СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Theodosius Diaconus. De Сreta capta
Edidit H. Griscuolo. Leipzig, 1979. ХVIII+68 p.

Итальянский ученый Уго Крискуоло четвертый по счету, обратившийся к изданию панегирика Роману II (959-963) «О захвате Крита», сочиненного византийским писателем X в. Феодосием Диаконом и впоследствии перепосвященного им же Никифору Фоке (963-969) ¹. Что же побудило ученого спустя менее двух десятков лет после выхода в свет последней публикации Н. Панайотакиса вновь обратиться к переизданию этого памятника? Крискуоло в предисловии к своей публикации памятника называет причиной неудовлетворительность [260] последнего издания с точки зрения византийской орфографии, чтений, поправок (с. VIII). Вместе с тем итальянский исследователь ставит своей задачей максимально приблизиться к тексту рукописи, избегая по возможности исправлений и конъектур ², чтобы не приписать тем самым Феодосию не сделанных им ошибок, но приводя все любопытные, на его взгляд, варианты и разночтения в критическом аппарате.

Публикация состоит из введения, текста панегирика, реального и именного указателей, латинских объяснений, облегчающих понимание некоторых трудных пассажей и нарушающих строгую филологическую традицию тейбнеровских изданий ³, краткого изложения содержания и заметок о стиле писателя.

Во введении Крискуоло говорит о плохом состоянии рукописей P, XIII в. и V, XVIII в., содержащихся в них позднейших исправлениях и описках; анализируя здесь же предшествующие издания Фоджини, Корнелиуса, Панайотакиса, Крискуоло критикует их за чрезмерные конъектуры, еще раз подчеркивая в этой связи свое стремление по возможности обойтись без них.

В вопросе об атрибуции панегирика Крискуоло следует за Панайотакисом, который относит написания его к интервалу между 961 (захват Хандакса) и декабрем 962 г. (захват Алеппо) а «выход в свет» — к периоду после 15 марта 963 г. (смерть Романа II), но до восшествия на престол Никифора Фоки, так как он фигурирует в обращении еще как «магистр» (с. 1, 1).

О самом Феодосии мы располагаем еще меньшими сведениями, чем о его произведении. Вероятно, он был диаконом церкви св. Софии, однако в этой связи небезынтересно замечание Панайотакиса о соотношении в панегирике цитат и аллюзий на языческих и христианских писателей, с одной стороны, и Священного писания — с другой: обилию одних противостоит явная скудость других, что для духовного лица несколько странно ⁵. Вместе с тем бросается в глаза знакомство Феодосия с Кораном (Theod., 68. 392, 395), использование арабского выражения (Theod., 349) ⁴.

В дальнейшем изложении хотелось бы обратить внимание на то, что принципиально отличает издание Крискуоло от всех предшествующих, а именно сопровождающий текст критический аппарат, и на те возможности, которые он открывает для литературоведческого и культурно-исторического анализа. Главное, о чем пойдет речь в этой связи, — архитектоника панегирика Феодосия, его «словесный» материал.

Одна из бросающихся в глаза особенностей этого произведения — цитаты: из них, можно сказать, составлен весь панегирик. Крискуоло акцентирует эту особенность памятника, тщательно выделяя цитатный материал. Здесь — фрагменты из Гомера, трагиков, Аристофана, Писиды, Нонна, Священного писания и др. Автором проделана огромная работа. Но все ли идентифицированное им может быть отнесено к цитате в прямом смысле этого слова?

Соотнесение выявленных в качестве цитат мест с произведениями авторов, у которых они, по мнению издателя, были заимствованы Феодосием, отнюдь не всегда дает основания говорить об их полном лексическом совпадении — самом главном условии цитаты.

Сличим некоторые места:

В данном случае налицо сохранение лишь идеи словосочетания при отсутствии точного лексического совпадения цитируемого Феодосием с соответствующими местами контекста у Гомера и Еврипида. Таким образом, можно предположить, что для Феодосия важно передать прежде всего идею, а не ее словесную «оболочку». Вместе с тем он рядом средств дает почувствовать ее чужеродность — определенным сочетанием смысловых компонентов, введением какого-нибудь характерного слова. Принимая это во внимание, можно было бы по-иному осмыслить целый ряд мест в сочинении Феодосия и, таким образом, дополнить цитатный материал, идентифицированный Крискуоло, а именно: [261]

Следующий вопрос, неизбежно возникающий при обращении к анализу цитатного материала, заключается в характере использования «чужого материала»: имеем ли мы дело с механическим перенесением отрывков произведений других авторов, или такое использование сопровождается эстетической переоценкой контекста произведения, из которого заимствована цитата. Сопоставление контекстов цитат с контекстами произведений, из которых они заимствованы, обнаруживает отсутствие логической взаимосвязи между ними, а следовательно, и говорит об отсутствии их переосмысления на этом уровне Феодосием.

Но означает ли это, что последнее вообще было чуждо творчеству византийского автора? Ответ на этот вопрос мог бы дать анализ текста панегирика в целом с точки зрения сочетаний определенных лексических оборотов — так называемых «сигналов»: слов и выражений, характерных для описания какой-либо ситуации и часто употребляемых в каждом данном случае ⁷. «Сигналом» может быть также порядок определенных слов, сравнений, ведущих за собой известную ситуацию, вызывающих у читателя конкретное настроение и подготовленность для восприятия последующего текста или логического подытоживания прочитанного. Анализ «сигналов» обнаруживает стилистическое «чутье» автора и его отношение к литературной традиции подчас не в меньшей степени, чем прямые, открытые заявления. Вот некоторые примеры подобных сигналов в панегирике Феодосия:

Theod., 59. ἰδοὺ τὸ σὸν στράτευμα τοῖς ἐναντίων || ὅροις παρεστώς, δημιουργὲ κτισμάτων. Здесь в начале стоит ἰδοὺ, открывая обращение Никифора к всевышнему. Постановка этого слова в начале периода акцентирует внимание читателя на важности того, о чем идет речь, придает оттенок торжественности и вместе с тем предопределенности. Подобный прием свойствен многим новозаветным пассажам (ср.: Luc., 22.10, 1; Cor., 15.51; Арос., 1.7; 9.12; 11.14).

Theod., 73: Ἄνδρες στρατηγοί, τέκνα, σύνδολοι, φίλοι. Речь того же Никифора к войску. Здесь на первое место вынесено обращение ἄνδρες. В этой позиции оно несет в себе оттенок сознания сопричастности к гражданскому акту (и одновременно дружелюбия и благорасположения), подготавливает слушателей к восприятию важного известия (ср.: PL., Apol., 17А, С: ἄνδρες, ἄνδρες δικασται; Il., V, 525, Xen. An., I, 6, 6: ἄνδρες φίλοι, a также в Новом и Ветхом, заветах: Ас., 14.15; 19.25, 1; Esdr., 3, 8; 4 Масс., 8.19). И действительно, далее следуют призывы сражаться до последнего, не щадить жизни, потому что именно здесь, на Крите, решается судьба ромейской земли, здесь они бьются за своих близких. При этом примечательно, что следующие за «сигналом» призывы фактически «списаны» с аналогичных у Гомера (Il., V, 525) и Тиртея (Hypoth., 10).

«Сигналом» может являться также какая-нибудь характерная деталь; так, например, Никифор, сражаясь с богатырем из арабского войска, убивает его, «рассекая до пупа» (Theod., 516). Для Феодосия важно акцентировать внимание именно на этой детали, вероятно, потому, что ранение или удар в это место традиционно вели к неминуемой гибели (ср., например: Il., IV, 525; XXI, 180). Таким: образом, приведенные примеры позволяют говорить, что Феодосий следует античной литературной традиции, осознает ее, сопровождая «сигналы» традиционно присущим им контекстуальным окружением.

Именно ощущение семантических ассоциаций объясняет в известной мере парадоксальный на первый взгляд прием Феодосия: приподнято-возвышенный тон обращения Никифора к войску и призыв, бить «неверных» оказывается слово в слово повторенным самими «неверными» — арабским военачальником ’Абд аль-’Азизом (Theod., 365-387) и неким Карамунтисом (Theod., 322), Не исключено, что это вызвано необходимостью контекстуального окружения их: обращения к воинам-арабам, которое [262] сказывается совсем таким же как и у Никифора: ἄνδρες.

Приведенные примеры, таким образом, достаточно наглядно позволяют ощутить важность выявления семантических ассоциаций и фиксаций их в критическом аппарате рецензируемой публикации. Это особенно актуально в связи с наблюдаемым в последнее время в византиноведении стремлением к новому подходу к памятникам византийской литературы, более глубокому их переосмыслению ⁸, а также если учесть, что вплоть до недавнего времени панегирик Феодосия рассматривался исключительно как источник по внешней политике Византии (в частности, по арабо-византийским отношениям); теперь же сам Крискуоло предпринял попытку анализа этого памятника в более широком культурно-историческом контексте византийской истории. Этому в немалой степени способствуют и сам принцип подхода к изданию текста, и большое количество индексов, обширный критический аппарат.

В заключение — несколько замечаний относительно неточностей аппарата: Theod., 68: доп. Dent 14.17; Theod., 154: доп. Eur., Bach., 1019; Theod., 904-905: доп. P. S. 103: 18; Theod., 310: ἐπεἰ δὲ ποινῆς ἐξεπληρώϑε στόμα; не согласен с аллюзией на P. S., 70.8. Крискуоло считает, что здесь «στόμα» означает «рот», тогда как Панайотакис совершенно справедливо полагает, что речь идет «о яме», наполненной трупами убитых арабов (ср.: Theod., 241, 242, 249). При этом выражение «πίμπλημι τὸ στόμα» в значении «наполнить ров» встречается у Геродота (Her., 7.37).

Дополнения к Notabilia Varia (р. 40.41):

Η. И. Сериков.

Комментарии

1. См.: Cornelius F. Creta Sacra. Venetiis, 1755, I, p. 269-327; Foggini P. F. Historiae Byzantinae Nova Appendix, opera Georgii Pisidae, Theodosii Diaconi et Corripi African! complectens. Romae, 1777; Παναγιωτάκης N. Μ. Θεοδόοιος ὁ Διάκονος καὶ τὸ ποιήμα αὐτοῦ Ἅλωαις τῆς Κρίτης». Ἡράκλειον, 1960.

2. Нельзя признать, что это всегда оправданно. Так, например, принимая во внимание склонность Феодосия к тропам, в частности к аллитерациям (см. с. 40), было бы оправданным заменить чтение Theod. 326-327 συνϑέσεις εὐσυνϑέτον на чтение, приведенное в аппарате: εὐσυνϑέτους.

3. О нарушении этой традиций в изданиях византийских памятников в тейбнеровской серии см.: Dummer I. Byzantinische Texte in der Bibliotheca Teubneriana. — Philologns, 1975, 119, S. 241-245.

4. Παναγιωτάκης N. Μ. Op. cit., σ. 13.

5. Ibid., σ. 11.

6. Выражение Σεήπφ ἐχειμὰτ ἰσχαρὸπ καὶ τὴν ῥάσαν, которое Крискуоло считает бессмысленным, может быть прочитано как *** рассматривая ἐχειμάτ как *** на основании корневых согласных х, м, д (и последующего оглушения д); ἰσχαρόπ, вероятно, — императив глагола *** (предположение основывается также на корневых согласных). Кроме того, если считать *** одним из имен Аллаха (славный) или Мухаммеда, то вероятный перевод следующий: «Меч Ахмада, разбей голову» (т. е. авангард войска или даже самого полководца), что в свою очередь хорошо согласуется с контекстом.

7. Идея «сигналов» была высказана западногерманским византинистом Х.-Г. Беком в работе: Beck H.-G. Das literarische Schaffen der Byzantiner. Wege zu seinem Verständnis. — Ö AdW Sitzungsber., 249. Bd. 4. Wien, 1974, S. 9. О применении «сигналов» («семантических ассоциаций») для анализа поэтического текста см.: Гаспаров Μ. Л. Доклад на заседании научного студенческого общества кафедры структурной и прикладной лингвистики филологического фак. МГУ, март 1979 г. (не опубликован).

8. См. Веск Η.-G. Op. cit.; Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. Μ.: Наука, 1977, с. 3; Любарский Я. Н. Михаил Пселл: Личность и творчество. Μ.: Наука, 1978. Мне осталась недоступной работа: Criscuolo H. Aspetti, Letterari е stilistichi del poema «Ἅλωσις τῆς Κρήτης» di Teodosio Diacono. — Atti della Academia Pontaniana, 1979, 28.