СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПОГОДИН А.

АЛБАНСКИЙ ВОПРОС

Вот уже несколько лет как албанцы держат в постоянном напряжении турецкую власть, которая оказывается совершенно беспомощной в борьбе с этими горными, воинственными племенами. Албанский вопрос развертывается на наших глазах не только как политический, но и как национальный, и в этом последнем отношении он представляет особенный интерес. Волна национальных возрождений поднялась в современном мире так высоко, что докатилась и до недоступных всяким культурным воздействиям горных вершин Албании, и здесь вызвала к жизни совсем новые явления. Не подлежит сомнению, что албанский вопрос сыграет видную роль в ближайших судьбах Европейской Турции, и что русское общественное мнение должно уже теперь ориентироваться в важнейших политических и национальных сторонах албанского вопроса.

Албанцы населяют западную часть Балканского полуострова, четыре вилайета Европейской Турции: Битолийский, Косовский, Скутарийский и Янинский, где они составляют большую или меньшую часть населения. Численность их доныне не может быть определена с точностью уже потому, что при всяких попытках оттоманского правительства произвести перепись албанцы поднимали восстания. Да и как пересчитаешь жителей этих орлиных гнезд, этих змеиных лощин, среди которых ютятся албанские кулы (каменные башни в роде крепостей, составляющие обычное жилище горных албанцев). С некоторым вероятием число турецких албанцев можно определить миллиона в два, хотя некоторые писатели уменьшают это число почти до полутора миллиона, а сами албанцы считают, что их от трех до трех с половиной миллионов. Довольно трудно точно определить и границы албанских поселений: племена кочуют с места на место, захватывают, скрываясь от свирепствующей кровавой мести, новые области, вытесняют или вырезают славянское население этих последних. Старая Сербия уже почти целиком в албанских руках; географ Македонии, Кончев, отмечает, что в Полосе, области по верхнему течению Вардара, албанцы быстро вытесняют болгар, от которых скоро останутся лишь жалкие следы в некоторых более крупных [342] селениях. Недавно было отмечено (журнал «Словенски Юг», № 5 за 1910 г.), что албанцы продвинулись еще далее на юг, в Велешский округ Македонии. Надо прибавить, что и из политических видов составители карт определяли территорию албанского распространения довольно-таки произвольно: данные лондонской карты 1876 г. совсем не сходятся с данными константинопольской, 1877 г. или берлинской, Киперта, изданной в 1881-м году. В зависимости от политических тенденций менялись и границы албанского племени, как это указал в своей книге «Балканские вопросы» (1906 г.) проф. С. Новакович.

Албанцы разделяются на две большие диалектические группы: северных гегов, к которым принадлежат все католики и большая часть мусульманских племен, и южных тосков, из которых большинство православные и сильно грецизированные. Между этими двумя группами лежит промежуточный диалект города Эльбасана (к западу от Охридского озера), который деятели албанского национального возрождения предполагают положить в основу общеалбанского литературного языка. До сих пор нет ни такого языка, ни даже общеупотребительного алфавита. Попытки применить к албанским звукам буквы греческого, латинского, арабского и славянского алфавитов производились с большим или меньшим успехом не раз, но до сих пор ни одна из них еще не получила окончательного распространения, хотя на албанском языке напечатана уже не одна сотня книг и издавалось и издается ряд журналов и газет. Это отсутствие общей письменности характерно вообще для албанской жизни до самого недавнего прошлого. Разъединенные религией, положением и историей, отдельные племена албанцев жили особняком, по большей части жестоко враждуя с соседями. Все, кто исследовал албанцев, поражались отсутствием у них исторических воспоминаний и общенародного сознания. В очень ценной книжечке об албанцах сербский офицер Богасавлевич («О арнаутима». У Нишу, 1897 г.) пишет, по личным наблюдениям, следующее: «Албанцы очень мало отдают себе отчет в прошлом. Их мало интересует их история, и потому они почти ничего не могут рассказать о своем прошлом. Живущие около Кроя и Леша (Круйи и Аллессио) могут очень немного припомнить о храбром Скандерберге. А об его великих, геройских подвигах они разве расскажут какую-нибудь сказку, легенду или ограничатся указанием: вот здесь он больше всего разбил турок, или здесь он дрался с великой силой турок, или здесь он копьем повалил шатер у царского султана, и тот со страха умер, или вот здесь был у него великий двор, много коней и скота, а около [343] него была свита, разодетая в серебро и злато, в бархат и шелк. Вот и все, самое большее, что албанцы могут припомнить о Скандерберге». Это отсутствие исторической традиции у албанского племени, отмечаемое и другими писателями, не помешало однако, как оказывается, развитию в настоящее время племенного и национального сознания. А между тем еще несколько лет тому назад один из австрийских путешественников по Албании, не без тайного умысла отмечавший необходимость «амальгамирующей и воспитывающей оккупации со стороны какой-нибудь западно-европейской державы», заявлял, что «понятия высшего единства не допускает чрезвычайно узкий кругозор албанцев. Какая мысль могла бы объединить племена Никай и Шала, кроме идеи взаимного истребления? Неужели какой-нибудь мирдит прекратит свои разбойничьи наезды на равнину ради какого-нибудь звучного слова? Местные противоположности еще слишком велики» (K. Steinmetz, «Ein Vorstoss in die nordalbanischen Alpen», 1905). И все-таки идея национального возрождения оказалась настолько сильной и мощной, что она победила эту противоположность племенных интересов.

Албанцы никогда не составляли самостоятельного государства. У них не было даже того политического прошлого, какое есть хотя бы у наших белоруссов или у французских провансальцев. Историк албанского народа, покойный проф. Макушев, делит всю историю его на эпохи различных национальных государств. Он начинает свой исторический обзор с болгарского господства, с 861-го года. Но еще задолго до Р. Х. в Албании, среди иллирийских племен, хозяйничали римляне, едва не романизировавшие и самого албанского языка. Потом на смену им явились готы, авары, мадьяры, лангобарды, норманны, итальянцы, наконец славяне. Страна принадлежала Византии; потом ее отобрал болгарский царь. В начале XI-го века об Албании говорят, как о славянской стране. Через двести лет болгар вытесняют отсюда; анжуйская династия завладевает Албанией и господствует здесь сто лет (1250-1350). На смену ей является могучий сербский царь, Стефан Душан - и опять на сто лет, до 1450 г., сербское политическое и культурное влияние устанавливается в стране. Но Сербия падает со смертью Душана; грозное турецкое могущества надвигается на горы и равнины албанцев. Из их среды выдвигается национальный герой, Георгий Скандерберг, который долго и упорно, не всегда удачно, но постоянно поднимаясь после поражений, отстаивает свободу Албании. Однако уже при нем в стране образуется сильная турецкая партия, которая ждет не дождется, когда же наконец турки завладеют краем, введут в нем свои строгие, но [344] в XV-XVI в.в. еще справедливые порядки и положат предел вражде родовых старшин и западных претендентов. Уже в 1455-м году, как сообщает один итальянский летописец, «опасались, что албанцы, весьма преданные туркам, под которыми им было хорошо (el qualle gli fa una bona e humana signoria), отдадутся туркам». И действительно, в 1456-м году большая часть страны отдалась туркам; к ним перешли все главные сподвижники Скандерберга, и он должен был искать спасения, бежав в горы. В 1468-м году Скандерберг умер. Через несколько лет, рассказывает один из албанских аристократов, «я, переодетый, бежал на готовившемся к отплытию судне. Это случилось около 1476-го года. И другие бояре бежали или потурчились, и таким образом все погибло». Так Албания и не жила до сих пор ни разу, как объединенное и национальное государство. И все-таки и в ней проснулась жажда объединения и политической независимости.

Со времен Скандерберга, т. е. с конца XV-го столетия, в Южной Италии образовалось несколько албанских колоний. Здесь теплилась все время любовь к родному языку и уже в половине XVII-го века начали появляться первые религиозные книги на албанском языке. В Италии же писали свои произведения первые албанские поэты, Петр Богдан, Джулио Варибоба (XVIII в.) и драматург Франческо Антонио Сантори. Католиком и итальянцем был и известнейший албанский писатель XIX-го века, поэт Джироламо ди-Рада, автор изданной в 1836-47 гг. обширной поэмы «Canti di Milosa, figlio del Despota di Scutari; l’Albania dal 1460 al 1485». Благодаря деятельности этих поэтов, книжная и национальная традиция среди албанцев не погибла; но вряд ли было бы справедливо связывать только с ней возрождение албанского племени к национальной и поэтической жизни. Дело в том, что все указанные попытки представляли лишь ученые и поэтические упражнения кабинетных людей, живших в культурных центрах прекрасной Италии, вдали от первобытных условий, в которых находилась чуждая им и незнакомая народная масса на Балканском полуострове. Когда и здесь началось литературное возрождение, оно не могло не опереться на то, что уже было приобретено за границей; но и только. Мозолистые руки, кровавый пот и слезы мучений поднимают народ к новой жизни; албанские поэты Италии не знали мук и труда - и не подняли народных масс. В Болгарии Софроний Врачанский, странствующий архиерей и робкий беглец от турецких насилий, в Малороссии - Тарас Шевченко, десять лет проведший под ружьем николаевских войск и замученный суровым гнетом, были истинными родоначальниками народной жизни; изящный Мистраль в Провансе [345] или Джироламо ди-Рада остались лишь основателями литературных школ. «Зерно не взойдет, если не умрет». Истина этих великих слов оправдалась и в Албании. Первая албанская организация в самой Турции относится к началу семидесятых годов XIX-го столетия (Много сведении по истории албанского возрождения можно найти в болгарской брошюре, напечатанной в 1909-м году, под псевдонимом Дипломата: «Албанска то вьзраждание». Ср. также G. Meyer, «Ueber Sprache und Literatur der Albanesen» (Essays und Studien, 1885).). Ферид-паша, известный впоследствии младотурецкий деятель, основал, вместе с албанцем-католиком и албанцем-православным (что должно было символизировать национальное единство при различии вероисповеданий), общество «Свет» и журнал под тем же названием. Кое-какие опыты в этом роде производились и раньше: так, в 1860-м году в Ламии (в Фокиде) эллинизированный албанец Пикэос издавал на албанском языке газету, о которой Мейер выражается довольно определенно, как о вещи, превосходящей все возможные границы бессмыслия. Нет никаких указаний, что правительство Турции преследовало распространение этой газеты, да и выходила она в Греции и издавалась православным албанцем. Совсем другое дело, когда сами мусульмане прилагали руку к крамольным изданиям. Естественно, что уже через несколько месяцев журнал «Дрита» (Свет) был прекращен, и самое общество закрыто. Ферид-паша смирился и пошел на турецкую службу, где сделался семнадцатым великим визирем из албанцев.

Движение возобновилось после русско-турецкой войны, когда Берлинский конгресс передал во власть православной Черногории часть мусульманской Албании. Три брата Фрашери, из которых старший, Абдул-бей, обладал странной властью над сердцами, организовали Албанскую лигу, собравшую под свои знамена северных албанцев без различия вероисповеданий, чтобы не допустить присоединения к Черногории (во исполнение Берлинского трактата) некоторых албанских округов. Лига приобрела громадное значение. Были образованы три главные комитета, из которых два, в Призрене и Скутари, были направлены против Сербии, Черногории и Австрии, а третий, в Аргирокастро - против Греции. Уже отсюда видно, что движение имело характер общеалбанский, охватило и тосков, и гегов, представителей разных религий и диалектов. Понятно, что правительство Турции, чрезвычайно опасавшееся всяких народных движений, увидело опасность и в албанском национальном подъеме, хотя как раз по отношению к Турции оно выступало дружелюбно. Главари движения были арестованы; Абдул-бей был приговорен к смерти, [346] помилован и сослан в Азию, потом возвращен в Константинополь, но поставлен здесь в такие условия, при которых действовать не мог. Другой вождь, князь мирдитов, Пренк-Биб-Дода, провел двадцать лет в заключении в Азии, потом помилован и даже произведен в генералы, но, как и Фрашери, был лишен всякой возможности проявить «преступный образ мыслей». Да и стар уж он был в это время; даже вернувшись на родину после восстановления конституции, старый албанский вождь не участвовал в распространении новых национальных идей. Как всегда делала в таких случаях Турция (да и не одна Турция), крамолу думали затушить образованием специальной коммиссии. Такую коммиссию учредили, по инициативе самого Абдул-Гамида, в Константинополе, для выработки албанской азбуки и для учреждения «Общества распространения албанского языка». Но, конечно, ни инициатор, ни члены коммиссии не думали о действительной работе; для отвода глаз посидели, и коммиссия прекратила свое бренное существование.

Что правительство имело известное основание смотреть на албанскую лигу с опаской, видно из ее устава. Первые же параграфы его гласили, что лига учреждается для защиты и укрепления народной территории, что для вступления в нее необходимо присягнуть на верность принципам полной автономии страны и защищать ее всеми средствами, что всякий предатель будет беспощадно убит и т. д. Это была явно выраженная революционная программа, сильно напоминающая программы тайных болгарских комитетов перед войной 1877 г. Порта употребила все усилия, чтобы дело замять: одних сослали, других купили чинами и орденами. Но движение все-таки не замерло. Оно было перенесено за границу, и здесь начинаются такие же странствования революционных кружков и комитетов, каких столько перевидала за вторую половину XIX-го века Западная Европа. Подобно русским, младотурецким, болгарским и иным революционным организациям, албанские искали счастья в Бухареште, Брюсселе, Лондоне, Риме, даже в Софии, Белграде, Каире и Америке. Разумеется, не могла остаться вне этого круга албанских исканий и Вена, которая вела с начала семидесятых годов очень определенную политику в Албании. Однако, центром деятельности служил Бухарешт, где когда-то укрывались болгарские эмигранты, а теперь засели албанские. С 1880-го по 1908-й год столица Румынии была вместе с тем духовной столицей албанского возрождения. Здесь существовали два албанские просветительные общества, напечатавшие за эти годы свыше 150 албанских книжек и издававшие несколько журналов. С 1901-го года значение культурного центра приобретает и София, [347] где выходят несколько десятков албанских книжек и различные периодические издания. Несколько раньше, в 1896 г., основывается ежемесячный журнал на французском и албанском языках, «Albania», который издавался самым выдающимся из албанских публицистов, Фаиком бей-Коница, сначала в Брюсселе, потом в Лондоне. Замечательно, что уже Фаик предостерегал своих соотечественников от излишних надежд на младотурок, в случае если бы они взяли верх. - От этих «молодых старо-турок» национальных прав не дождешься - говорил он еще за десять лет до константинопольской революции; и действительность пока не опровергла его. Оставляя в стороне другие литературные и партийные попытки албанцев за границей, можно сказать, что действие их вряд ли было очень чувствительно в самой Албании, где продолжали господствовать первобытные нравы и первобытные отношения. В статье бухарештского журнала (за 1903-й год): «Shzipetari l’Albanais», приведенной Гастоном Рутье в его книге «La Question Macedonienne», обнаруживается очень ярко та ненависть к турецкому правительству, которая господствовала среди албанской эмиграции. Массы не испытывали такого настроения и, ворча на правительство сохраняли чувство преданности к самому султану. Только что названная статья, посвященная македонскому вопросу, одинаково враждебно относится к турецкому правительству и к болгарам и заканчивается угрозой Европе, что если она «не сумеет понять своих обязанностей» и ввести порядок в Македонии, «все мы, не-славянские народы Балканского полуострова, восстанем подобно ужасной стене, чтобы совершить суровое возмездие над двумя несчастными комедиантами, играющими нашей родиной, нашей жизнью и честью». Речь идет вовсе не об Албании, а о Македонии, на которую, как видим, албанцы предъявляют самые откровенные притязания. Масса албанского народа подкрепляет эти теоретические требования реальными захватами, и территория албанцев распространяется все далее к югу в Македонии и Старой Сербии. Но политическое настроение этой массы еще сравнительно недавно было весьма неопределенное. Горные албанцы - часть которых принадлежит католической церкви, а остальные держатся мусульманства, хотя все вообще далеки от религиозного фанатизма, - отличаются еще совсем разбойничьими нравами. Тому, кого интересует родовой быт в его чистом виде, следует ехать именно к албанцам: родовой суд, кровавая месть, экзогамия при заключении брака восходят к отдаленнейшим временам существования албанского народа и сохранились доныне. Племена вырезывают друг друга из родовой мести, и только бесса (неприкосновенность во имя договора [348] или старозаветных обычаев) предохраняет от пули случайного мстителя, от ножа залегшего в ночной тиши недавнего хозяина дома, который чтил вас, пока вы были его гостем, как самую священную особу. Бессой пользуется пастух на горных равнинах, человек, идущий с женщиной или перед ослом миссионера; но не дай Бог зайти в албанские горы чужому человеку, будь то турецкий чиновник или австрийский пронырливый коммиссионер. Он должен найти надежного, хорошо известного в стране проводника и не отлучаться от него; он должен в доме албанца свято соблюдать местные обычаи, и в особенности держаться открыто, блюсти свое слово, не возбуждать подозрений. Не то ему не сдобровать. Путешественники по Албании сообщают о таких приключениях, какие напоминают разве повести Купера да, иногда, охотничьи рассказы. Но, даже откинув значительную долю из всех этих россказней, все-таки приходится признать, что албанцы представляют в высшей степени дикую народную массу. А между тем они занимают пути на юг Балканского полуострова, они держат в своих руках побережье Адриатического моря. Если не через Сербию, то через Албанию открыт для Австрии путь в Македонию и к Солуни, а Италия может стать на Балканском полуострове твердой ногой опять-таки лишь в Албании, с которою ее связывает историческое прошлое.

Как на русском севере, среди албанцев до сих пор живет народно-эпическое творчество. Самые современные события быстро находят себе выражение в устах народных певцов, и песни их хорошо характеризуют политическое настроение народа. Так, А. А. Башмаков в своей поездке по Албании («Славянские Известия» за 1908 г.) записал две любопытные песни, относящиеся к недавним событиям. Одна рассказывает об убийстве русского консула в Митровице, другая - о попытке Турции перейти к системе более культурного управления в Македонии. «В Митровице случилась битва; консула убил простой рядовой! Как тебе, солдат, помогла, вера? Кто тебе силы на это дал? Никто не заставил, никто не сказал, но силу большую мне вера дала!» По поводу вмешательства европейских держав во внутренние дела Турции поется следующая песня, из которой А. А. Башмакову удалось записать лишь отрывок: «Народ шкипский собрался, чтобы бессу заключить, суда, реформ не принимать. У Лук под ольхой был собор и, собравшись, веселились. Но семь царей про то узнали, семь царей встали на ноги, сговорились у царских ворот, у султана: Смотри, султан, ты плохо держишь шкипский край, и дани с них ты брать не можешь. Помочь тебе мы хотим, повоюем, и держать тот край силой мы тебя [349] научим. - И встал тогда с сердцем турецкий султан, и понабрал он себе рати сто полков».

Эти легендарные «семь царей» выступают и в других записях албанского народного творчества. Ими исчерпываются обычные представления албанца о внешнем мире, поскольку сюда не внесены изменения деятельностью австрийской, итальянской или иной пропаганды. Невежественность их поражала даже тех австрийских путешественников, которые готовы были умиляться над всем албанским и, зная, что до албанцев доходят отзывы о них иностранцев, восхищались умом и смелостью этих дикарей. Так, Штейнметц рассказывает, что во время движения албанцев в 1903-м году, в Джакове, против турецкого правительства-движения, вызванного попыткой произвести перепись населения, - в горах его «спрашивали, турецкое или австрийское войско действует против восставших». А австрийцы как раз в это время распинались в своем расположении к албанцам. Однако, эта плохая ориентировка в отношениях не помешала «фису» (клану) одного из вождей движения воспеть его в эпической песне, которая так же отразила события, как за тысячу лет перед тем какой-нибудь бретонский клан воспевал подвиги и смерть Роланда. «Сулейман-Ага (Батуша), смелый герой, эту весну проводит в горах; не попадается он врагу в руки, и враг не попадается ему в руки. Шабан Бинаху (вождь-знаменосец племени Красничи) посылает ему сказать: готовы стоять красничи и гаши, они ему помогут, победят врага, который продал себя императору, а не остался черным воином султана». Эта типично эпическая песня, так напоминающая сербские, тогда же была записана Штейнметцем. В прошлом году мне привелось слышать сербскую народную песню об аннексии Боснии. Так быстро отражается и, наверное, когда-то отражалась героическая жизнь в народной поэзии малокультурных воинственных племен, сохранивших еще большую душевную свежесть и впечатлительность.

Этими качествами стараются воспользоваться все те, которые посматривают на албанские горы с надеждой подобрать их к рукам и округлить ими свои границы. Сами по себе эти албанские горы мало привлекательны; они не покрыты даже теми великолепными лесами, которые в Боснии дали миллиардный доход австрийской эксплоатации. Албанцы очень бедны, и обобрать их еще больше просто невозможно; но ведь через Албанию ведут «пути многи, на которых смелые не запнутся ноги», как говорил еще Кантемир. И вот из-за этих путей и бьются над бесплодной страной и над ее диким населением европейские державы. Сами турки помогают [350] этой европейской пропаганде своим безобразным управлением в стране. Либерт, посетивший горную Албанию в 1903-м году, рассказывает в своей книге: «Aus dem nordalbanischen Hochgebirge» (1909), что его приняли было за шпиона, который замышляет что-то против султана - а к падишаху, при всем отвращении ко всему турецкому, албанец-мусульманин питает чувства безусловной преданности. Однако, отвращение к турецкому режиму безгранично. В блестящем описании Албании, которое дал итальянский писатель Гвичардини, мы находим яркую характеристику этого режима («Nuova Antologia», 1901). «Наши суды - это настоящий базар, - жаловался мне один образованный гражданин. - Полиция, еще худшая, чем суды, представляет постоянную угрозу и опасность для населения. Трудно было бы поверить этим словам, если бы действительность не подтверждала постоянно их правильность. Произвольные аресты, которые производятся и затягиваются на долгие годы без ведома судебной власти, представляют самое обычное явление; и производятся не только в видах общественной безопасности или политических соображений, но нередко из личной мести или просто вследствие подкупа». Так живется в более или менее культурных центрах или на равнинах; в горы же ни чиновник, ни полицейский, ни офицер не смеют и показаться, а если им приходится там бывать, то они держатся так робко и без достоинства, что всякий престиж власти падает. «Возмущение турецким управлением - замечает Гвичардини - очень сильно; оно охватывает все классы населения, говорящие по-албански или по-турецки, мусульман, православных и католиков, беев и простых крестьян - и все они, так ощутительно угнетаемые одной и той же системой эксплуатации, охвачены одной и той же мечтой о лучших днях». Так рассуждают жители городов. В горах царит иное настроение. По словам Либерта, «в высшей степени ошибочно, отправляясь в горы, окружать себя жандармами, потому что горные албанцы лишь о том и думают, чтобы отстоять свою независимость от турецкого правительства, и их тревожит появление всякого органа администрации».

На почве такого недовольства правительством растет и зреет иностранная агитация. Надо отметить здесь прежде всего усилия Австрии. Из уст австрийских путешественников мы слышим восторженные отзывы об обаянии, каким пользуется Австрия даже у мусульманских албанцев. Католические албанцы находятся под протекторатом Австро-Венгрии; их миссионеры пользуются материальной поддержкой из Австрии и ведут осторожную и ловкую политику, пользуясь суеверным почтением горных албанцев к [351] миссионерам, у которых они лечатся. Штейнметц (в 1905-м году) с удовольствием заносит в дневник своего путешествия несколько фраз, над которыми не мешало бы подумать нашим политикам: «Горные албанцы - мусульмане - вовсе не фанатические приверженцы ислама; их верность оттоманскому правительству зависит от отношения этого последнего к ним. Австрия импонирует им, и можно доказать, что она им не антипатична. А у католиков и вообще не слыхать о какой-либо другой державе; так как церковь их находится под австро-венгерским протекторатом, то они и сами зачастую смотрят на себя как на австрийцев, и страстно (sehnsuchtig) ожидают фактического занятия страны (Besitznahme). В Шеши люди просили меня сказать им, принадлежат ли они еще Турции. В Мертури один мужчина сказал мне совершенно серьезно, что он - Nemtze, австриец». По мнению Штейнметца, перед этим влиянием Австрии совсем бледнеют попытки других государств утвердить в Албании свое политическое влияние. Об Италии знают, по его словам, лишь на побережье, а все усилия черногорского князя склонить на свою сторону албанцев щедрыми подарками разбиваются о традицию исконной вражды с гяурами (kauri). Сербский писатель, Богосавлевич, подтверждает, что между албанцами и сербами существует вековая борьба; но, по его мнению, «албанцы ценят и уважают сербов, как юнаков, и этого достаточно, чтобы склонить такой народ на свою сторону». Италия является серьезным противником Австрии, и не только среди католиков, но и среди православных, которые относятся к грекам с тем же презрением, как и славяне Балканского полуострова.

Так обстояли дела до провозглашения турецкой конституции. С тех пор многое изменилось. Попытки младотурок установить какой-нибудь порядок в Албании встретили со стороны населения тем более враждебное отношение, что вернувшиеся на родину эмигранты привезли с собой глубокое недоверие к младотуркам, на которых они успели насмотреться еще за границей. Ни служить в войсках, ни платить каких-нибудь податей албанцы не хотят; но они сами начинают чувствовать неудовлетворительность той анархии, которая господствует в стране. Если среди горных племен держится старый порядок вещей, то на равнинах новые политические течения приобретают все большее распространение в населении. Со времени восстановления конституции это движение приобрело новую силу. Стали открывать политические клубы, число которых в половине 1909-го года достигло 30-ти; завелись народные училища, с преподаванием на албанском языке, и в 1908-м году многолюдный съезд в Битолии постановил открыть, сверх уже существовавших [352] 50 таких школ, еще 150. Возник целый ряд новых журналов и газет, вполне открыто отстаивающих идею автономии Албании. В феврале 1909-го года, в журнале «Корча» (по имени города Корицы, где албанское движение приобрело особенное развитие) была обнародована политическая программа, которую должны были отстаивать в турецком парламенте албанские депутаты. Основные пункты этой программы сводились к требованию оффициального признания прав за албанским народом и албанским языком, открытия на государственный счет средних и низших учебных заведений в Албании, с преподаванием обязательно на албанском языке, недопущения в Албании иностранной пропаганды (греческой, австрийской, итальянской), предоставления местным уроженцам-албанцам всех государственных должностей в Албании, предоставления 80 процентов из доходов, получаемых из Албании, на нужды самой страны и т. д. На следующем албанском конгрессе, который собрался несколько месяцев спустя в Эльбасане, было постановлено открыть в этом городе педагогическое училище, содержание которого взяло на себя «Албанское учебное дело» - вспомогательная касса, задача которой поддерживать албанские учебные заведения и издавать учебники. Далее, конгресс решил настаивать перед центральным правительством на открытии в Албании специального земледельческого училища. В том же городе Корице состоялся многолюдный съезд для обсуждения вопроса об азбуке. 14-го февраля 1910-го года здесь собралось до 10 тысяч албанцев. Шефкет-бей из Корицы произнес пламенную речь против приверженцев правительства, которые хотят внести раскол в албанский народ и остановить его национальное развитие, вводя для албанцев-мусульман и христиан разные азбуки. Резолюция митинга заключала в себе протест против введения арабского алфавита в школы албанцев-мусульман. Она была составлена в весьма энергичных выражениях и послана, по телеграфу министру народного просвещения и двум депутатам от Корицы. Это - уже вполне национальное движение, направленное против младотурецкого режима. С ним албанцы воюют непрерывно и небезуспешно. Когда, в августе 1908-го года, представители не-турецких народностей Оттоманской империи протестовали против закона о собраниях, прошедшего в парламенте, то среди подписавших протест находились, наряду с сербами и болгарами, албанцы. В это время в Албании шла открытая война против правительства. Экспедиция Джавид-бея разрушила множество албанских пул, но более существенных результатов не достигла, так как опасения новой войны с Грецией заставили вывести турецкие войска из Албании. По уверению сербских и болгарских газет (см. «Речь», [353] болгарскую газету, от 7 августа 1909 г., или сербскую «Политику» от 17 августа), самое движение албанцев было вызвано или в значительной степени подогрето австро-венгерскими эмиссарами, которые ездили по всей стране и подстрекали население к восстанию. Однако, кое-где оно обратилось прямо против Австрии: так, в Призрене было совершено покушение на австрийского вице-консула. Тогда же среди офицеров-албанцев был произведен ряд арестов; у 14-ти из них были найдены компрометирующие документы, указывающие на их принадлежность к организации, которая выставляет требование автономии Албании. По другим сведениям, речь шла не об автономии Албании, а о независимости ее. В январе текущего года - новые аресты среди албанских офицеров и чиновников, обвиняемых в создании преступной организации для восстановления Абдул-Гамида и уничтожения ненавистного албанцам младотурецкого господства, которое в преследовании своих централистических, «оттоманских» планов не желает считаться с национальными требованиями других народностей, даже таких привилегированных, какою была при старом режиме албанская.

Итак, албанский вопрос не есть нечто выдуманное, внушенное извне. Народ, у которого, в сущности, не было своей истории, культуры, письменности, народ, разъединенный религией и языком, почувствовал, поверх всех этих различий, свое общее национальное я. Если Австрия или Италия содействовали этому возрождению, то в конце концов оно обрушится на их же голову. Сознав себя одним народом, албанцы будут опасаться вовсе не Турции, от которой они добьются и признания, и автономии, а хитрых соперников Турции, и прежде всего - Австрии. В системе балканских держав при разрешении ближневосточного вопроса Албания, несомненно, скажет свое слово, но едва ли оно будет направлено против того, соглашения балканских народов, которое, к счастью, намечается в настоящее время все более определенными чертами.

Помимо этого своего значения, албанский вопрос представляет большой теоретический интерес. Возрождается народ, который не имел за себя почти никаких благоприятных указаний, народ, окруженный сложившимися культурами, раздробленный во всех отношениях, полудикий и бедный. Можно ли сказать, затем, что какая бы то ни было существовавшая народность неразрывно слилась с окружающей более сильной, государственной народностью и больше не воскреснет? Не переживем ли мы время, когда провансальское движение, теперь только литературное и художественное, вдруг превратится в настоящее возрождение Прованса? Ведь так недавно началось движение среди кельтов Великобритании - а теперь [354] устраиваются уже съезды английских кельтов и воскресают идеалы далеких предков. И раз национальные движения так могучи, так непреоборимы, не говоря уже о большом этическом и культурном их значении, не повелевает ли государственная мудрость считаться с совершающимися возрождениями и направлять их в русло государственного объединения, воодушевлять идеалами общечеловеческой и общегосударственной солидарности? Я имею в виду не только поляков, которых преследуют так неразумно и незаслуженно, но и других наших «инородцев» (по казенной терминологии), наших ближайших сородичей, малороссов и белоруссов. Не сойдет со сцены и одно поколение, как мы будем стоять перед совершившимся фактом возрождения этих народов к национальной жизни. Чем мы удержим их тогда для государственного строительства вместе с нами, великороссами, и с другими, кто хочет и должен остаться в пределах России? Циркулярами об «инородческих» обществах, урядниками и штрафами?

А. Погодин.