СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Ecloga: Das Gesetzbuch Leons III. und Konstantinos V
Hrsg. von L. Burgmann (Forschungen zur byzantinischen Rechtsgeschichte / Hrsg. von D. Simon. Bd. 10). Frankfurt am Main, 1983, XVII÷282 S.

Перед нами — давно ожидаемое критическое издание «Эклоги» императоров исаврийской династии Льва III и Константина V, юридического памятника, сыгравшего выдающуюся роль в истории не только византийского права, но и права других, в частности славянских, народов. Перед издателем стояла трудная задача — разобраться в весьма сложной и запутанной рукописной судьбе памятника. Ознакомление с предпосланным изданию исследованием (а оно занимает более половины всего объема книги) показывает, что издателю вполне удалось справиться с этой задачей: проделана огромная работа по сличению 93 рукописей, содержащих текст памятника целиком, в его «нормальной» редакции (14 рукописей), или в различного рода переработках (из них наиболее известны частные переработки, так называемые Ecloga aucta, Ecloga privata, Ecloga privata aucta, Ecloga ad Prochiron mutata ¹ и др.) и многочисленных [222] эксцерптах, часто использовавшихся при создании других юридических сборников и компиляций (Прохирон, Эпанагога, Epitome Marciana, Hexabiblos aucta, Prochiron auctus «калабрийская» версия Прохирона и др.).

К сожалению, издатель не смог еще указать на эксцерпты из Эклоги, интерполированные в состав некоторых списков Земледельческого закона ², но зато он широко привлек для своего исследования иноязычные версии памятника (Закон Судный людей и славянскую Эклогу). Таблицы конкорданса и стеммы, составленные издателем, дают ясное представление о взаимоотношении всех этих текстов. Приводятся исчерпывающие сведения об изданиях памятника (правильно указывается на то, что по-настоящему в качестве editio princeps может рассматриваться лишь издание Цахариэ 1852 г., так как издания Леунклавия в XVI в. и самого Цахариэ в 1837 г. были фрагментарными), о его переводах на латинский, английский, французский, болгарский и русский (Е. Э. Липшиц) языки. Особенно ценным в этой части представляется то, что всякий раз скрупулезно выявляется рукописная основа изданий.

Исследование рукописной традиции показало, что основная масса рукописей, содержащих текст памятника, датируется XIV-XV вв. (по распространенности в это время Эклога уступает из крупных компиляций только Прохирону), что самые ранние дошедшие до нас списки Эклоги происходят от XI в. и, таким образом, отделены от времени ее возникновения лакуной около 300 лет. Последнее обстоятельство обусловило пессимизм издателя в отношении возраста того или иного списка как критерия его ценности для установления текста памятника (с. 27-28), а также в отношении «контекста» Эклоги, т. е. конвоя, который сопровождает текст памятника, и других кодикологических данных. Отсюда — «минимум кодикологии и палеографии» при описании рукописей, равнодушие к вопросам их происхождения, ориентация на датировки рукописей, содержащиеся в каталогах и порой устаревшие (например, датировка Рокки рукописи Cryptoferr. Zy VII XIV-XV вв., в то время как она датируется Кавалло XIII в.; датировка арх. Владимиром рукописи ГИМ, Греч. 322 XV в., в то время как она датируется Б. Л. Фонкичем первой четвертью XIV в.).

Этот своеобразный «филологический формализм» сказался в какой-то мере и в подготовке текста памятника и критического аппарата. Воспроизводится в качестве основного текст «нормальной редакции», мало чем отличающийся от изданного Цахариэ фон Лингенталем, лишь с несколько измененным членением его на главы (в соответствии с предпосланным ему детальным пинаксом), без обращения к какому-то конкретному списку ³; критический аппарат подается в упрощенном и сокращенном варианте, т. е. разночтения приводятся далеко не полностью (иначе, по словам издателя, на каждую строку печатного текста пришлось бы в среднем около 20 вариантов — см. с. 148, примеч. 1), но очень выборочно, за счет отказа от явно ошибочных, проистекающих от неустойчивости орфографии или содержащихся в иных редакциях-переработках чтений; отклонения других, более ранних изданий фиксируются только в том случае, если они носят характер достойных, по мнению издателя, упоминания конъектур (исключение, впрочем, составляет издание Леунклавия 1576 г., которое рассматривается как codicis instar); не отражены в критическом аппарате интерполяции перестановки различных частей текста, особенности в рубриках, в нумерации глав и титулов, но все это отмечено в соответствующих местах исследовательской части; издание лишено комментария и ограничивается постраничным, расположенным между основным текстом и критическим аппаратом указателем источников и параллельных мест (те параллельные места из Ecloga aucta, которые имеют особое значение для критики и интерпретации текста Эклоги, даются полностью). Издание снабжено параллельным немецким переводом, общим указателем юридических источников и указателем слов, в который включена вся основная лексика памятника (особо выделены имена и латинские слова в их греческой транскрипции).

В исследовательской части издателем поставлены многие вопросы, связанные с происхождением и характером памятника, в частности вопрос об историко-правовой ситуации в Византии после Юстиниана и в период возникновения Эклоги; о составе комиссии по подготовке сборника (обращает на себя внимание убедительная идентификация «прочих богобоязненных мужей», о которых говорится в преамбуле Эклоги, со «схоластиками», т. е. с основными кадрами специалистов, привлеченными к работе); об источниках Эклоги (по преимуществу Юстинианово законодательство свободно и в достаточной мере самостоятельно использованное через посредство его грекоязычных обработок) — прямое обращение к латинским текстам [223] считается «в высшей степени невероятным». Не склонен Бургман и переоценивать роль «народных», «эллинистических» или «обычноправовых» воззрений; новшества же и провозглашенное законодателями «исправление в сторону большего человеколюбия» он связывает прежде всего с 17-м пенальным титулом Эклоги, где членовредительские наказания. как правило, заменили собою смертную казнь; о структуре памятника (подчеркивается его оригинальность и самостоятельность, обусловленные отсутствием подходящего образца: из нужды, таким образом, компиляторы сделали добродетель); о языке и стиле (отмечаются простота и лаконичность, отсутствие риторического декора, цитаты из Библии, печать латинской терминологии, усвоенной творцами Эклоги из источников, которыми они пользовались); о связи Эклоги с другими памятниками византийского права, прежде всего с ее собственным, составленным «частной рукой» Приложением, а также с четырьмя «законами» (Военным, Земледельческим, Морским, Моисеевым), в сочетании с которыми она образовала своеобразный «Корпус» светского византийского права, который часто воспроизводился и был в распоряжении юристов и судей в VIII-IX вв., вплоть до появления македонского законодательства (с. 22); о судьбах Эклоги (убедительно показано, что, несмотря на официально провозглашенные осуждение Эклоги и возврат к Юстинианову законодательству императорами Македонской династии, Эклога никогда не была полностью отменена и продолжала оказывать большое влияние на правовую жизнь Византии, что и сами македонцы были многим обязаны Эклоге, а их Прохирон при ближайшем рассмотрении оказывается в известной мере подражанием Эклоге).

Особо следует остановиться на проблеме датировки Эклоги. Констатируя сложность и запутанность проблемы, которую, «к сожалению, не смогло разом решить и отныне полное обозрение рукописной традиции» (с. 12), Бургман из двух дискутируемых дат промульгации Эклоги (726 и 741 гг.) решается тем не менее признать вторую (март 741 г.), будучи, по-видимому, вполне убежден теми доводами, которые в последнее время выдвинул в пользу этой датировки австрийский ученый О. Крестен ⁴. Что же удалось доказать Крестену и что, на мой взгляд, ему доказать не удалось? Вполне убедительно он передатировал изданную ранее Цахариэ фон Лингенталем и приписываемую Льву IV Новеллу о брачном праве (речь идет о Coll. 1.26) временем правления Льва V (819-820) и тем самым действительно упразднил один из аргументов, почти с необходимостью диктовавших раннюю, т. е. 726 г., датировку Эклоги (упомянутая Новелла служит terminus ante quem для промульгации Эклоги). Вслед за Д. Зимоном он показал беспочвенность «открытия» Д. Гиниса, ошибочно использовавшего информацию новонайденной рукописи из Заворды (Cod. 121) для датировки Эклоги, в то время как она относилась к Новелле Coll. 1.26. Остроумной представляется догадка Крестена о том, что содержащаяся в некоторых списках Эклоги дата 6234 ( = 726 г.) — это не очень удачная попытка (византийских писцов) вычислить 741 год по-александрийскому летоисчислению (таким образом, разнобой в рукописных датировках резко сужается).

Но ему не удалось, мне кажется, снять фундаментальное противоречие между месяцем и индиктом («март, 9 индикт»), с одной стороны, и годом — с другой: ведь 741 году или, точнее, первым его восьми месяцам, на которые приходится 9 индикт, соответствует год от сотворения мира 6249, вообще не засвидетельствованный рукописями, а не 6248 или 6247, которые в рукописях указаны ⁵. Как отмечал В. Г. Васильевский, общим правилом в подобных случаях являлось то, что индикту отдавалось предпочтение перед обозначением года от сотворения мира: счет по индиктам был общепринятым во всякого рода официальных документах. Возможно, что Эклога вообще «первоначально появилась с обозначением одного индикта (и месяца), и только впоследствии переписчики стали прибавлять, по соображению, год от сотворения мира и, как это весьма часто случалось, впадали в ошибки» ⁶.

Не удалось Крестену, мне кажется, также объяснить, почему в Эклоге, изданной, по его мнению, в разгар иконоборческого движения, начисто отсутствуют антимонастырские и антимонашеские мотивы. Напротив, в титуле VII, например, отчетливо просматривается тенденция сохранить и даже расширить традиционные права церквей и монастырей, что, по мнению Е. Э. Липшиц, «свидетельствует о возникновении комментируемого законоположения, а следовательно, и Эклоги в целом в период, предшествовавший началу политики борьбы императоров Льва III и Константина V против засилья и могущества церковно-монастырского землевладения. Таким образом, рассматриваемый титул содержит косвенные указания в [224] пользу ранней датировки Эклоги» ⁷. Не очень убеждает и ссылка на то, что в протоколе Эклоги Invocatio Christi заменено на тринитарную инвокацию, а из интитуляции исчезли слова ἐν Χρίστῳ. Нельзя забывать о лакуне почти в 300 лет, которая отделяет первые дошедшие до нас рукописи от времени возникновения Эклоги (любопытно, что Бургмана покидает здесь его обычный пессимизм в отношении состояния рукописной традиции и он готов принять аргумент Крестена): все это могло быть результатом более поздних «эмендаций», в том числе и самих исаврийцев. Да и признак ли это иконоборчества? Ведь тринитарная инвокация в императорских документах встречается еще в начале VIII в., а в папирусах — со времен Маврикия (582-602) ⁸.

Наконец, еще один вопрос, оставшийся необъясненным: зачем понадобилось Льву III на исходе своего царствования издавать официальный свод, преамбула которого к тому же составлена в выражениях, как будто не совсем идущих к государю, уже 25 лет проведшему на престоле? Напротив, по убедительному мнению В. Г. Васильевского, «если допустить, что Эклога, носящая имена Льва и Константина, была издана в десятый год правления первого, по истечении шести лет после коронования второго, то нам будут представляться совершенно естественными и указания на благие намерения, принятые в начале царствования, и надежда на успехи в борьбе с внешними врагами, еще имеющие только последовать в будущем» ⁹. Но, может быть, ответы на все эти вопросы уже даны во второй части исследования Крестена? Посмотрим! Но пока что считать проблему датировки Эклоги окончательно решенной не представляется возможным. Как бы то ни было, оценивая рецензируемую работу в целом, следует сказать, что в руки исследователей поступило добротное критическое издание одного из важнейших историко-правовых памятников Византии, надежный «инструмент работы», к тому же — что немаловажно! — в прекрасном полиграфическом исполнении.

И. П. Медведев.

Комментарии

1. Бургман не считает вполне корректными эти обозначения, данные переработкам Эклоги Цахариэ фон Лингенталем, но «из практических соображений» продолжает пользоваться ими.

2. Византийский Земледельческий закон / Под ред. И. Μ. Медведева. Л., 1984 (см. раздел «Интерполяции»).

3. Текст конструируется на основании всех 14 списков, содержащих «нормальную» редакцию, причем в том случае, если и в них имеются разночтения, отдается предпочтение тем из них, которые «шире представлены» в этих списках. Разумеется, издатель прав, отказавшись от попыток улучшить текст за счет чтений, содержащихся в переработках Эклоги, особенно в Ecloga aucta и Ecloga private aucta (с. 146).

4. Kresten О. Datierungsprobleme «isaurischer» Eherechtsnovellen: I. Coll. 1.26. — Fontes iMnores, 1981, IV, S. 37-106 (объявлена и вторая, пока не опубликованная часть исследования, в которой развиваются высказанные автором положения).

5. Ср.: Васильевский В. Г. Труды. Л., 1930, т. 4, с. 158. См. также хронологические таблицы, составленные Грюмелем: Grumel V. La chronologie. P., 1958, p. 274.

6. Васильевский В. Г. Указ. соч., с. 163. Кстати, тот перечень датировок, который приводит Крестен, только подтверждает предположение Васильевского. См.: Kresten О. Op. cit., S. 59-68.

7. Эклога: Византийский законодательный свод VIII века / Вступ. ст., пер., коммент. Е. Э. Липшиц. Μ., 1965, с. 127.

8. Simon D. Ein spätbyzantinisches Kaufformular. — In: Flores legum. H. J. Scheltema antecessori groningano obliti. Groningen, 1971, S. 160.

9. Васильевский В. Г. Указ. соч., с. 163-164.