стоящей к З; потом поворотили на право к югу, вверх по речке Боро, впадающей в Хару [69] с левой стороны, возле бывшего нашего ночлега. Речка Боро течет по равнине с Ю на С крутыми излучинами; берега ее покрыты тучною травой. На лугу и по соседственным отлогостям мы видели много юрт и скота. Роды хлеба, которого засевают здесь довольно, состоят из проса, ячменя и пшеницы; последнюю побил ранний мороз. Просо и другой хлеб, по созрении, вырывают здесь с корнем, а иные жнут; молотят лошадьми, пуская их на снопы. Вообще долина, орошаемая речкою Боро, весьма удобна для земледелия; пошву составляет песок без щебня. По берегу, близь пашни ходили стада журавлей, весьма непугливых; а на реке плавали стаями дикие утки, в коих без труда можно было стрелять. Гром огнестрельного оружия привлекал к нам любопытных Монголов, коим более известны лук и стрелы, ныне обагряемые только кровию диких зверей.

На сей долине, имеющей протяжения к Ю верст около пятнадцати, мы беспрестанно встречали толпы Монголов, возвращавшихся с поклонения Кутухте-Гегену. Сей верховный, семилетний Наместник Учителя Шигемуния недавним появлением своим в Урге, произвел сильное движение в усердных к своей вере Халхаских Монголах. Старики и дети, мужчины и женщины в богатом платье, в собольих шапках, на лучших своих конях и верблюдах [70] стремились большими толпами: одни поспешали к Кутухте, а другие ехали обратно в кочевья, оживленные лицезрением чудного отрока, неся в дома его благословение.

Гладкою, прямою дорогой проехав от Хары 15 верст, миновали мы долину Цзун модо [сто дерев] на правом берегу р. Боро, где останавливались Миссии наши в 1794 и 1807, у подошвы горы Ноина [господин]. Подавшись вперед еще версты 3, поднялись мы на большой холм Маниту [место молитв]; там стоит Обо. Направо к З гора Баин чжирухэ [богатое сердце], а влево синеется за р. Боро высокий хребет Ноин. На южной стороне холма попался нам на встречу большой караван поклонников. Некоторые из них ездили даже в Тибет для принятия своего Феникса — возродившегося Кутухты-Гегена: они перевозили сего юного жреца, со всею его свитою, на своих собственных верблюдах. Халхасы, от набожного усердия, собрали оных более тысячи; измученный скот доказывал отдаление и трудность совершенного им пути. Особенное внимание в сем караване обращал на себя верблюд — белый, как снег, и ростом превосходивший всех, каких мы до того видели. Монголы знают Руских, знают и то, что многие из наших говорят их языком; а потому со всех сторон осыпали нас громкими желаниями здоровья и спокойствия: Менду! Амур! [71]

От означенного холма ехали мы еще около 4 верст покатою дорогой. Не подалеку от станции встретил меня Кундуй, высланный Тусулахчием для осведомления о моем здоровье; после сего он поскакал с тем же приветствием к О. Архимандриту, ехавшему с прочими в след за обозом. Некоторые из Членов Миссии, как то Иеродиакон и Студенты, нередко предпочитали ехать верхом. Через речку Боро переправились мы в 3 1/2 часа по полудни, против станции Хоримту, расположенной на правом берегу, у подошвы Ноина. Проехали сего дня 23 версты.

На ЮЗ от наших юрт стоит гора, в виде огромного земляного вала, оканчивающаяся каменным утесом, который называется Хоримту [место пиршеств]; вправо на З открывается лощина, по коей течет р. Боро из озера сего же имени; а несколько влево гора Угемыл, на вершине коей стоит Обо.

По прибытии на станцию, некоторые из Членов Миссии, пользуясь теплою вечернею погодой, пошли было для прогулки в ближние рощи Ноина. Тусулахчи прислал ко мне тотчас своего служителя, а вскоре и сам пришел с просьбою, удержать Миссионеров от их намерения; ибо в том лесу, по его словам, много было медведей, кои легко могли растерзать посетителей, неимевших ничего для своей обороны. Послан [72] казак объявить о сем отправившимся, и они немедленно возвратились. Из слов Тусулахчиева служителя мы узнали после, что лес Ноинского хребта есть заповедной. Там Монгольские пограничные Правители, Цзюнван и Амбань, приезжая из Урги со свитою, забавляются ловлею зверей. В одну осень занимаются охотою на Боро; а в другую на горах, по ту сторону Куреня или Урги. Кочующие в сих местах Монголы обязаны смотреть, чтобы никто не только не ловил зверей, но не смел бы даже ногою ступить в сии мрачные места забавы вельможей их. Осенью прошлого года не было охоты на Боро, как и в прочих местах; ибо вся Халха с благоговейным нетерпением ожидала времени, когда осчастливит оную своим прибытием Кутухта. Ныне же Ван намерен заниматься звериною ловлею за Ургой. Богдо — так называют Монголы Китайского Государя — отправляясь из Пекина на охоту в летний дворец Жехэ [за Великою стеной, в юговосточной части Монголии] посылает указы всем. Удельным Князьям Монголии: одним, заниматься звериною ловлей в своих владениях; а другим, чтобы для того явились в Жехэ. Лучшая, или почему нибудь редкая добыча, в особенности же дикие кабаны приносятся в дар Его Величеству. Сказывают, что на Ванскую охоту отряжают до 500 человек лучших всадников и стрелков из Халхаского [73] Аймака. Зверей сгоняют в кучу; один только Ван, Амбань и Манжурские чиновники их свиты стреляют в сие собранное стадо оных. Ни один из Монголов, под строгою казнию, не смеет пустить туда стрелы; а могут бить, преследуя только тех зверей, кои вырвутся из круга: Азиатская прихоть! Здешнее урочище служит местом главного пребывания и победных пиров сих пышных звероловов.

Вечером Бошко был у О. Архимандрита и спрашивал, между прочим: Есть ли в России Мандарины? ³³ — Пристав Миссии какого чина в сравнении с чином Битхеши, и в какой находится службе, гражданской или военной? и т. п. Он очень сетовал, что вчера [по Кит. календарю половина IX Луны] ночью месяц плавал в густых тучах: предзнаменование неблагоприятное для суеверного Китайца!

Сент. 11. Обоз отправился в 8 часов утра.

Сперва ехали мы на З почти версту, мимо горы Угемыл, потом поворотили на юг и продолжали пут лощиною Арангата верст 5. В вершину сего ущелия, по большей части, выгоняют к Вану из лесов Ноина зверей для стрельбы. Нынешний Юн Ван ездит на охоту [74] верхом; напротив того Амбань, по слабости здоровья, выходит пешком, и притом на короткое время.

Скоро поднялись мы на гору Гуранцзата [оселочная, сланцовая или шиферная]; действительно, даже на поверхности оной видны слои шифера. С сего хребта съехали, верхом, по крутому спуску в глубокую и узкую лощину Гучжикту [отлогой подъем] по Сибирски тянигусь (Иначе тянигус — продолжительный отлогий подъем на возвышенность. — OCR). По горам, осеняющим долину, с левой стороны ростет дикий персик, а с правой березовые рощи. Сею долиной ехали мы верст 6, мало по малу поднимаясь в гору, и потом взошли на высоту, состоящую из голого камня. С великим трудом спустились верблюды до горного ручья Сусукту, на берегу коего стояло несколько юрт. От станции Хоримту до сего ручья можно положить верст 15. Оставя прямую дорогу через хребет Хусуту [березовый], по причине великой крутизны оного, ехали мы на З, вниз по ручью верст 5. Перешед ручей, весьма грязный, в том же ущелии поворотили мы опять на Ю, и долго поднимались на большую, но к счастию, отлогую гору Нарасоту [сосновая]. На вершине ее стоит большая сосна, по видимому, весьма уважаемая Монголами: она вся обвешана лоскутками холста, четками и тому подобными приношениями. Вправо, на скате горы ростет березник, а в леве торчат пирамидальные дикие камни. На сей горе [75] дороги из северных Халхаских кочевьев соединяются в одну, которая ведет к Урге.

С горы, под крупным дождем, ехали мы покатою отлогостию версты 4, мимо небольших озер; а потом около версты ровною дорогой до станции Хунцал, так называемой по имени ручья, рассекающего долину. Прибыли на место в 3 часа по полудни, проехав всего 25 верст. Станция расположена вправо от дороги, на болотистой долине, окруженной горами, из коих некоторые покрыты березовыми рощами; а отделившаяся к востоку, довольно острая, имеет на вершине высокий Обо. Долина протянулась с С на Ю; по тучным ее пажитям много ходило овец и буйволов. Сии последние, необыкновенным своим видом и черною, косматою шерстью, весьма пугали наших лошадей.

И сего дня беспрестанно встречались с нами Монголы, возвращавшиеся из Урги. Один столетний Лама, едва сидевший от дряхлости на лошади, будучи поддерживаем двумя послушниками, нас приветствовал. Приняв и меня с казачьими Офицерами за учеников, пожелал нам хороших успехов в науках, когда прибудем в Пекин. У многих Лам верх шапки покрыт овчиною, коей длинная шерсть, окрашенная желтою краской в Тибетском вкусе, придает наружности их какую-то особенную значительность. По пути с нами ехало, между прочим, [76] одно многочисленное семейство с берегов реки Иро, из числа подвластных Амбаню Бейсе [он провожал Российское Посольство в 1805 и 1806] Князю 4 степени, живущему на службе в городе Улясуту, на З от р. Селенги. Мужчины, Ламы и люди светские, а равно женщины и дети, все ехали верхами на лошадях. На верблюде везли они в корзинах двух мальчиков лет по семи [одного возраста с новым Кутухтою], для посвящения в духовный сан. Монголы за непременный долг считают иметь из своей семьи хотя одного сына в оном звании; такое действие набожности наполнило сию страну великим множеством Лам. Те же Иройские Монголы гнали в жертву Кутухте-Гегену табун лошадей, состоявший из одного жеребца, 10 кобыл, 6 жеребенков и 3 меренов; некоторые из них весьма статны и легки. На вопрос мой о цене одной из лошадей, Монгол объявил 60 кирпичей чаю, кои на здешний вес стоят 12 лан или, на наши деньги, 24 рубля серебром, около 100 руб. медью: цена, судя до достоинству лошади, невысокая.

В 6 часов вечера прошел мимо нашего стана Китайский обоз с товарами из Ургинского Маймачена в Кяхту [по Китайски Чагта] на 100 телегах, из коих в каждую запряжено по одному быку. Не подалеку же от нас остановились на ночлег Китайские одноколки с [77] строевым лесом с берегов Орхона, состоявшим большею частию из сосновых брусьев, длиною аршина в 4 и более и различной толщины; везли оный в Халган. Безлесный север Китая крайне нуждается в сем материале, который и продается там на вес. Всякой может судить о цене дерева, привезенного за 1000 верст по сухому и самому трудному пути. Северная часть Монголии, собственно Халхаского Княжества, в коем берут начало свое реки, составляющие потом достояние России, есть богатый магазин скота и других естественных произведений, необходимых для Китайского хозяйства. Обращение сего запаса к северу может быть сколько выгодно для одной стороны, столько же тягостно для другой.

Сент. 12. Ночью мороз 4 град. по Реом. а по утру сильный иней. Монгольские караульные у нашего обоза ездят только до полуночи; потом сходят с лошадей и спокойно засыпают.

Сия станция содержится от Хошуна или дивизии служащих Монголов, а не Шабинов. Даргуй и Халгачи, весьма для нас услужливые, отправились еще вчера на следующую станцию их ведомства. Здесь во всем была неисправность: дрова дали нам сырые, лошадей наших Монголы ловили медленно, и сие предоставлено было им только по недостатку в нашем табуне хороших окрючных лошадей: так называются те [78] лошади, на кои садится человек с арканом, для поимки других.

В осьмом часу утра мы двинулись с места ночлега. Около 9 часов сошел иней и сделалось весьма тепло.

Проехав верст 5, мы поднялись на невысокую отрасль хребта Хунцал; потом шли версты две лощиной, от коей влево на В видели два озера. За второю, довольно крутою отраслию того же хребта, имели на правой стороне несколько маленьких озер, подле коих стоят бедные юрты. Далее от дороги на З, виден хребет высоких гор, покрытых березовым и сосновым лесом, который также заповедной. Хребет сей называется Гурбан урту ниру [три длинные хребта], и получил сие имя от трех главнейших в нем ущелий, на кои выгоняют диких зверей, когда выезжает на охоту Ургинский Ван. Все близлежащие лесистые горы исключительно оберегаются для таковых забав сего полномочного Генерал Губернатора в Халхаском Княжестве. Из помянутого хребта вытекает речка Бургултай, которая имеет направление с З на В, и соединясь с речкою Куем, впадает с левой стороны в реку Хару. Бургултай проходит у подошвы хребта, на правом берегу стоящего и известного под сим же именем. На лугу стояло много юрт, ходили большие стада овец и рогатого скота. Мы видели [79] здесь у жителей и коз; но сей скот есть более удел недостаточных.

Верст 5 шли мы неровною дорогой по увалам; потом перебравшись через третью и последнюю отрасль Хунцала, спустились на каменистую равнину Бургултайскую, по которой лежит Дорога верст на 7 до самой Станции, учрежденной при речке Бургултае, на обширной и весьма ровной долине, окруженной Наринскими высотами.

За версту до станции выехали к нам на встречу Даргуй и Халгачи; они указали место, для удобнейшей переправы вброд через Бургултай. На станцию прибыла Миссия в половине первого часа по полудни, проехав сего дня 20 Руских верст; что составляет 4° Монгольских Газар [поприщ], почти столько же Китайских Ли, из коих каждая, по уверению людей сведущих, заключает в себе 285 Руских сажен: следовательно 35 сажен более нашей полуверсты. Признаюсь, я не измерял сего пространства; ибо видел ясно, что практические опыты Геометрии в Китае, для иностранца, суть дело весьма трудное, непозволительное.

Между прочими поклонниками Кутухты-Гегена, встретился с нами, на половине дороги, знакомый Лама с реки Ибицыха, о коем упомянуто выше, и который успел уже съездить в Ургу на поклонение обоготворенному детищу. Лишь [80] только он приближился к нам; то соскочил с своей лошади, вынул из запазухи Хадак и накрыв оным бумажный ящик с Китайскими маслянными хлебцами, все сие поднес мне, желая успеха в пути и на всю жизнь благословений Гегена. В ответ за таковую вежливость, я с своей стороны подарил сему учтивому жрецу хороший ножик. Лама с благодарностию принял доказательство нашего к нему внимания и с восхищением одобрял намерение наше посетить, в проезд чрез Ургу, капища Кутухты-Гегена.

Любопытные читатели спросят может быть: что значит Хадак, поднесенный мне Ламою? Помещаю здесь краткое описание сего обычая последователей учения Шигемуниева, как толкует оный Монгольское духовенство. Хадаком называется шелковый платок желтого, чаще перлового цвета, с такими же узорами, имеющий в длину 1 аршин, в ширину 5 вершков, иногда более а иногда менее. Монголы, по примеру Тибетцев, вешают оный перед кумирами, для украшения и в виде жертвы, подкрепляющей их молитвы ко Всевышнему. Младшие подносят его старшим, как дань уважения, преданности, и наконец равные дарят друг друга хадаками, для взаимного убеждения в приязни и усердии. Родственники и друзья ставят в поле, над телом умерших ближних своих, большую стрелу, привязывая к ней описанный платок. Помню, что в [81] Малороссии, на сельских кладбищах видал я развевающиеся плашки на небольших копьях, прибитых к надгробному кресту и водружаемых, кажется, только над могилами Казаков, умерших в безбрачном состоянии. — Всякий Хадак предварительно должен быть освящен Ламою, с чтением установленных молитв, и тогда уже получает он высокие свойства свои и силу.

Бошко наш — не могу умолчать о сем незабвенном сопутнике — сего дня представлял мне новые изъяснения о необходимости иметь ему хорошие бритвы, Европейское огниво, столовый ножик и вилку, и в особенности зажигательное стекло в серебряной оправе, какое видел он у Цахара [Захария Леонтьевского], Студента нашей Миссии. Сие последнее находил он чрезвычайно выгодным, для раскуривания трубки, едучи верхом. На сей раз Бошко получил скромные подарки: несколько труту и кремней.

Сент. 13. Роздых.

Ночью иней. Во всю ночь ярко светил месяц. Поутру Битхеши присылал к Начальнику Миссии и ко мне старого Нербу, для осведомления о здоровье. Потом с подобным же поручением приходил от Тусулахчия Хя Цебек Дорчжи, коему, в награду за примерную услужливость, подарил я пару пистолетов из желтой меди и фунт пороху. Молодой наездник восхищался пистолетами от чистого сердца. [82]

В 1 часу по полудни угощал я дорожным обедом Битхеши, Бошка и Тусулахчия; при чем находился также О. Петр. Провожатые с удовольствием приняли таковой знак нашего дружеского расположения. Китайцы веселились; но Тусулахчи был задумчив, и не имел уже чиновного шарика на своей шапке: причина сему открылась в последствии.

Во весь день дул сильный ветер с ЮЗ. Юрты для нас поставлены были весьма ветхие и без дверей; жители здешние одеты худо, много попадалось и нетрезвых: приметно, что город близко.

Часу в 8 вечера поднялся жестокий северо-западный ветер, предвестник ненастья. Из числа Монгольских караульных, некоторые напевали свои народные песни. Я позвал к себе двух, подчивал их водкою, и Монголы, в угодность нам, продолжали свое пение: один высоким тенором, другой басом. Мелодия всех песней одинакова: более унылая, но довольно стройная ³⁴. Конь, лучший товарищ степного жителя, играет большую ролю и в песнях Монгола.

«Здесь вскормил он, на открытой степи, коня солового, быстрого как стрела, красу многочисленных стад, диво целого Хошуна. Зовет ли [83] Богдо на охоту, Идам стремится в леса Харачинские [близь Жехэ]; разит коз и оленей, лютых вепрей и барсов ужасных; все любуются отвагою всадника и быстротою коня. — А там младый Цырен снаряжается на службу Ханскую к Российской границе, в караул Менцзинский; молится Бурханам домашним, прощается с отцом и матерью; жена с горестью тяжкою седлает вороного коня; задумчивый всадник спешит на север; степь безмолвная вокруг его, лишь ветр пустынный шумит в пернатых стрелах, и лук упругий стучит по Солонскому седлу; Цырен едет темным лесом незнакомым, видит синие горы чужие. Ласка соседей казаков, храбрых и добрых, иногда покоит его; но мысли всегда несутся на холмы родного Хошуна. — Тени воинственных предков видятся в сонных мечтах юному потомку, слабому духом, стесненному чуждою силой. Где наш Чингис Хан, грозный и мудрый? Песни о подвигах славных уныло раздаются в скалах Ононских и на зеленых берегах Херулюна. — Кто там едет по гладкому берегу Шары, тихо напевая любимые слова? Чей бурый иноходец [Чжоро-мори] так быстро мчится? Кого ищет глазами сей Батур веселый, проезжая мимо белых юрт? Сердце знает, кто щам живет; скоро он перестанет посещать сии горы; его пылкий иноходец достанется жене. — Конь [84] гнедой, конь вихрю подобный, готов к ристанию на многолюдном Обо; ржет и легким копытом стучит по острым камням, сердитый гложет бразды. Уже по данному знаку все пустились к назначенной цели; тучи песчаные прикрывают бегущих, и конь гнедой, всегдашний победитель, первый достигает меты, оставя далеко за собою ретивых соперников, и проч. Вот содержание слышанных мною песен Монгольских!

Сент. 14. На рассвете частый дождь. Вершины гор темнели в густом тумане. В 7 часов утра, по случаю праздника Всемирного Воздвижения Честного Св. Креста, читаны были часы в раскинутой палатке; а вчера духовные Члены Миссии служили всенощную ³⁵.

Со станции мы отправились в 10 часу. Сперва ехали гладкою долиной около версты до большого холма. Перебравшись через оный, продолжали путь лощиною версты 2 1/2 до высокой, но отлогой горы Наринской.

Поднимаясь на сию гору, встречали мы много Лам и простых Монголов, возвращавшихся из Урги. В числе их находился и старой Тусулахчи Гендун, управляющий целым Хошуном Монголов, кочующих на Селенге, близь нашей границы. Он был весною сего года в Иркутске, [85] в числе курьеров от Вана. В его ведении находится несколько караулов по границе с Россиею. Приметно, Гендун весьма богат: на нескольких верблюдах везли его походную юрту, весьма чистую; также вели много верховых лошадей. Жена его сидела в Китайской коляске, в которую запряжена была лошадь в шорах; подле шла ее верховая лошадь. Седла женские у Монголов точно такие же, на каких ездят и мужчины, только вместо кожаного чепрака [кычым по Монг.] покрываются коврами хорошей работы.

Отъехав еще 2 1/2 версты, мы перешли через речку Нарин; потом версты 2 взбирались на гору, с коей уже покатою дорогой ехали версты 4 до речки Куя, соединяющейся на В с Бургултаем. По Нарину и Кую луга обширные, тучные. На берегу последней речки ходило стадо буйволов, коих вообще здешние хозяева держат много. От Куя верст 6 ехали мы у подошвы высоких гор, вверх по течению ручья Арашана, который извивается с Ю на С, и впадает в Куй с правой стороны. Усилившийся дождь с северным ветром провожал нас долго. Потом посыпался мокрый снег и совсем испортил дорогу: сделалось весьма грязно, верблюды скользили и падали под вьюками. С великим трудом проехав около 18 верст, наконец достигли мы в 2 часа по полудни до станции, расположенной на самом Арашане. Под сим названием [86] обыкновенно Монголы разумеют воду минеральную, целительную; но в высшем смысле слово Арашан означает священные, чудесные ключи жизненной воды, с сладостным журчанием струящиеся в Шигемуниевом рае. Почему именно дано сие имя ручью, на коем мы остановились, в точности не известно. Кажется, близость пребывания Ургинского Кутухты-Гегена распространяет святость его, в понятии суеверных, и на окрестные воды.

Через час по приезде, Бошко отправился вперед в Ургу, для донесения Вану и Амбаню о приближении Миссии. Перед отъездом явился он ко мне, для осведомления о числе лошадей и состоянии нашего обоза. Членов Миссии было 10, да конвоя 33 человека; что же касается до обоза, то в оном находилось 84 верблюда, 149 лошадей и 25 быков.

По отправлении Бошка, Тусулахчи Идам чрез Переводчика Фролова уведомил меня, что он получил от Вана указ о последовавшей Августа 23 дня кончине Китайского Богдохана Цзяцина, на 61 году от роду. Весть сия была принята мною с немалым смущением; ибо смерть Государя легко могла воспрепятствовать продолжению нашего пути. Я тотчас объявил о сем важном обстоятельстве Начальнику Миссии. О. Архимандрит, между прочим, привел на память, [87] что один Китайский сановник ³⁶, сопровождавший посольство из бывшей Зюнгарии, получив на дороге известие о кончине своего Государя Кансия [знаменитого современника Петру Великому, Людовику XIV, Карлу XII и проч.] столько был тронут оным, что, для сокрытия печали своей от спутников, удалялся в горы и там оплакивал столь важную потерю, пока не получил разрешения от нового Императора [Юнчжена], продолжать путь в Пекин. Мы заметили, что на чиновниках Китайских и Монгольских шапки были уже без шариков и кистей; даже служители сняли свои кисши. Чиновники должны сверх того надеть белую одежду, а равно, как и простой народ, не брить волосов на голове: в сем состоит их траур, продолжающийся сто дней.

Сент. 15. Во всю ночь дул сильный ветер; на [88] рассвете мороз до 6 град. по Реом. Скот от ненастья дрожал, и я никак не решался пуститься сего дня вперед; но Битхеши просил, чтобы мы не останавливались, так как ныне Ван ожидает Миссию в Ургу.

Сего числа, как день коронования Государя Императора и Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны, по утру читаны часы и отправлено молебствие. Во время церковного нашего пения, на сих великих высотах Азии, Монголы толпами собирались вокруг палатки слушать оное.

Битхеши и Тусулахчи приходили ко мне с посещением. Предметом разговора было полученное известие о смерти Богдохана. Я изъявил чувства своего сожаления о потере их Государя, Тусулахчи знал о сем обстоятельстве дня за два; но ему предписано было от Вана не прежде объявить об оном Китайским проводникам и Российско-Императорской Миссии, в Пекин следующей, как на последней станции под Ургою. Наследник вступил на престол Китайский; но не известно, который именно из многих сыновей покойного Цзяцина.

Трудно было собраться нам в путь. Монголы не оказывали ни малейшей помощи; даже самому Тусулахчию, на приказания его, возражали грубостями потому только, что они Шабинского, духовного, ведомства: это род бывших у нас Монастырских крестьян. Жители здешние бедны. [89] Весьма иного нищих приходили просить милостыни: получаемый хлеб и мясо ели они с алчностию. И сии бедняки влекутся из дальних мест на поклонение Кутухте-Гегену.

Наконец, оставя на сей станции убившегося накануне верблюда, мы отправились далее. Снег от солнечных лучей начал таять: сделалось грязно и скользко. От самого почти места ночлега поднимались верст 5 на хребет Гунту — высочайший из всех, чрез кои мы доселе переходили. На лево от дороги много юрт; а на право глубокая лощина. Битхеши, только на сей раз, ехал вместе с нами в своей Китайской повозке; а Тусулахчи усердно помогал нам к совершению сего труднейшего переезда до Урги. Верблюды, взбираясь на хребет, скользили и падали беспрестанно. Повозки достигли вершины оного также с большим трудом.

На самой вершине Гунтуя стоит огромный Обо, воздвигнутый усердными поклонниками Кутухты; тут водружены каменные и деревянные столбики с Тибетскими надписями, непонятными столько же для нас, как и для Монгольских Лам. Вероятно, что и здесь начертана таинственная молитва Ом ма ни бат ме хом. На сих горах ростет много лиственницы, сосны и березы; а теперь лежал там снег на несколько вершков от земли; к З возвышаются утесы Гунтуя почти до облаков. [90]

Лишь только взобрались мы на вершину горы, как встретил нас молодой Цзасак лет 20, c берегов реки Селенги, ныне возвращающийся из Урги, куда ездил он на поклонение. Окружали его Монголы подвластного ему Хошуна; вооруженные луками и стрелами; сверх того ехала с ним жена, мать, меньшой брат и сестры, с многочиленною свитой, верхами на статных лошадях. Во всем приметно было значительное богатство; особливо женщины отличались свежими, румяными лицами и дорогим своим нарядом: платье из лучшего синего атласа; шапки собольи; пояса из шелку, плетенные вместе с серебром и весьма крупными кораллами, коими украшены были даже седла их. Прелестные всадницы без робости подъехали к нам и удостоили нас своего внимания. Цзасак есть наследственный начальник особого Хошуна или дивизии Монгольской, состоящей обыкновенно из 2,000 семей; впрочем Хошуны сии числом людей неравны. По молодости Цзасака, Хошуном его управляет старший Тусулахчи [полковой командир] Гендун, с коим мы встретились вчера. Цзасак остановился подле меня и расспрашивал: откуда мы едем, долго ли пробудем в Пекине, какая именно цель нашего путешествия и проч. Наконец, пожелав нам счастливого пути, он отправился далее.

В 2 часа по полудни мы едва были в состоянии продолжать свой путь. Спуск с [91] хребта довольно крутой, и вся дорога усеяна булыжным камнем, снесенным с гор дождевыми потоками. От Гунту до Урги ехали мы верст 18 по наклоненной к Ю лощине, между высокими горами. Лощина сия орошается быстрою речкой Сельби, чрез которую, по причине крутых ее излучин, надобно переезжать вброд несколько раз. Она берет начало в северо-восточных горах, а впадает в р. Толу в самой Урге. По дороге мы видели много юрт и буйволов, коих телята паслись на самой вершине каменных утесов; не понятно, как могли они взойти на такие крутизны и там держаться. Во многих местах ростут ели и лиственницы в прямой черте, как бы искуством насажденные.

Верст за 7 до Урги, на правой стороне дороги небольшое капище; а с левой, или восточной, в тесном ущелье стоит другой храм, выстроенный из дерева и покрытый белою краской. Проехав еще версты 2, увидели мы влево от дороги огромное капище, сооруженное по правилам Тибетского зодчества. Горы, в виде амфитеатра, окружают оное. На самом верху южной скалы выложено белым камнем несколько огромных букв Тангутских или Тибетских, означающих, по отзывам провожавших нас Монголов, известную молитву их Ом ма ни бат ме хом. [92]

По закате уже солнца, прибыла Миссия в Ургу на Руское подворье, лежащее к востоку от стана Кутухты-Гегена, и в 2 верстах от правого берега р. Толы. Ургу, при вечернем тумане и потому, что большая часть оной состоит из юрт, приметили мы не далее, как версты за три. Всего проехали сего дня 25 верст.

Стоявшие у ворот Монгольские караульные с луками и стрелами, к счастию, не пускали черни, собравшейся смотреть Руских путешественников. Подворье наше, как и все жилья Ургинские, обнесено высоким частоколом. На первом дворе стояла караульная палатка; а на втором поставлены для нас были четыре огромные юрты, за коими находится сарай, или Китайской домик о двух покоях; направо еще дворик, где стояла юрта Тусулахчия, а на лево две такие же для Битхеши и Бошка. Первые ворота довольно широки; но как во вторые, по тесноте их, повозки наши не могли пройти: то, с позволения распоряжавших тут двух Закирохчиев [офицеров], кои одеты были в белые — траурные кафтаны, разобрали частокол. Таким образом все десять повозок и шесть одноколок могли въехать на второй, впрочем довольно тесный двор; где и разместились так, что ящики с верблюдов были сложены в кучу посреди двора и прикрыты войлоками, а сухари и другие вещи, для сбережения от [93] подмочки, внесены были в домик, в коем помещалась Российская Миссия в 1807 и 1808, и который ныне весьма запустел.

Бошко Ургентай встретил Миссию на подворье. Вечером явился в юрту мою Тусулахчи Идам с Закирохчием Дарма Цзапом, смотрителем нашего двора. Я долгом почел прилично угостить сих добродушных Монголов.

Комментарии

13. В сей коляске, по одолжению одного из Ургинских чиновников, ехали они только от Урги до Кяхты и обратно до Урги; а после верхом.

14. Юрта или кибитка по Монгольски гэр; а несколько юрт, стоящих вместе, как бы степное село, также станцию Монголы называют урто. Улус или олос, на их языке, значить государство, народ; ордо — дворец или чертоги царские.

15. Буквы, одни стоящие — В. З. С. Ю. или соединенно — ЮВ. СЗ. показывают части Света: восток, запад, север, юг; а равно юговосток, северозапад и проч.

16. Authentische Nachrichten von der Russischen Gesandschaft nach China in den Iahren 1805 und 1806. В Веймарском Журнале Geographische Ephemeriden (1806; Ч. XXI, стр. 219-237) напечатаны краткие записки, веденные одним из сопутников сего Посольства.

17. Паллас Sammlungen historischer Nachrichten uber die Mongolischen Volkerschaften, 1776 и 1801; Часть II. стр. 112. — Бергман Nomadische Streifereien unter den Kalmuken, 1804; III, 77.

18. Лана есть Китайский вес, содержащий около 8 3/4 золотников, а потому равняющийся двум рублям серебра. Во всем Китайском Государстве не употребляется ни золотой, ни серебряной монеты, а цяни из желтой меди, по Монгольски чжос; из него Сибиряки составили название чох или чех, который стоит менее копейки. Между частными людьми бывают в обращении и ассигнационные билеты.

19. По замечанию ученых, путешествовавших по Сибири, озеро Байкал лежит выше морской поверхности на 1715 фут, Селенгинск 1779 ф. а Кяхта 2400 ф. — следовательно выше всех нагорных городов по хребту Гарцу и в Швейцарских Альпах. — Риттер Erdkunde, 1817; 470.

20. Geographische Ephemeriden 1806; Ч. XXI, 224.

21. Аргалом называют Монголы сухой скотской навоз, употребляемый ими для отапливания, преимущественно в местах безлесных. Навоз рогатого скота, по своей удобогоримости и жару, предпочитается конскому; овечьего и верблюжьего вовсе не употребляют. Здешние дрова, большею частию сырые, далеко отбрасывают искры, и тем весьма портят платье и вещи, в юрте находящиеся.

22. Histoire des decouvertes et des voyages faits dans le nord. I, 172. Сравните мнение Далласа в его Nachr, u. d. Mongol. Volker

23. Но кто сей высокий царь Мани, Manes rex summus, открытый Г-м Георги? — См. Alphab. Tibet. стр. 500.

24. Белевы путешествия чрев Россию в Азиатские земли; С. П. Б. 1776. — II, 9. Он ездил в Пекин 1720, вместе с Посланником Измайловым, отправленным от Петра Великого к дальновидному Кансию.

25. По Руски называются комыгами. См. Словарь Рос. Академии.

26. Tagebuch zwoer Reisen, welche in den Jahren 1727, 1728 und 1736 von Kiachta und Zuruchaitu durch die Mongoley nach Peking gethan worden, von Lorenz Lange; mitgetheilt vom Prof. Pallas. Leipzig; 1781. стран. 7.

27. Севергин, Нач. основ. Естественной Истории; царство произрастений; 1794. II, 127.

28. У наших Калмыков Дарага называется владельческий казначей или расходчик. — В Истории о Татарах Абулгазия. Т. 1, на стр. 265 сказано, что какой-то Туркестанский Кавер Хан посылал, для разведывания, в область Уйгуров своего Даругу т. е. главного над полициею. Там же в примеч. объяснено, что сей чин поныне удержан в Персии, и во всяком городе есть один Даруга.

29. Монголия разделяется на несколько Аймаков или Княжеств, как то объяснено будет ниже, в III Ч. сей книги. Главнейшим из них почитается Аймак Халхаский или Халха (по Монг. заслона, врата). Оный подразделяется на четыре Ханства, коих главные владельцы имеют наследственные титулы: 1) Тушету Хан, кочует в верховье р. Селенги; а) Цецен Хан, по р. Херулюну, на восток от Кяхты; 3) Цзасахту Хан, имеет пребывание при южной подошве Алтайского хребта, по р. Цзабахану; 4) Саин Ноин живет в степи Гобийской, на юг от Урги.

30. Название Китайского Государя на Монгольском языке; означает Священный Царь. На языке Китайском титул его: Хуанди — Премудрый Государь.

31. Там же, стр. 13.

32. Nomad. Streif. unter den Kalmuken; I, 327.

33. Мандарин слово Португальское, происходит от Латинского глагола mandare повелевать. Китайцы вовсе не употребляют сего названия. Чиновник, на их языке — Гуань, вельможа или Министр — Дажинь и Чжунтан.

34. Говорят, что песни прежних Зюнгаров также заунывны. Если бывало в тихую ночь, севши в кружок, они начинали петь; то трогали и извлекали слезы у слушателей.

35. Сие богослужение совершаемо было нашими Духовными во все Воскресные и Праздничные дни, в передний путь до Пекина и обратный в Россию.

36. Вот собственные слова сановника сего, по фам. Бочжу: Во исполнение Богдоханова указа, я приняв оное посольство (в конце 1722), малыми дорогами отправился в путь. Проходя позади Халхаских кочевьев, вдруг услышал я, что Его Величество Шеньцзугожинь Хуанди (Канси) переселился уже в небесные жилища. Сия веешь поразила меня, как громовой удар. Я пришед в великий страх, не знал что начать; не мог на пищи принимать, ни спать. В день должность моя требовала скрывать от вверенного мне посольства такую важную перемену; а потому и в одежде не делая ни малого изменения, бродил я и томился, как ума лишенный. При ночлегах же, уходя в уединенные места, в горы и долины, я надевал знаки сетования и совершал мои поклонения с воздеянием к небу рук, из глаз лия не слезы, кровь.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах. Часть первая. Переезд до Пекина. СПб. 1824

© текст - Тимковский Е. В. 1824
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info