СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Франко-германские переговоры относительно Марокко приняли более успокоительное направление с той минуты, когда правительство и общественное мнение Франции перестали проявлять стихийный страх пред опасностью войны. На первых порах германское требование компенсации вызвало нечто в роде скрытой паники; французы растерялись и сами заговорили о тех территориальных уступках, которые могли бы удовлетворить Германию. Некоторые доходили до того, что стали серьезно предлагать немцам весь французский Индо-Китай. В последней книжке «La Revue» (от 15-го августа) помещена по этому предмету большая редакционная статья, в которой подробно доказывается преимущество данного проекта пред всякими другими.

«Только относительно Индо-Китая, - говорится в этой статье, - возможны и допустимы какие-либо соглашения. В последнее время выдвинут был вопрос о французском Конго. Германия, будто бы, сначала требовала уступки всей нашей колонии, а впоследствии ограничилась притязанием на незначительную ее часть. Но уступка Конго была бы прелюдией к будущим и неизбежным осложнениям; соседство создавало бы постоянную опасность новых конфликтов. Другое дело - французский Индо-Китай. Германия сразу окажется во главе обширной колонии, приобретение которой будет тем более справедливо, что, благодаря своим бесспорным производительным силам, Германия принесет большую пользу мировой цивилизации. Она сумеет внушить уважение к своему знамени, и китайцы, 'точно так же как и японцы, легко примирятся с своею новою предприимчивою и упорною соседкою. Пользуясь своими новыми владениями, Германия сможет завладеть китайской торговлей, которая откроет колоссальные рынки ее промышленному труду и энергии. Франция с своей стороны легко приспособится к этой комбинации, которая обеспечит мир. Германия в Азии, Франция в Африке - это даст по крайней мере столетие мира и спокойного сочетания взаимных интересов обеих держав».

Для того, чтобы французский публицист считал возможным обсуждать подобные комбинации, нужно особое подавленное состояние, близкое к отчаянию. Отдавать немцам целую колониальную империю, созданную кровавыми усилиями нескольких поколений, - Тонкин, Аннам, Кохинхину и Камбоджу, - в обмен на дозволение свободно действовать в Марокко, - это идея, которая еще несколько месяцев тому назад показалась бы совершенно нелепою и невероятною; а теперь она печатно излагается и оправдывается в распространенном французском журнале, претендующем на солидность. Мысль об Индо-Китае, впрочем, не нашла достаточного отголоска в Германии, где гораздо большею популярностью пользовался проект [381] дарового приобретения части Коего. В этой области французская дипломатия, по-видимому, не возражала принципиально против возможности территориальных уступок, и весь вопрос сводился к определению их размера.

Несколько позднее, под влиянием ободряющих речей английских министров, французское правительство начало ставить вопрос несколько иначе; оно старалось добиться выяснения, что именно предлагает Германия в обмен на требуемые ею территории, и указывало на необходимость некоторого соответствия между уступками и получаемыми за них выгодами. Что придется так или иначе удовлетворить Германию для избежания опасных споров и столкновений - это признавалось несомненным. Наконец, по мере того, как переговоры затягивались, во Франции все чаще и яснее высказывалось убеждение, что отвечать уступками на угрозы - значит только усиливать аппетиты противника, ухудшать свое положение без всяких гарантий для будущего и сознательно идти на встречу неминуемой катастрофе. В таком духе раздавались речи в провинции, во многих генеральных советах, собиравшихся в августе. В департаменте Пюи-де-Дом депутат Клемантель развивал мысль, что чрезмерное миролюбие иногда ускоряет войну. «Франция, которая часто увлекалась иллюзиею, всеобщего мира, перестала считать невозможным вооруженный европейский конфликт. Без сомнения, никто в Европе не желает этого конфликта, который по размерам и ужасам превзошел бы все столкновения последних столетий. Но некоторые дипломатические методы, основанные на ложной психологии, могут сделать неизбежною войну, ни для кого не желательную». В Мааском департаменте сенатор Пуанкаре заявил, что «вся страна не имеет других притязаний, как только не быть обязанною жертвовать чем-либо из своих прав и отдавать больше, чем получит сама». Председатель генерального совета Марны, сенатор Валле, высказал мнение, что не следует вообще бояться войны и обнаруживать перед миром эту боязнь. «Мир может иметь цену в наших глазах, - сказал он, между прочим, - только в том случае, если вместе с этим миром мы сохраняем нашу законную гордость и все наше достоинство. Лучше было бы подвергнуться самому крупному риску и сосредоточить все наши силы, нежели потерять долю столь драгоценного наследия».

Спокойное и твердое настроение французских провинциальных собраний внесло отчасти свежую струю в ход дипломатических бесед, продолжающихся, с одной стороны, в Берлине, между Камбоном и Кидерлен-Вехтером, с другой - в Париже, между фон-Шеном и де-Сельвом. Чувство паники прошло во Франции; [382] французские дипломаты сознают уже, что сделали оплошность, допустив с самого начала обсуждение территориальных домогательств, для которых в сущности не было никаких разумных оснований. Тем не менее переговоры еще ведутся относительно уступок в области Конго и в других местах. Франция все-таки соглашается на предоставление немцам какой-то компенсации за Марокко - и эта коренная ошибка, опасная для будущего, едва ли может быть вполне исправлена в настоящее время. Бисмарк когда-то соблазнял Наполеона III разными «компенсациями» перед войною 1866-го года и в последующий период, до окончательного разрыва; тогдашнее французское правительство давало себя подкупить перспективами заманчивых даровых приобретений, и впоследствии Бисмарк жестоко посмеялся над доверчивым честолюбием императора, мечтавшего то о присоединении левого берега Рейна, то о занятии Люксембурга, то о захвате Бельгии. Германия возмущалась тогда этими настойчивыми требованиями компенсации за успехи ее естественного роста и объединения, а теперь она сама применяет ту же систему, возбуждая вопрос о вознаграждении за то, что французы впутались в мароккские дела. Прежде всего, Франция оффициально признавала неприкосновенность мароккской территории и, следовательно, не имела в виду делать какие-либо земельные завоевания или приобретения в Марокко; поэтому ей нечем делиться с другими державами и не за что назначать им вознаграждение на счет своих колониальных владений. Вступив на путь разговоров о компенсации, французское правительство тем самым отреклось от принципа бескорыстия, санкционированного алжесирасским договором, и подтвердило существовавшие у немцев подозрения относительно истинных целей и намерений Франции. Если французы соглашаются обсуждать вопрос об уступке части Конго в обмен за Марокко, то, очевидно, они решили фактически завладеть мароккскою империею; но в таком случае они должны считаться не с одной Германиею, а со всеми государствами, подписавшими акт 8-го апреля 1906-го года, особенно же с Испаниею и Италиею, наиболее заинтересованными в сохранении политического равновесия на Средиземном море.

Дело откровенно сводится теперь к разделу мароккских земель между двумя или тремя державами, при руководящем участии Франции, с назначением доли Германии в другом месте - по всей вероятности в области Конго. Кроме сделки с Германиею, потребуется еще соглашение с Испаниею и Италиею, что представит также немалые затруднения, в виду обостренного чувства недовольства названных стран территориальными захватами Франции в северной Африке. После всех этих предварительных дипломатических стадий [383] наступит заключительный период осуществления раздела на практике - период насильственного покорения Марокко, период тяжелой борьбы с туземными полунезависимыми племенами. Очень может быть, что рано или поздно Марокко должно было подпасть под власть европейских держав, территории которых прилегают к Средиземному морю; но, не будь германского вмешательства, не было бы и соблазна нарушить алжесирасскую конвенцию и ускорить процесс раздела и завоевания Марокко. Первый толчок к ускорению этого процесса дается тою самою Германиею, которая в 1905-м году в Танжере, в лице императора Вильгельма II, громко выступила в защиту самостоятельности и неприкосновенности прав мароккского султана. С своей стороны Франция поддалась соблазну и последовала новейшему призыву Германии, сначала из боязни конфликта, а потом под влиянием проснувшейся жажды колониальных приобретений.

Дипломатия, как германская, так и французская, сыграла далеко не почетную роль в мароккском вопросе. Ошибочно было бы утверждать, что за дипломатией в данном случае стоит общественное мнение. Во Франции против мароккских планов настойчиво восставали передовые радикальные группы, вдохновляемые Жоресом; в Германии только весьма немногие интересовались делами Марокко до появления немецкого крейсера в гавани Агадир. Позднее немецкие патриоты пришли в волнение и создали искусственную агитацию, чтобы поддержать смелую инициативу правительства; они доказывали, что Германия имеет право и обязанность требовать свою долю участия в каждом чужом предприятии, не останавливаясь пред риском войны. Патриотический подъем известной части немецкого общества вызвал энергические протесты в демократических слоях населения, особенно в рабочем классе; средние промышленные классы, разумеется, ничего не имели против новых колониальных приобретений на счет Франции, если с этим не связана необходимость жертв. Воинственный пыл немецких патриотов должен был лишь служить орудием психического воздействия на французов, так как все отлично понимали заранее, что Франция не станет воевать из-за Марокко. Этот расчет оправдался в том отношении, что миролюбивые французы действительно испугались и пошли по пути сомнительных компромиссов; но эффект немецких угроз был значительно испорчен тем резким отпором, какой они встретили в Англии. Заявление британского правительства о полной солидарности его с Франциею в мароккском деле сразу положило конец шумному бряцанию оружием со стороны немецких патриотов, ибо невозможность для Германии вступить в борьбу с британским флотом была уже [384] слишком очевидна. На этой почве возникло сильное раздражение против Англии, и немецкая патриотическая печать, оставив в покое французов, занялась полемикою против англичан. Газеты заговорили о систематическом противодействии Англии немецким колониальным планам и интересам, об ее непримиримой вражде к Германии, и стали жаловаться на несправедливость судьбы, вместо того, чтобы угрожать кому-либо войною. Англичанам приписывали взгляды, опасные, будто бы, для общего мира; это доказывалось иногда при помощи двусмысленных и не всегда добросовестных полемических приемов.

Особенно много толков возбудила анонимная статья, помещенная в венской «Neue Freie Presse» от 25-го августа, под заглавием: «Вероятное и возможное в вопросе о мире. Размышления английского дипломата, занимающего важный пост». В этой статье обращали на себя внимание не столько веские аргументы против вызывающей внешней политики берлинского кабинета, сколько неблагоприятные отзывы о закулисных советниках германского императора, толкающих его, будто бы, на путь международных конфликтов, в противность общественному мнению нации. Конечно, никакой дипломат, занимающий оффициальное положение, не мог бы печатно или вообще публично, или в беседах с журналистами, затрогивать такие щекотливые темы, как вопрос о придворной клике, окружающей иностранного монарха и направляющей, будто бы, его иностранную политику. Между тем, в оффициозных немецких газетах, - напр. в «Kolnische Zeitung», - был прямо назван, в качестве автора статьи, британский посол при венском дворе, сэр Фэрфакс Картрайт, и против него была предпринята в журналистике кампания, с целью добиться его смещения. Сэр Ф. Картрайт (которого здешнее телеграфное агентство в своих телеграммах почему-то называло Картриджем) считается противником германской дипломатии, и немецкие патриоты относятся к нему недоброжелательно; этим и объясняется та решительность, с какою обрушилась на него немецкая пресса Германии и Австрии. Сама «Neue Freie Presse» молчала и своим молчанием давала утвердиться мнению, обвиняющему британского посла. Наконец, спрошенный о своем авторстве по телеграфу из Берлина, Картрайт дал не совсем ясный дипломатический ответ: «Я отклоняю ответственность за появляющиеся в газетах анонимные статьи, происхождение которых мне приписывают дурно осведомленные лица». Печатая у себя этот ответ, редакция венской газеты ни одним словом не подтверждает и не опровергает заявления британского посла, а довольствуется указанием на то, что доверившийся ей дипломат «находится под безусловною защитою [385] редакционной тайны». Газета дает, однако, понять, что этот «дипломат» - известный публицист, пользующийся отличною репутациею не только в журналистике, но и в дипломатических кругах; а имя Картрайта треплется с прежним усердием, в виду туманности объяснений «Neue Freie Presse» и загадочности его собственного ответа. Картрайт «отклоняет ответственность», когда его спрашивают об авторстве, и ссылается на анонимность, когда речь идет именно о раскрытии анонима; а «Neue Freie Presse» говорит о таинственном оффициальном дипломате, который затем оказывается публицистом. Среди этих темных разоблачений продолжаются газетные англо-германские споры, которые не могут не отражаться на взаимных отношениях обеих наций. Мир, однако, не будет нарушен из-за Марокко - в этом все теперь уверены.