СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЖИТИЕ ИОАННА КУКУЗЕЛЯ, КАК ИСТОЧНИК ДЛЯ БОЛГАРСКОЙ ИСТОРИИ

История болгар на Балканском полуострове до настоящего времени еще весьма мало выяснена. Это, главным образом, зависит от того, что мы имеем слишком необширный материал для болгарской истории. Само собою разумеется, что в виду такой скудости всякий новый источник или, по крайней мере, новые данные» касающиеся исторической судьбы балканских болгар, обращают на себя внимание специалистов по истории славян и в частности по истории болгар. По для того, чтобы определить, на сколько известный памятник может явиться годным или негодным материалом или источником для истории того или иного народа, необходимо, чтобы самый памятник был подвергнут предварительно критическому анализу и вместе с тем было установлено место его среди других источников или материалов для данной истории. Такие мысли пришли мне на ум при чтении одного из памятников богатой греческой апологической литературы, который, судя по некоторым заключающимся в нем данным, позволяет с первого взгляда думать, что он может представить некоторый материал для истории болгар на Балканском полуострове. Этот памятник - греческое житие одного из преподобных афонских подвижников Иоанна Кукузеля, пользовавшегося на Св. горе славою великого певца.

Житие этого преподобного известно в печати довольно давно; но, благодаря аскетическому настроению и благочестивой цели известного афонского писателя первой половины XVII века, Агапия Критянина ¹, [131] переделавшего, по своим соображениям, жития многих афонских святых, оно распространено далеко не в первоначальном виде. Несомненно, что житие Иоанна Кукузеля впервые было напечатано в книге упомянутого монаха Агапия: «Ἁμαρτωλῶν Σωτηρία» ², или, как она называется в переводах, «Грешных Спасение». Печатный текст представляет только вторую редакцию жития, утратившую много весьма важных черт первой редакции. Последняя не была издана ни разу ³ и известна только по рукописям. В настоящее время я знаю три списка первой редакции: один в греческой нотной рукописи Зографского монастыря на Афоне, по всей вероятности, XV века ⁴, другой - в греческой же рукописи XVI-XVII веков, которая принадлежит монастырю на острове Лесбосе, а прежде была собственностию Ватопедского монастыря на Афоне ⁵, и третий - в греческой рукописи XIX века, принадлежащей Публичн. Библ., собр. еп. Порфирия, № 5 (или общий № CCXXXIX, лл. 6б-10б) ⁶. Все три списка сходны между собою, но только не буквально; кроме того, второй список несколько подновлен в языке.

Первая редакция представляет, собственно, не житие, а краткую историю или повествование о жизни Иоанна Кукузеля, которое я, обыкновенно, называю повестью; она в зографском списке озаглавлена: «Краткая история (или повествование) об Иоанне Кукузеле, [132] подвизавшемся на Святой горе, в великой лавре» ⁷. Приводя ниже содержание повести, я стараюсь сохранить здесь ее характерные черты со стороны стилистической. В ней рассказывается следующее:

«Приступайте все народы, иереи и начальники, слушайте; приступайте и я расскажу вам про Иоанна, прозванного Кукузелем, про его жизнь и деяния. Он родился в славном городе Диррахие Первой Юстинианы ⁸. Отец его рано умер; осталась одна мать, которая отдала его учиться Св. Писанию. Кукузель обладал хорошим голосом и от этого его называли доброгласным и ангелогласным. У царей был обычай собирать при своих дворах мальчиков, обладавших ясною речью, хорошими способностями и хорошим голосом; взяли и Кукузеля и поместили его в царском училище, чтобы он учился и обучился, как имеющий хороший голос, музыкальному искусству; других же мальчиков учили там философии, третьих, наконец, обучали каллиграфии. Кукузель, будучи от природы проницательным и хороших способностей, делал большие успехи во всем, так что все удивлялись его остроумию. Дети, его товарищи, по обыкновению школьников, спрашивали его, говоря: «Иоанне, что ты кушал сегодня?» Он же, не будучи еще тогда привычен к греческому языку, в ответ им говорил: «кукии и зелье!» (бобы и квашенную капусту) ⁹. От этого мальчики и прозвали его Кукузелем. После того он, как очень способный, в скором времени научился и греческому языку, и музыке. Все ему удивлялись; ибо в короткое время он всех превзошел и изучил музыкальное искусство. Поэтому царь очень его возлюбил, радовался ему и уже подыскивал ему невесту, чтобы женить его. Но Кукузель однажды сказал царю: «прошу и умоляю тебя, царь, дай мне позволение отправиться к моей матери, чтобы видеться с нею; потом да будет воля Божия и царя!» Тогда царь немедленно отпустил его с честью, как обыкновенно делалось. Кукузель, приехавши в свой родной город и находясь недалеко от родительского дома, услышал плач и рыдание своей матери, которая при этом причитывала и говорила: «мое мило дете, где ми си!» Он, вошедши в дом потихоньку, сказал своей матери: «Вот, я здесь, мать!» Она же, удивившись, сказала: [133] «Где ты, мое дитя?» ¹⁰. И тотчас бросились друг к другу и обнялись: мать с трудом могла остановить свои вопли и рыдания, и долго продолжались их взаимные приветствия. Много дней они провели вместе, не нарадуясь друг другу; Кукузель остался у своей матери столько, сколько она пожелала. Повеселившись, по обыкновению, они расстались: мать его осталась дома, а Кукузель отправился к дарю в столицу, мать городов. Увидев его, царь весьма обрадовался, устроил богатый пир по случаю его возвращения, и оказал ему пред всеми большие почести.

«После этого однажды Кукузель, удалившись в уединенное место, запел причитание своей матери, а именно: «мое дете, мило, Иоанне, где ми си, ох, ох», то есть: «сладкое мое дитя, Иоанне, где ты?» Таким образом, скомпонировав голоса, он искусно создал мелодию, которую назвал болгарскою ¹¹. Кукузеля все уважали. Но вследствие большой любви и уважения к нему, он не мог уединиться и пребывать в безмолвии; ибо он желал предаться отшельничеству и удалиться от людского общества, что и совершилось, по устроению Божию, согласно его желанию и молитве.

«Случилось однажды, что к царю пришел по важному делу игумен лавры Афонской горы и устроив все, что ему нужно было, отправился в обратный путь. Кукузель, узнав об этом, оделся в бедную одежду и обмазал свое лицо, чтобы не быть узнанным, и с нищенским посохом в руках, с радостию последовал за игуменом, держась на почтительном расстоянии от него, пока не достиг Св. горы и не дошел до лавры. Игумен вошел в монастырь; а Кукузель, как чужой, стал у ворот. Спрошенный привратником, чего он желает и какое дело умеет делать, ответил: «я умею пасти коз и желаю быть монахом». Когда привратник услышал это, то немедленно сообщил о пришельце игумену. Последний, узнав, что в монастыре нет пастуха коз, был очень рад, что нашелся такой человек, тем более, что тогда там очень нуждались в таком человеке. Игумен приказал немедленно впустить Кукузеля в монастырь; в короткое время его приготовили к пострижению и, наконец, постригли, а после этого отправили пасти козлов. Кукузель с радостию отправился с своим стадом и весьма заботливо пас его.

«Царь же в царствующем граде был очень опечален тем, что случилось с знаменитым певцом; он послал во все стороны, на запад и на восток, чтобы отыскать Кукузеля; но последний не был узнан и его нигде не нашли.

«Однажды, находясь с козлами на одном холме и видя, что там нет никого, Кукузель захотел спеть одну песню Господу; он начал петь. Один [134] из пустынников, который жил вблизи, в пещере, услышав пение, думал, что он слышит ангельский голос, а не человеческий. Выходя из пещеры, он посмотрел на холм, с вершины которого слышно было пение, и увидел, что козлы не пасутся, как будто желая, чтобы научиться этому пению, а, обративши свои взоры к пастуху, они словно вторили ему и радовались. Пустынник, увидев все это и думая, что пастух есть именно Кукузель, которого царь везде ищет, а Бог не обнаруживает, поспешно отправился в лавру и рассказал игумену подробно обо всем, что видел. Игумен немедленно вызвал Кукузеля из пустыни и обратился к нему с такими словами: «Бог открыл мне, что ты - Иоанн Кукузель; почему же столько времени ты не открывал мне ничего о себе? Вот, теперь я тебя перед Богом спрашиваю, чтобы ты мне сказал всю истину». Кукузель признался и сказал: «Я Кукузель! Видя, что все в мире суетно и считая его ничтожным, я удалился в пустыню. Поэтому прошу тебя и умоляю, оставь меня в том же положении, в каком меня нашел». Тогда игумен сказал ему: «Меня только слушай, и я тебя избавлю от всего». После этого он взял Кукузеля из пустыни и дал ему келью, чтобы мог жить до тех пор, пока он не устроит, как следует, все, что до него касается; и действительно он все исполнил. Игумен отправился в Константинополь к царю для окончания этого дела и сказал: «Прошу тебя, царь, дай мне одного человека ради спасения твоей души, и прости его, если он опечалил чем-либо твое величество. Царь удивляясь и недоумевая, о ком идет речь, согласился. Но игумен сказал ему: «Если ты не дашь мне письменно, что ты согласен на это, то я тебе не скажу». Царь дал ему грамоту. Тогда игумен сообщил ему о Кукузеле, и рассказал ему все, что с ним случилось. Удивился царь и вместе с тем очень возрадовался и прославил Бога, размышляя в то же время про себя, что ему следует делать; ибо раскаивался, зачем он дал игумену грамоту. Немедленно он повелел снарядить трииры и отправился с игуменом в лавру; здесь царь обнял и облобызал Кукузеля. Затем он устроил богатую трапезу, и предались утешению со всем братством, и затем расстались. Царь возвратился в Константинополь, а Кукузель остался в лавре в полном спокойствии, пользуясь почетом от всех; здесь он все время был певцом в церкви и прославлял Бога».

Вся остальная часть рассказа совершенно сходна с ее изложением во второй редакции и в виду этого я не считаю нужным передать ее здесь.

Вторая редакция жития Иоанна Кукузеля у монаха Агапия, несомненно, произошла из первой; это показывают не только отдельные слова, но целые выражения ¹². Монах Агапий сжатые выражения [135] первой редакции только перефразировал, сделал речь таким образом более распространенною, но ничего не прибавил к фактическим данным. Напротив, он многое из первой редакции выпустил, соображаясь, между прочим, и с духом позднейших отшельников и целию строго аскетическою. Таким образом, во второй редакции не объяснено, откуда произошло название Кукузель; не сообщено ни об его поездке к матери, ни о причитании последней, ни о том, что Кукузель, возвратившись в Константинополь, удалился в пустынное место и повторял это причитание. Одним еловом, в этой редакции нет целой трети рассказа, то есть, нет того, что может до некоторой степени интересовать историка и что для него с первого взгляда очень важно. Афонскому писателю все это и не нужно было; ему было важно показать, что сладкогласный Кукузель, познав суету мира сего, избрал ангельское житие, которое он проходил со всею ревностию строгого аскета, и в то же время, благодаря его [136] мелодичному пению, был украшением лавры и вместе с тем всего Афона; затем монах Агапий имел в виду, главным образом, отметить чудо Богородицы, чудесам которой посвящена вся вторая половина его книги. Если не совершенно иная цель была у составителя первой редакции, то все-таки он руководствовался и другими соображениями, чем те, которые были у монаха Агапия.

Вторая редакция была переведена, как я заметил выше, на славянский и затем на новославянские языки - болгарский, сербский и русский, - по-видимому, несколько раз. Болгарский и сербский переводы ничем не отличаются от греческого подлинника, кроме разве того, что в некоторых списках переводов совершенно опущена Первая Юстиниана. Славяно-русские списки перевода известны с XVIII столетия. Русский перевод сделан Барским или, по крайней мере, приведен у него ¹³. Наш путешественник, представляя дословную передачу второй редакции с указанием на книгу монаха Агапия, откуда она взята, допускает маленькую вольность, именно отождествляет Диррахий с Первою Юстинианою ¹⁴. Кроме этого перевода есть еще русский пересказ второй редакции жития Кукузеля, сделанный известным нашим Святогорцем ¹⁵; этот пересказ вошел в число статей русского Афонского Патерика, составленного тем же Святогорцем ¹⁶. Последний, указывая на книгу Σωτηρία ἁμαρτολῶν (sic), откуда заимствовал тему для своего пересказа, по-видимому, знал и σύντομον ἱστορίαν, то есть первую редакцию жития, судя по следующему примечанию, которое он делает в самом начале пересказа: «Кукузель - детское шуточное название. Иоанн, как болгарин родом, находясь при дворе греческом, сначала не знал хорошо греческого языка. Когда спрашивали его сверстники: что он сегодня кушал? - тот простодушно отвечал им: куку и зелие (κουχιά - бобы, зелень). От этого дети шутя и прозвали его [137] Кукузелем (бобы и зелие). И вот детский этот шуточный эпитет и переходит теперь из рода в род, из века в век» ¹⁷. Тем не менее он пересказал все-таки вторую редакцию, освященную, так сказать, афонским употреблением ¹⁸. Кроме того, Святогорец попытался определить и время жизни Кукузеля, относя его к XII веку ¹⁹, ко времени императора Комнина (какого?) ²⁰.

Из этого обзора редакций жития и литературы предмета ясно, что для историка может иметь значение и представляет интерес только σύντομος ἱστορία Иоанна Кукузеля; на ней я и останавливаю свое внимание и главным образом на тех данных, ею представляемых, которые, как кажется, имеют значение для болгарской истории.

Прежде всего обратимся к герою повести.

Кукузелей было несколько, а именно: Иоанн, Григорий и Иоасаф ²¹; но были ли это родственники или нет, в настоящее время об этом данных нет. Во всяком случае, «видно, что эта фамилия или семейство все было певучее», как удачно выражается еп. Порфирий Успенский ²². Что действительно в повести мы имеем дело с первым из трех Кукузелей, это видно, во-первых, из того, что он был очень известен в музыкальной литературе, а это вполне соответствует характеру сказания о нем, и во-вторых, из того, что в некоторых списках сказания он называется великим μαΐστωρ’ом ²³, а это название является обычным в надписаниях его композиций ²⁴. Судя по числу и характеру музыкальных произведений Иоанна, уже помимо сказания о нем, можно думать, что популярность афонского певца была так велика, что о нем должны [138] были слагаться даже при его жизни рассказы, большая часть которых, несомненно, уже недолго спустя после его смерти приняла легендарный характер ²⁵. Лучшим образцом такого легендаризованного рассказа об Иоанне Кукузеле может служить следующее, несомненно, греческого происхождения повествование о чуде Пресвятой Богородицы в повести о Синайской горе по рукописи XVII века (Публ. Библ., Погодинск. древлехран. № 1538, л. 32б-33б): В Синайском монастыре, «внутрь олтаря, в соборной церкви на горнем месте икона чюдотворная Пресвятыя Богородицы, иже глаголют, яко многажды глаголаше икона ко старцем. И о той же иконе синайстии старцы повествуют, яко во времена древняя, при державе благоверных царей греческих (sic), Василия глаголю Македонянина, некоему от доместик обители тоя певшу Достойно, и воздремався, и златник, иже бе на персех тоя иконы, обретеся в руце доместика именем Кукузел, иже и услыша глас от иконы: приими сие за труды и благодарю на величии сладкого пения ти. Оле чюдеси! Елици обретшийся тогда вси удивишась, пачеж видящий от иконы привешенный златник в руце доместика обретеся. И страхом велиим одержим и вси благолепно хвалу воздаша Пресвятой Богородице и ее преславному чюдеси» ²⁶. Здесь местом чуда вместо афонской лавры нашего рассказа является Синайский монастырь. Кроме того, в нашей повести о Кукузеле Богородица вручает знаменитому певцу неведомую прежде никем золотую монету; между тем как здесь в руку доместика попадает златник, привешенный к груди Богородицы. Каково бы то ни было происхождение этого чуда, но отсюда ясно, что соответствующее место в повести об Иоанне Кукузеле представляет мотив, который может быть приурочиваем к разным местам и даже к разным лицам. Что это так, видно из краткого рассказа о св. Романе Сладкопевце, к которому приурочен именно этот мотив. Привожу здесь этот рассказец, тем [139] более что он представляет довольно ощутительное сходство, в общем, с повестью об Иоанне Кукузеле: «Бяше, говорится там, оубо преподобный Роман, имяше житие по всему свято и благочестием оукрашено, и велми любим бяше и почитаем и патриархом и всеми за святое житие его, пояше пред ними (его завистниками) яже ему пречистая Богоматерь откры и наоучи, они же преимствоваху от него и писанию предаваху. Бяху бо искусни пению писцы; и оттоле начатся святое демественное пение и троестрочное сладкогласование, онаж и лаврския. Образ Пресвятыя Богородицы афонекия в монастыре лавре зовоме в церкви 40-ка мученик, за пение, еже пояше старец: Радуйся невесто неневестная и даде ему златник Пресвятая Богородица, иже и до днесь видим есть всеми при иконе обешен» ²⁷.

Повесть о Кукузеле также не свободна от влияния позднейших устных рассказов. Это видно из самого ее начала: мы здесь встречаемся с самым обычным явлением житий или, вернее, легенд, составленных обыкновенно по известному шаблону уже тогда, когда историческая память о повествуемом лице достаточно изгладилась. Таким образом, составитель повести о Кукузеле не мог отметить ни времени жизни знаменитого певца, ни имени царя, о котором говорится так много в повести, иначе говоря, который играл весьма важную роль в судьбе нашего Кукузеля. Совсем другое мы встретили бы в повести, если бы ее составитель жил во время близкое ко времени жизни лица повести. Еще естественнее было бы встретить в повести имя игумена лавры афонской; ибо, несомненно, как я укажу ниже, составитель повести был афонский монах, но итого имени также нет. Значит составитель повести жил уже в такое время, когда и об этом не мог иметь ясных и определенных сведений. Помимо этого, некоторые эпизоды представлены в повести в таком виде, что придают ей совершенно легендарный характер. Таково описание отношений царя к Иоанну при царском дворе, отправление гонцов искать Иоанна, сцена свидания игумена с царем по поводу Иоанна, приезд царя на Афон и устройство [140] там пира. По начальной части повести ясно можно видеть, что у составителя последней было несколько рассказов об Иоанне Кукузеле, представляющих отдельные эпизоды из жизни знаменитого певца. Эти рассказы были склеены составителем повести в известной последовательности, хотя не всегда искусно. Таковыми рассказами я считаю: 1-й - объяснение прозвища Кукузеля, при чем сюда входило повествование об обучении Иоанна при царском дворе, и 2-й - объяснение происхождения болгарской мелодии; для этого нужно было привести причитание матери Иоанна, послужившее началом мелодии, а следовательно и сцену их встречи, а затем повествование о возвращении певца в Константинополь, о встрече его царем и сцену: Иоанн в уединенном месте, где компонируется мелодия. Эти два рассказа довольно отрывочны: в них много неясного и недосказанного. Вот почему, по моему мнению, монах Агапий счел, между прочим, нужным исключить их из своего рассказа о жизни Иоанна Кукузеля. Они, в виду их состава и характера, могут составить первую часть повести о Кукузеле, то есть, повествование о его жизни до отправления на Афон. Вторую же часть составляет остальной рассказ о жизни знаменитого певца, то есть, изображение его деяний на Афоне. Отличительная черта этой части - большая цельность в изложении рассказа в сравнении с предыдущей, хотя характер содержания сохраняется один и тот же. Нет никакого сомнения, что рассказ этой части сложился на Афоне и что почти весь он представляет несколько приукрашенное изображение действительных фактов из афонской жизни Иоанна Кукузеля. Только то место этой части, где говорится о приезде царя на Афон, чтобы видеться с Кукузелем, передает или полный вымысл, или сильно искаженный пересказ какого-либо факта из жизни афонского певца. Что же касается первой части повести или, вернее, рассказов, ее составляющих, то если последние и могли сложиться на Афоне, - материал для них или их основа, несомненно, явилась извне.

Не трудно после сказанного заключить, что вся повесть составлена была на Афоне тамошним монахом, может быть, из певцов, которому дорога была память о таком знаменитом лице в церковной музыке, каким был Иоанн Кукузель. Всего лучше это видно из того, что вторая часть повести представляет, как я сказал, больше полноты и цельности в сравнении с первою. Это произошло оттого, что ее составитель на месте деятельности Иоанна собирал материал для изображения афонской жизни героя своей [141] повести. По-видимому, труд составителя заключался главным образом в собирании тех рассказов о Кукузеле; которые существовали в его, то есть, составителя время и раньше на Афоне.

Были ли это писанные рассказы или устные предания, и прибавил ли к ним что-либо от себя наш составитель, в настоящее время я не умею сказать. Можно, однако, думать, что ему были известны, по крайней мере для образца, такие повести, каково сказание не без апокрифического оттенка о Романе сладкопевце, которое, по отрывку, мне известному, с внешней стороны представляется довольно сходным с повестью об Иоанне Кукузеле. Роман также благочестив, как и Кукузель, любим царем и патриархом и наконец Богородица вручает ему во время дремоты в церкви золотую монету, которая висела у нее на груди. Правда, в повести о Кукузеле мы не видим некоторых подробностей, какие находятся в сказании о Романе: там не говорится о любви патриарха к Иоанну, не встречаем ни слова о завистниках, о сообщении церковных мелодий, об искусных певцах, о демественном пении, о монете, висевшей на груди Богородицы, и не приводятся названия церкви и церковной песни, какую пел Роман; даже не ясно видно, что вручение монеты Богородицею относилось прямо к Роману. Тем не менее, все это не исключает возможности знакомства составителя нашей повести с сказанием о Романе и пользования нашим составителем до известной степени этим сказанием.

Судя по складу речи повести о Кукузеле, можно думать, что составитель ее едва ли был грек по происхождению; приводимые в ней славянские слова скорее обличают в нем славянина и вместе с тем человека не высокого образования: он с полною наивностию принимает за действительно происшедшее явно преувеличенные рассказы о знаменитом афонском певце и с неменьшею наивностию пересказывает их, придавая им характер душеполезного и назидательного чтения. Что здесь действительно не мало наивного и даже невероятного, это видно уже из того, что впоследствии собрат составителя повести по подвижничеству, афонский монах Агапий Критянин, муж для своего времени и среды просвещенный, счел нужным в своем рассказе об Иоанне Кукузеле выбросить почти всю первую часть повести и тщательно очистить от наслоений вторую.

П. Сырку.

(Окончание следует).

Комментарии

1. О монахе Агапие смотри у Σάθα Νεοελληνική Φιλολογία, ἐν Ἀθήν. 1868, стр. 313-314, и у епископа Порфирия Успенского в Истории Афона, ч. III, отд. 2 (еще не вышедшей в свет), стр. 497-500, и в Афонских Книжниках. М. 1883, стр. 50-53.

2. Полное заглавие этой книги следующее: «Βιβλίον ὡραιότατον καλούμενον Ἁμαρτωλῶν Σωτηρία, συντεθὲν εἰ; κοινὴν τῶν Γραικῶν διάλεκτον παρὰ ’Αγαπίου μοναχοῦ τοῦ Κρητὸς τοῦ ὲν τῷ Ἁγίῳ ὂρει τοῦ Ἂθω ἀσκήσαντος». Существует несколько изданий этой книги, Я пользуюсь венецианским изданием 1883 г.: житие Иоанна Кукузеля здесь помещено в 3-й части, содержащей в себе чудеса Богородицыны, в виде чуда 20-го, стр. 292-294.

3. Изданное житие Иоанна Кукузеля у Στεφάνου Λαμπαδαρἰου Κρηπίς, ἤτοι νέα στοιχειώδης διδασκαλία τοῦ θεωρητικοῦ και πρακτικοῦ τῆς ἐκκλησιαστικῆς μουσικῆς. Νῦν πρῶτον ἐκδιδόντος Δ. Ιωάννου Πρωτοψάλτου. Ἐν Κ/πόλει. 1875, стр. 132-136, - представляет также только вторую редакцию.

4. Точных сведений о времени написания зографской рукописи у меня в настоящее время нет. См. Λάμπρου Κατάλογος τῶν ἐν ταῖς βιβλιοθήκαις τοῦ Ἁγίου ὂρούς ἑλληνικῶν κωδίκων. Τ. α', μέρ, α' Ἐν Ἀθην. 1888, стр. 88. Здесь я пользуюсь текстом, имеющимся в бумагах епископа Порфирия Успенского. См. у Сырку Описание бумаг епископа Порфирия. С.-Пб. 1891, № 140 (IV Б. 20в), стр. 369.

5. Παπαδοπούλου του Κεραμέως Μαυρογορδάτειος βιβλιοθήκη, Ἐν Κωνσταντινουπόλει. 1888, № 215, стр. 109. Второй список сообщен мне г. Пападопулом-Керамевсом.

6. Отчет Публичной Библиотеки за 1883 г., стр. 92.

7. Σύντομος ἱστορία περί Ἰωάννου τοῦ Κουκουζέλη, ἀσκήσαντος ἐν τῇ κατὰ τὸ Ἅγιον ὂρος μεγίστῇ μονῇ τῆς λαύρας. Во втором списке она надписана: Διήγησις εἰς τὸν βίον τοῦ μεγάλου μαἲστορος τῆς μουσικῆς τέχνης Ἰωάννου Κουκουζέλη. Также она озаглавлена и в рукописи Публ. Библ., с прибавлением перед Ἰοάννου слова: κύρου.

8. Рукоп. греческ. Публ. Библ., Порфириевск. собр., № CCXXXIX (5) л. 6б: Δεῦτε πάντες οἱ λαοὶ τῶν ἱερέων καὶ ἀρχόντων ἀκούσατε· δεῦτε καὶ διηγήσομαι ὑμῖν τὰ περὶ Ἰωάννου τοῦ ἐπικληθέντος Κουκουζέλη, τὴν πολιτείαν καὶ τὴν βίωσιν αὐτοῦ ὃν ἢνεγκε μὲν ἡ μεγ αλόπολις Δυρραχίου τῆς Πρώτης Ἰουστινιανής.

9. Там же, л. 7а: Οἱ δὲ παῖδες ὡς ἔθος ἐστί τοῖς τοιούτοις ἐρωτώμενοι, ἔλεγον αυτῷ Ἰωἁννη, τί ἔφαγες σήμερον; ὁ δὲ ἀποκρινόμενος ἔλεγε· κουκία καὶ ζέλια, ἀκμὴν τὴν ἑλληνικὴν γλῶτταν οὐκ ἐπιστάμενος, ὃθεν καὶ οἱ παῖδες αὐτὸν Κουκουζέλην ὸπωνόμαζον.

10. Там же, л. 7б: Καὶ ἐγγὺς τοῦ οἲκου γενόμενος, ἀκούει ὀλολυγμὸν καὶ ὀδυρμὸν τῆς μητρὸς αὐτοῦ μοιρολογούσης καὶ λεγούσης· «μὸε θέτε μίλο, Ἰωάννη, γδὲ μοι σεῖ». Последний три слова так написаны в зографском списке; а в рукописи Публ. Библ.: γδέ μη σε.

11. Там же. Μετὰ ταῦτα ὁ Κουκουζέλης ἐν ἡσύχω τόπω καθίσας, καί λαβὼν τῆς μητρὸς αὐτοῶ τὸ μοιρολόγιον, ὃτι «μὸε δέτε μίλο, Ἰωάννη, γδέ μη σε, ὂχω», δῆλον ἡ ἑρμηνεία, τὸ παιδί μου γλυκύτατε Ἰωάννη ποῦ εἶ»; καὶ τὴν φωνὴν αὐτοῖς συναρμόσας, τὸν πολυέλεον ἐντέχνως ἐποίησε, καὶ ἐπωνόμασε αὐτὸν τῆς βουλγάρας· ὃς ἦν ἐντίμως τοῖς πᾶσι.

12. Для примера приведу здесь два-три таких места:

ῆῦῶῖᾶὂὃἢἔἓἂ·ᾷῷῳῴΰῃὓὥ

ὰὶὺὴὼὲὸἀὀἀἐὐἰ

13. Академ. изд. ч. II, стр. 123-125; изд. Палест. Общ. ч. III, стр. 37-40.

14. Академ. изд. ч. II, стр. 123: «Бе некий юноша в великом граде Диррахии, сперва нарицаемом Епидамн, яже ныне именуется Ахридон (иде же архиепископ есть самоглавный, с честию патриаршею; ему же и власть от древних царей дадеся зелеными буквами подписывати свое имя»); изд. Палестинск. Общ. ч. III, стр. 37: «Бе некий юноша в великом Дирахии, первой Иустиниане, яже нине нарицается Ахридон (иде же архиепископ есть самоглавный)...»

15. Сочинения Святогорца, письма к друзьям своим о святой горе Афонской I. М. 1883, стр. 147-152.

16. Афонский Патерик или жизнеописания святых на св. Афонской горе просиявших. Ч. II. Изд. 6-е. М. 1890, стр. 217-222.

17. Афонский Патерик, ч. II, изд. 6-е, стр. 217.

18. Нужно вообще заметить, что все статьи, вошедшие в состав Афонского Патерика, как славянского, так и русского, сокращены до того, частию Никодимом Святогорцем, частию монахом Агапием, что являются почти совершенно негодными, как исторический материал; между тем как первоначальные редакции житий некоторых святых чрезвычайно важны для истории.

19. Сочинения Святогорца. I. М. 1883, стр. 147.

20. Афонский Патерик. II, изд. 6-е, стр. 217 и 222, примеч.

21. Allatii De libris ecclesiast. Graecor., стр. 99-100. - Еп. Порфирий, Первое путеш., II, прилож., стр. 76.

22. Перв. путеш., II, прилож., стр. 76.

23. Παπαδοπούλου-Κεραμέως Μαυρογορδ. Βιβλ., I, стр. 109.

24. Fabricii Biblioth, Gr. III, стр. 365; Lambecii Commentar. V, стр. 273; Nessel, Catal. I, стр. 274; IV, 110. - Allatii De libr. eccles., стр. 99.

25. Такую же почти мысль о популярности И. Кукузеля выражает и г. Гедеон, хотя он придает ей довольно резкую форму; он говорит: «Ἐπιφανὴς τεχνίτης, μαγίστωρ ὤν τε καὶ ἐπικληθεὶς τῆς ἱερᾶς τέχνης τοῦ Δαμασκηνοῦ, Ἰωάννης ὁ Κουκουζελης κατέστη πρόσωπον, εἰς ὃ μῦθοι πολλοὶ προσερράφησαν, καὶ ἐντεύξεις Θεοτόκου ζωηρὰ φαντασία καλογήρων εὐλαβῶν ἔπλασεν εἰς αὐτὸν γενομένας, θαυμάτων πατέρα μονονουχοί τὸν ἱεροψάλτην τοῦτον κατασκευάσασα». Ὁ Ἄθως. Ἐν Κ/πόλει. 1885 стр. 239-240.

26. Лопарев, Описание рукописей Общ. Любителей Древн. Письм. I. С.-Пб. 1892, стр. 70-71.

27. Рукоп. XVIII в., «Общ. Люб. Др. II. № XXII (397), Лопарев, Описание, стр. 70. Ср. Ἀγαπίου Ἁμαρτωλῶν Σωτηρία, стр. 272; Νικοδήμου Ἁγιορείτου Συναζαριστ. I. Ἐν Ἀθήν. 1868, стр. 91-92; Γ. Παπαδοπούλου Συμβολαὶ εις τὴν ἱστορίαν τῆς παῤ ἡμῖν ἐκκλησιαστικῆς μουσικῆς καὶ απὸ τῶν ἀποστολικῶν χρόνων ἂχρι τῶν ἡμερων ἡμῶν ἁκμάσαντες ἐπιφανέστεροι μελῴδοι, ὑμνογράφοι, μουσικοί καὶ μουσικολόγοι. Ἐν Ἀθήν. 1890, стр. 140-142.