СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДМИТРИЙ ГЕССЕ

ТУНИС В XIX СТОЛЕТИИ

Мусульмане с презрением смотрят на наше земное существование. Оно для них важно настолько, насколько оно подготовляет человека к другой форме жизни, начинающейся после смерти и приводящей путем разных изменений к мучениям или блаженству. Этими понятиями и определяется особая теократическая форма государств, исповедающих ислам. Правители мусульманских народов прежде всего верховные пастыри, поставленные на земле для того, чтобы вести людей к другой загробной форме жизни убеждением или силой. Поэтому они являются, главным образом, блюстителями религиозной обрядности и предводителями священной войны. Отсюда также их полное пренебрежение к государственным мирским задачам. Они не думают ни о благосостоянии своих подданных, ни о правильном отправлении правосудия, ни об экономическом развитии страны; личные их капризы и прихоти при этом, не зная границ, не встречают преград в заботах о процветании отечества, понятия о котором у них даже не существует, и беспечность простирается до того, что правители, сменяя один другого, не задумываются даже над дальнейшею судьбой своей собственной династии. Такой государственный строй не может иметь, разумеется, надлежащей прочности и приводит, наконец, к полному разложению. Но в том случае, когда мусульманские страны соприкасаются с европейскою цивилизацией, или скорее с внешними ее формами, то разложение это совершается еще быстрее. Являются капиталисты, которые знакомят правителей с легким и дорогим кредитом, воздвигаются роскошные [100] и ненужные постройки, остающиеся недоконченными или разрушающиеся от нерадения; естественные богатства страны, на которые не обращается внимания, становятся предметом вожделении бессовестных европейских эксплуататоров, и государственные долги, все увеличиваясь и увеличиваясь, незаметным, но верным шагом ведут сначала к разорению, а затем и к экономической опеке, которая при содействии представителей европейских держав, соперничающих друг с другом в интригах, приводит, наконец, к иноземному политическому протекторату. Таким образом, разрушаются мусульманские государства. Понятно, после того, что мусульманское население, сталкиваясь с такими темными сторонами европейской цивилизации, становится к ней во враждебные отношения и что некоторые страны, как например Марокко, совершенно от нее замыкаются, предпочитая медленную, естественную смерть от внутреннего истощения быстрой и искусственной гибели с помощью иностранного яда. Но прикосновение с Европой и всегда было гибельно для мусульманского мира. Было время, когда между государствами, исповедующими ислам, и соседними христианскими державами существовало общение и взаимодействие. Так, например, в XI и XII веках в Тунисе и Марокко существовали еще епископские кафедры, христианские воины сражались под знаменами султанов, мусульманские ученые и поэты окружали христианские дворы Кастилии и Сицилии, в Тунисе, при династии Гифсидов ¹, почти беспрерывно управлявшей страной до занятия ее Турками, проникали европейские придворные нравы, устраивались средневековые охоты в правильно содержимых для того лесах, с участием в них даже придворных женщин. Но эти времена давно прошли. В последние годы мы замечаем, напротив того, возрождение мусульманства в более враждебном Европе духе; представителем этого направления в особенности является опасное братство Сенусси, ² распространяющее все более и более свое влияние среди [101] мусульманства. Высказанные соображения чрезвычайно живо иллюстрируются вышедшею в настоящем году книгой о Тунисе, принадлежащей перу талантливого французского дипломата ³. С историческою частью этого сочинения не безынтересно познакомить русского читателя, тем более, что события, происходившие в Тунисе в настоящем столетии, связаны с интересами первостепенных европейских держав и с самыми выдающимися страницами их истории.

* * *

В начале XVI столетия Тунис обращается в турецкую провинцию, но вскоре турецкие правители-деи, вследствие восстаний, перестают быть хозяевами страны и получают значение лишь посланников. Их заменяют самостоятельные беи, избранные местными янычарами, с которыми деи ведут постоянную борьбу. Только с 1705 года утверждается наследственная династия беев, в лице Гуссейна-бен-Али, Грека по происхождению и аги милиции, его избравшей. Потомки Гуссейна и поныне номинально управляют Тунисом под французским протекторатом.

Географическое положение, политические обстоятельства и исторические предания, уже начиная со второй четверти настоящего столетия, связывают судьбу Туниса с Францией и упрочивают в нем французское влияние. В то время объединенной сильной Италии еще не существовало и самою могущественною соседнею с Тунисом европейскою державой была одна Франция. Кроме того, утвердившись с 1830 года в Алжире и свергнув власть алжирских деев, этих наследственных врагов тунисских правителей, Франция приблизилась к Тунису и в Африке. Эта близость создавала общие для обеих стран интересы. Для Франции было важно, чтобы в Тунисе поддерживался порядок и чтобы в нем не находили убежища предводители арабских восстаний, могущих поддерживать смуты в Алжирии. Со своей стороны тунисские беи, поощряемые примером египетских хедивов, искали во Франции опоры против усиленных попыток Турции к восстановлению своих утерянных сюзеренных прав. Таким образом, с тридцатых [102] годов французское влияние в Тунисе становится уже ощутительных и можно сказать, что последующий быстрый упадок и разорение этой страны, вызвавшие иноземное вмешательство, было следствием французского соседства и французских советов. Но независимо от географического положения Тунис связывали с Францией и исторические предания. Еще в XIII столетии Лудовик Святой мечтал о создании в Тунисе подчиненного ему полумагометанского, полухристианского государства на подобие государства, основанного норманскими герцогами в Сицилии. Он предпринимал для того поход, не имевший успеха лишь вследствие смерти его, последовавшей на развалинах древнего Карфагена, во время осады им столицы Гафсидов, но воспоминание об этом походе всегда живо сохранялось в памяти Французов.

Следуя традициям восточных калифов, тунисские властители уже в конце XVIII столетия поражали своего роскошью и расточительностью. Их двор представляется, в рассказах путешественников, как бы страницей из тысячи и одной ночи. Соприкоснувшись с Францией, тунисские беи поэтому прежде всего поражаются европейским наружным блеском и европейскою роскошью, которым и стараются подражать. Первым из таких беев был Ахмет (1837-1855 гг.). Побывав в Париже, он начал подражать Европе в грандиозных сооружениях. Он построил в Порто-Фарина морской арсенал, военный порт и казармы. Но только тогда, когда все было готово, заметили, что река Меджерда, впадающая в Средиземное море у залива Порто-Фарина, заносит порт землей и что вследствие того, по мелководию, ни один корабль не может в него войти. Грустным, разрушающимся памятником восточной беспечности стоят эти колоссальные каменные постройки и поныне. Другой памятник подражательной роскоши Ахмета представляет собой Мохамедия, - громадный дворец, воздвигнутый им в двенадцати верстах от Туниса. В силу существующего предрассудка, по которому новый бей не может жить во дворце своего предместника, роскошная Мохамедия была оставлена, и в настоящее время среди ее великолепных зал, еще сохранивших свои расписанные стены и позолоченные карнизы, растут дикие кустарники и фиговые деревья. Построив казармы, Ахмет захотел иметь по-европейски обученные войска. Лудовик-Филипп, по его желанию, поторопился прислать ему французских [103] инструкторов. Основана была высшая политехническая школа, в которой воспитанники нередко не умели писать даже на своем родном языке. Собранные для обучения военному делу земледельцы равнин и торговцы городов думали лишь о том, как бы поскорее разбежаться, а горцы проявляли, напротив того, такую энергию, что их поторопились распустить по домам и освободить от воинской повинности, опасаясь их недовольства. Таким образом, на службе оставались только люди слабые и неспособные ни к какому сопротивлению. Обращики этого жалкого войска окружали еще бея в то время, когда Французы вступили в Тунис. Худые и бледные, в мундирах французского покроя, они стояли на часах пред казармами и, сложив ружья на землю, вязали чулки. Но бей все-таки захотел испытать свое войско на поле сражения. Крымская война как раз представляла для того удобный случай. Не имея в то время соперников в Тунисе, Франции не зачем было напоминать о вассальных отношениях Туниса к Турции. Тем не менее посылка на Восток тунисских войск была решена. Алчный первый министр бея, казнодар Мустафа, был на стороне этой экспедиции, которая вызывала значительные денежные операции. Контингент вспомогательного войска был сначала определен в сорок тысяч, но могли набрать всего только восемь тысяч, да и то не сразу. Солдаты, разумеется, оказались вовсе необученными, а ружья их разрывались от выстрела. Употреблять их в дело было невозможно, и их перевезли в Батум, где они погибали от нищеты и болезней. Между тем бей уплачивал на их содержание громадные суммы, которые шли в турецкое казначейство, а потому никому не было интереса возвращать войска обратно на родину. Все эти неудачные последствия европейской подражательности не остановили дальнейших попыток в том же направлении. Наследник Ахмета, его двоюродный брат Магомет, Араб по образу жизни и вкусам, хотя и был нерасположен к европейским новшествам, но, следуя советам консулов, оставил при себе всесильного казнодара. При нем обнаружились политические результаты участия Туниса в Крымской войне. Участие это, как и следовало ожидать, повело к некоторому сближению Туниса со Стамбулом. По примеру султана, от которого союзники добились обнародывания европейских реформ, бей был также приглашен заняться полным преобразованием своего [104] управления. В то время блестящим представителем Франции в Тунисе был Леон Рош, прибивший туда в 1855 году. Жизнь его была полна приключений. Выдавая себя за мусульманина, он снискал дружбу известного алжирского вождя Абхелькадера, и в качестве его секретаря участвовал с ним в разных походах против непокорных племен. Пред последнею борьбой Абхелькадера с Французами он бежал обратно к своим соотечественникам и сделался первым переводчиком и доверенным лицом при маршале Бюжо. Впоследствии, имея секретное поручение от французского правительства и выдавая себя опять за мусульманина, он посетил Каир и Мекку, где был узнан и едва за то не поплатился жизнью. Полуараб по нравам, прекрасный наездник, храбрый и красноречивый Рош сразу приобрел доверие и дружбу бея. Поэтому ему не трудно было занять первенствующую роль в том, чтобы склонить его в пользу европейских реформ, согласно получаемым из Парижа указаниям. В этом случае он встретил поддержку в английском консуле Ричарде Вуде. Этот замечательно ловкий дипломат пробыл в Тунис вскоре после Роша. Приняв сначала на себя личину скромности, он не думал оспаривать выдающееся положение, занятое его сотоварищем. Бей почему-то отнесся к нему недружелюбно и не дозволил ему даже поместиться в доме, который занимал его предместник. Рош пригласил его к себе, и затем уже сам нашел для него другое помещение. Мы увидим впоследствии, как Англичанин отблагодарил за французское гостеприимство. Хотя в деле реформ Вуд действовал за одно с Рошем, но он имел при этом совершенно иную цель: ему нужно было отдалить Тунис от Франции и сблизить с Турцией, может быть даже образовать из Туниса турецкую провинцию, на которую Франция не могла бы наложить своих рук, не коснувшись восточного вопроса. Кроме Роша и Вуда, третьим выдающимся лицом, повлиявшим на бея в смысле реформ, был генерал Хейредин, Тунисец турецкого происхождения. Он бывал в Париже, знал французский язык и был сторонником реформ и Французов, но вместе с тем боялся властолюбия Франции, а потому в продолжении всей своей политической деятельности стремился к сближению с Турцией, которую почитал менее опасною. Вследствие нерешительности характера бей Магомет постоянно колебался между советами консулов и Хейредина, и [105] нашептываниями фанатиков-улемов, ставивших ему в пример мароккского султана. Наконец, под сильным европейским давлением Магомет был вынужден дать обещание ввести у себя те же реформы, которые были обещаны и турецким султаном. Практическим последствием этого обещания было установление весьма значительной поголовной подати - “межба”, которая должна была заменить прежние произвольные налоги. На деле же старые налоги все-таки продолжали взыскиваться. Когда советчики бея уговаривали его ввести не поголовную, а пропорциональную подать, он очень характерно отвечал им: “Действительно, пропорциональная подать более согласна со справедливостью, но если б я ее ввел, то богатые подкупали бы каидов, чтобы быть записанными в число бедных, а бедные, не имея возможности этого сделать, были бы записаны в число богатых” Случайное обстоятельство ускорило дальнейшие шаги по пути либеральных реформ. Два смертные приговора за кощунство и прелюбодеяние, немедленно тут же приведенные в исполнение, вызвали общее негодование. Консулы забили тревогу и устыженный бей, для обеспечения прав своих подданных от дальнейшего произвола, решился обнародовать нечто в роде конституции с красноречивыми фразами о прирожденных человеку правах. В торжественном заседании, в присутствии улемов, консулов и французских моряков, бей обязался свято исполнять этот так называемый “Основной договор”. Поздравления посыпались на него из Парижа, и Наполеон прислал ему орден Почетного легиона. Бей, со своей стороны, не остался в долгу. Он предоставил Франции исключительное право на устройство телеграфных линий по всей стране, поручил французскому инженеру исправление древнего римского водопровода и приказал построить на свой счет новое здание для французского консульства. Но английский консул Вуд не дремал и, пользуясь временною отлучкой Роша, добился от бея более существенной привилегии, а именно концессии на постройку важной железной дороги от порта Ла-Гулет до города Туниса. Подобно прежним беям, Магомет не отличался бережливостью, но бросал он деньги все-таки не без счета и во всяком случае с большим вкусом, нежели его предместники.

Построенный им дворец - “Гарем” - образец самого чистого [106] арабского искусства ⁴. К сожалению, он не успел его кончить: он умер в 1859 году. Ему наследовал брат его Сиди-Садок ⁵, который приобрел раньше того общую известность своею строгостью в качестве “лагерного бея”. Это звание соединялось всегда с положением наследника престола. По древнему обычаю лагерные беи во главе военной экспедиции торжественно со знаменами отправлялись два раза в год во внутрь страны для побуждения к исправной уплате податей и наводили страх на все население. Под красивою наружностью и мягким взором Сиди-Садок скрывал жесткую и преступную душу. Ближайшим его советником оставался все тот же старый казнодар. Выдавая себя за сторонника Франции, Сиди-Садок не только подтвердил основной договор, но находил его недостаточным и потому приступил к редакции новых кодексов и обещал введение новых смешанных судов. Во время посещения Наполеоном Алжирии в 1860 году, он отправился сам туда его приветствовать. Между тем наступили другие времена. Объединение Италии, последовавшее вслед за победоносными экспедициями Гарибальди, и вмешательство Наполеона в мексиканские дела нанесли удар могуществу Франции в Европе. Это не замедлило отозваться и в Тунисе и совпало там с периодом иностранных займов, внутренних возмущений и европейского вмешательства, приведших к полному разорению богатейшей страны. Государственные реформы Сиди-Садока были увенчаны учреждением Верховного Совета из шестидесяти членов, назначаемых беем. Без одобрения этого совета ни одно из распоряжений бея не могло быть приведено в исполнение, но так как, по проискам казнодара, совет был образован из большинства его приверженцев, то и неограниченная и безответственная власть бея перешла в действительности к нему. У бея руки оказались связанными, а казнодар прикрывался авторитетом совета. Плачевные результаты реформ не замедлили обнаруживаться. Консул Рош, принимавший в них такое деятельное участие, теперь не знал уже к кому обращаться; его влияние быстро падало и, сознавая свою ошибку, он вскоре вынужден был покинуть [107] свой пост. Напротив того, значение Англичанина Вуда росло с каждым днем. Он не только поддерживал новые порядки, но даже соглашался и на то, чтоб английские подданные были подсудны местным судам. Впрочем, не одни Французы были недовольны реформами; более всех недовольны ими оставались сами Арабы. Они не чувствовали более той власти, к которой привыкли обращаться. Совет - это собрание, то есть непонятная для них отвлеченность. Кроме того, в числе членов совета находились разные проходимцы, большею частью иностранцы, ренегаты, хищники, и недовольство против Европейцев, а в особенности против Французов, которых почитали виновниками всех нововведений, все росло и росло. Среди такого брожения умов, подати медленно поступали в казну, но казнодара это не озабочивало: он производил уплаты бумажками, обеспеченными будущим урожаем. Чиновники, не получая жалования, давили население и вымогательство обратилось в явление повсеместное и обыденное. В тех же случаях, когда требовалась звонкая монета, казнодар обращался к займам у местного банкира - Еврея, с которым тайно состоял в сообществе. Наконец прибегли впервые к европейским банкирам. Из заключенного в Париже в 1863 году займа в 35 милл. фр., казна получила всего только 6 милл. фр.; остальная сумма осталась в руках посредников, в числе которых находился не только казнодар, но и сам бей. В это время европейские дела совершенно отвлекали внимание Наполеона от Туниса, где, со времени отъезда Роша, Вуд сделался настоящим руководителем внешней политики и направлял ее к заветной своей цели, сблизить Тунис с Турцией, причем он не забывал и непосредственных интересов английских подданных: он добился для них права владеть недвижимыми имуществами. Долги, между тем, далеко не успокоивали население, а одновременное увеличение вдвое размера без того непопулярной поголовной подати вызвало сначала общий протест, а затем и открытое восстание. Ослабленная Франция не нашла в себе достаточно энергии, чтобы принять на себя все последствия одиночного вмешательства во внутренние дела Турции, она изменила в этом случае своей традиционной политике и решилась разделить с Англией и Италией свое прежнее исключительное положение. Последовала морская демонстрация, в которой приняли участие все три державы, к которым [108] непрошенно присоединилась и Турция. Эта демонстрации заставила бея уменьшить поголовную подать. Но бей пошел еще дальше: он совершенно отменил конституцию, о которой страна не хотела и слышать. Восстание тем не менее продолжалось, несмотря на то, что казнодар ловко старался разъединить своих врагов и противотавить их один другому. Консул Вуд и особый коммиссар, присланный султаном, всюду проповедовал о необходимости турецкого вмешательства. Уже в Константинополе было решено послать в Тунис оккупационный корпус для водворения порядка. В эту критическую минуту французское правительство пробудилось: оно решительно объявило, что не допустит к тунисским берегам ни одного турецкого корабля, и что в случае посылки турецких войск, сосредоточенная в Алжирии армия немедленно вступит к турецкие пределы. Эта угроза возымела свое действие, и турецкий коммиссар поторопился оставить Тунис. Но энергический протест Франции был только минутною вспышкой: казнодар все-таки остался на своем месте, а напротив того, его противник, французский агент, был отозван. Тогда началась расправа казнодара с восставшими Арабами, и расправа эта была ужасна: хватали людей по одному только подозрению, подвергали пытке; безо всякого суда вешали и расстреливали: восставших Каидов изменнически заманивали, обещая помилование, и затем бросали их в тюрьму, где они умирали отравленными. Казнодар уже не вооружал более одно племя против другого, но стремился соединить их в общей ненависти против Европейцев, которые во многих местах, вместе с Евреями, подвергаются погромам. Вследствие беспорядков и неурожая появился голод; за ним следовали болезни: холера, тиф, даже чума; нелепые финансовые меры вызывали множество банкротств. Для увеличения доходов, совершенно истощавшихся, прибегали к чеканке фальшивой звонкой монеты, и, наконец, опять обратилась к европейскому займу, часть которого была выплачена старыми заржавленными пушками и негодными фрегатами, несмотря на то, что заем был обеспечен таможенными пошлинами. Положение страны было настолько безотрадным, что у населения не хватило более сил поднять знамя серьезного восстания. В 1865 году младшему брату бея удалось однако увлечь за собою некоторых недовольных, но эта вспышка послужила лишь поводом к новым жестокостям. Среди всего этого [109] хаоса европейское вмешательство становилось неминуемым. Сам казнодар начинал это сознавать и, опираясь на английского и итальянского консулов, желал только одного: отстранить от вмешательства Францию. С этою целью была пущена в ход мысль о нейтрализации Туниса, на подобие Бельгии и Швейцарии. Италия, которая после присоединения Венеции, начала обращать особое внимание на Тунис, сочувственно отнеслась к этой мысли. Но прежде всего было необходимо заняться финансами страны. Большею частью кредиторами бея в Тунисе были Англичане и Итальянцы, тогда как внешние государственные займы были заключены во Франции. Чтобы получить совместно с Францией право голоса в общем преобразовании финансов, необходимость которого уже никем не оспаривалась, нужно было добиться того, чтобы частным долгам бея был придан государственный характер. С этою целью несколько следующих, одна за другою, конверсий превратили эти частные долги в общий облигационный двенадцатипроцентный долг; но выпущенные казнодаром облигации значительно превысили цифру долгов и излишек этот продавался казной сначала по 84 и 82, а потом по 18, 16 и даже по 4 франка за сто. Обеспечением этих конвертированных долгов должны были служить те же самые пошлины, которые уже гарантировали французские долги. В ответ на вызванный, по этому поводу, протест со стороны парижских кредиторов, им перестали уплачивать купоны. Тогда французское правительство взяло под свою защиту интересы своих подданных, и бей согласился на учреждение франко-тунисской коммиссии для правильного распределения поступающих доходов. Разумеется, Англия и Италия, через посредство казнодара, потребовали участия своего в этой коммиссии. Бей, чувствуя поддержку, склонился на сторону соперников Франции и уничтожил уже состоявшееся с нею соглашение. В то время Франция не могла поддержать своего тунисского представителя: после 1866 года она была слишком озабочена германскими делами и потому должна была делать уступки в Тунисе: франко-тунисская коммиссия превратилась таким образом в международную финансовую коммиссию с участием в ней Англии и Италии. Слабостью Франции воспользовался тогда же итальянский консул для заключения с беем чрезвычайно выгодного для Италии торгового договора и для приобретения права на разработку богатых оловянных рудников. Но [110] судьба иногда подсмеивается над политическими расчетами государственных людей, как и вообще над всеми человеческими предположениями: международная коммиссия, образованная с целью изъять Тунис из-под исключительной опеки Франции, является учреждением, которое совершенно вовремя умерило властолюбие союзников Франции, проявившееся с особою силой в Тунисе непосредственно после Франко-Прусской войны. Это отодвинуло, правда, на десять лет европейское деятельное вмешательство в тунисские дела, но за то послужило охраной традиционных прав Франции в эпоху, последовавшую вслед за Седаном и Коммуной, остановило дальнейшие шаги Англии и Италии, разделило их взаимные интересы и потому ослабило их влияние. В это время Франция успеет окрепнуть, дать почувствовать снова свою силу и завоевать обратно прежнее положение. Финансовая коммиссия, конечно, не успела достигнуть своей цели благодаря интригам бея и внутреннему разладу, но за то внесла в управление финансами некоторый порядок и подготовила добросовестных чиновников, которые оказались весьма полезны впоследствии, при окончательном занятии Туниса Французами. Для того, чтобы понять дальнейший ход событий необходимо ближе познакомиться с устройством этой коммиссии. Она состояла из двух комитетов: исполнительного и контрольного. Первый из них обязан был управлять финансами страны, заботиться о сокращении расходов и долгов, об увеличении доходов и об ограничении раздаваемых беем привилегий. Представителем комитета был назначен генерал Хейредин, открытый враг казнодара и пользовавшийся доверием Франции Контрольный комитет наблюдал за действиями исполнительного комитета и имел право приостановить исполнение всякого его решения. Он состоял из шести членов, представителей кредиторов страны: двух англо-Мальтийцев, двух Итальянцев и двух Французов. Все тунисские долги равнялись 160 милл. фр., и по ним уплачивалось ежегодно по 20 милл. фр. процентов. Доходы же превышали 13 мил. При таком дефиците оставалось только одно: войти в соглашение с кредиторами, после чего долг, действительно, уменьшился до 125 миллионов, а проценты сократилось до 6 1/4 миллионов в год. В замен суммы долга коммиссия выдавала кредиторам новые облигации. Таком образом, в распоряжении бея оставалось только 7 миллионов франков в год. Сумма, очевидно, [111] недостаточная при укоренившейся привычке к расточительности, не принимая уже в расчет неурожайные годы, когда доходы должны еще сократиться. Из этого видно, что интересы кредиторов далеко не были обеспечены. Успешному ходу дел, кроме того, препятствовала и всеобщая вражда: казнодар ненавидел Хейредина, между обоими комитетами был полный разлад, консулы интриговали друг против друга и боролись то с исполнительными комитетами, то с более требовательными кредиторами. Италия, после разгрома Франции, стремилась завладеть ее наследством не только в Тунисе, но и на всем Востоке. Непомерные притязания Итальянцев устрашили бея: он вдруг становится снова сторонником Франции и даже изгоняет известного немецкого путешественника Рольфса, прибывшего с целью поднять алжирских Арабов. Между тем, итальянский консул начал действовать уже чересчур смело. Поддерживая несправедливую денежную претензию одного итальянского афериста, он потребовал для своих соотечественников полного изъятия от податей. Против таких притязаний коммиссия энергически протестовала. Даже Вуд, предвидя опасность со стороны Италии, поддержал французского агента, и бей остался непреклонным. Тогда консул прервал с ним сношения, угрожая вызвать военную эскадру, которая была остановлена только совокупными представлениями, сделанными Францией, Англией и Турцией флорентинскому кабинету. По возникшему недоразумению назначен был третейский суд, который решил дело в пользу бея, и следовательно против Италии. Сиди-Садок, смущенный смелостью, обнаруженною Итальянцами, решился, по совету Вуда, послать Хейредина к султану, с просьбой принять его под свое покровительство. Хейредин вскоре возвратился и действительно привез фирман, утверждающий сюзеренные права Турции. Этот фирман никогда не был признан Францией, но послужил для нее впоследствии источником разных затруднений. Выдающееся положение, занятое в этот период времени Вудом, позволило ему добиться уступки новых концессий на постройку двух железно-дорожных линий: от Ла-Гулет в Тунис ⁶ и от Туниса к Алжирской границе. К счастью Франции для постройки этой [112] последнее дороги не нашлось в Англии капиталов. Практические Англичане, как бы предусматривая будущее, всегда неохотно помещали свои капиталы в тунисские предприятия. Между тем, дела шли плохо: и половины ожидаемых доходов не поступало в казну. Окончательное банкротство ожидало снова Тунис. Члены контрольной коммиссии подали в отставку. Казнодар продолжал интриговать и покровительствовать иностранным аферистам в ущерб прежним кредиторам. Через его посредство бей раздавал земли и леса для разных промышленных предприятий бессовестным спекуляторам, которые, не затратив ни копейки, предъявляли затем требования о миллионных убытках под тем предлогом, что вследствие отсутствия безопасности в стране, они лишились возможности получить ожидаемые выгоды. Исполнительный комитет всеми силами противодействовал таким мошенническим сделкам, но их тщательно от него скрывали и они продолжали умножаться. Казнодар дошел до того, что посылал собственного сына грабить у самых ворот Туниса караваны, доставляющие подати в казну. О всех этих проделках доводили до сведения бея, но он почему-то не хотел им верить и казнодар по-прежнему оставался всесильным. Тем не менее падение его уже приближалось. Сам казнодар выдвинул нового любимца, который должен был его свергнуть. На улицах порта Ла-Гулет красивый мальчик подбирал окурки сигар около кофейн. Его звали Мустафой-бен-Измаил. Его заметил какой-то тунисский офицер и взял его к себе. Казнодар его увидел и желая угодить бею, послал его к нему. Сиди-Садок был сразу совершенно очарован Мустафой. Не имея детей мужского пола, он его усыновил и выдал за него свою дочь. Затем Мустафа был назначен дивизионным генералом, и первое время был преданнейшим слугой казнодара. Но властолюбивый и завистливый характер нового любимца не замедлил обнаружиться. Слухи о стомиллионном состояние казнодара пробудили его алчность, и между двумя приближенными началась борьба. По мере того, как возвышался Мустафа, влияние казнодара слабело. Этим воспользовался Хейредин, чтобы представить бею письменные доказательства злоупотребления казнодара. У бея открылось глаза, и он, наконец, убедился в своем заблуждении: казнодар был постыдно изгнан, и часть его имущества, хотя и незначительная, была [113] конфискована. Место казнодара занял пока Хейредин, а Мустафа был назначен морском министром. Положение Хейредина было затруднительно: бей его не любил, и находил слишком серьезным; Мустафа тайно стремился занять его место, а соперники Франции, в том числе английский и итальянский консулы, были его врагами. После Роша, французское правительство не имело в Тунисе влиятельных представителей, и вот в 1875 году оно решилось назначить туда нового консула, опытного и даровитого дипломата г. Рустана ⁷. С приездом его, Хейредин нашел ту опору, в которой нуждался, и дела сразу получили благоприятный оборот. Порядок восстановился, население обратилось снова к труду и, по выражению самого министра, “девушка украшенная бриллиантами могла безопасно пройти страну с севера до юга”. Французское влияние усиливалось и уже французская компания получает концессию на постройку железной дороги к Алжирской границе, после того, как Англичане лишились этого права, не приступив к работам в назначенный для того срок. Так прошло три года. Восточная война вдруг изменила положение дел. Хейредин имел слишком много связей в Константинополе, чтоб отказать в помощи Туркам, а потому было решено послать вспомогательные войска. Но пока медленно набирали солдат, нужно было успокоить нетерпение Турции денежными пожертвованиями, вследствие чего государственные доходы и собираемые по подписке деньги начали направляться к султану. Эти денежные субсидии, поглотившие сбережения страны, потребовали нового сокращения расходов и, между прочим, решено было уменьшить размер получаемых принцами пенсий. Этого было достаточно, чтобы вызвать падение Хейредина ⁸. Вскоре после того, место его занял Мустафа-бен-Измаил. Войска были, наконец, собраны и готовы к отплытию в Турцию, но было уже поздно. Сан-Стефанский мир только что пред тем прекратил войну. В интересах Франции было необходимо привлечь нового казнодара на свою сторону. Для достижения этой цели не следовало пренебрегать услугами [114] разных сомнительных посредников и вообще быть слишком разборчивым и средствах. Г. Рустан это вполне понял и в этом случае воспользовался приемами, употреблявшимися обыкновенно г. Вудом, столь успешно действовавшим на дипломатическом поприще в течение более 50 лет. Старания его увенчались успехом. Мустафа открыто объявил себя сторонником Франции и продолжал некоторое время политику Хейредина. Посещение им парижской выставки в 1878 г. еще более возвысило к его глазах Францию. В это время заседал Берлинский конгресс, на котором, одновременно с восточным вопросом, должна была решиться и дальнейшая судьба Туниса. Англия только что захватила Кипр и намечала уже для себя Египет, что располагало ее снисходительно относиться и к чужим захватам. Французский уполномоченный Ваддингтон воспользовался этим настроением, чтобы заговорить о Тунисе: ему было важно укрепить в будущем исключительное влияние Франции в этой стране. Маркиз Салисбюри совершенно вошел в его виды, и в конфиденциальном разговоре заявил ему, что положение занятое Францией в Алжире дает ей полное право распространить во всякое время свою власть и на соседний Тунис, что Англия там не имеет существенных интересов и намекая затем на возможность в будущем французского занятия Туниса, уверял, что отношение Англии в этом случае не изменится. Такие важные уступки были сделаны не случайно. Признавая неминуемым европейское вмешательство в тунисские дела, интерес Англии заставлял ее поддерживать Францию против Италии для того, чтобы помешать соединению в одних руках европейского и африканского побережья в той узкой части Средиземного моря, между Сицилией и Тунисом, через которую лежит путь в Египет и Индию. Этот взгляд обнаружила Англия еще раньше, во время флорентинских переговоров 1871 года, когда итальянская пресса довольно громко начала выражать претензии Италии на Тунис. Германия, со своей стороны, совершенно равнодушно относилась к тунисскому вопросу; князь Бисмарк даже с некоторым удовольствием смотрел на распространение французского влияния в тех странах, где оно не могло встретиться с германскими интересами. Отчего же Франция немедленно не воспользовалась благоприятными обстоятельствами и тогда же не заняла Туниса? Ответ [115] на этот, еще мало расследованный, вопрос дается двоякий, смотря по тому, из какого лагеря он исходит: французского или итальянского. Французская версия заключается в следующем. В 1878 году общественное мнение высказывалось против увлечения колониальною политикой; находили, что всякая морская военная экспедиция может ослабить силы страны и уменьшить значение ее в Европе. Так думал и Гамбетта, который не только не желал занятия Туниса Французами, но был даже против участия Франции в Берлинском конгрессе. Кроме того, не было никакой побудительной причины к немедленному вступлению в Тунис: бей и Мустафа были в то время более чем когда-либо преданы Франции, а консул Вуд, продолжавший, несмотря на заявления Салисбюри, действовать в прежнем духе, был отозван, что было всеми понято как отречение Англии от всякого вмешательства. Итальянцы, напротив того, объясняют дело совершенно иначе. Они утверждают, что на Берлинском конгрессе князь Бисмарк предлагал сначала Тунис Италии, которая от него отказалась только в виду дружественных отношений с Францией, заявившей положительно, что и она, со своей стороны, никогда не займет Туниса. Это объяснение, впрочем, представляется мало вероятным. Документально известно, что французские министры и французский посол в Риме уверяли только, что они вовсе не желают занять Тунис, но вместе с тем, что они не потерпят, чтобы кто-либо другой их в том опередил. Кроме того, о свободе действий в Тунисе, предоставленной на конгрессе Франции, говорили уже тогда с горечью все итальянские газеты, и это обстоятельство не могло оставаться тайной для итальянских правителей. Оставив Берлин с пустыми руками, разочарованная Италия немедленно проявила все свое неудовольствие в отношениях к Тунису, где политика ее с того времени направлена исключительно на устранение Франции. С этою целью был назначен новый, энергический консул, г. Маччио, который вступил немедленно в воинственную роль г. Вуда, только что пред тем отозванного. Одновременно глава итальянского кабинета убеждал Итальянцев помещать свои капиталы в тунисских предприятиях, а итальянский парламент значительно увеличил субсидию итальянским школам в Тунисе.

Между тем г. Рустан открыто действовал, как [116] представитель державы, исключительное влияние которой в Тунисе должно быть с того времени преобладающим. Он также старься привлечь туда французские капиталы, с тем чтобы восполнить ими малочисленность французских подданных в сравнении с Итальянцами и Мальтийцами. Противодействие встретил он в исполнительном комитете и, что всего удивительнее, в вице-председателе его, Французе, но из этой борьбы вышел победителем. Единственным сериозным противником его оставался г. Маччио, смелость которого все увеличивалась, несмотря на то, что он не находил деятельной поддержки в местных Итальянцах, большею частью людей почтенных и скромных, и не имеющих ничего общего с крикливыми и властолюбивыми итальянскими жидами, почитающими себя представителями всей итальянской колонии. Смелость г. Маччио вскоре дошла до дерзости: он вздумал лишить Французов предоставленной им еще в 1861 году телеграфной монополии. Несмотря на точный смысл конвенции, не без труда и после долгих переговоров, бей подтвердил данную им привилегию. Еще с большею настойчивостью выступил представитель Италии в вопросе о продаже железной дороги от Ла-Гулет в Тунис. Дорога эта была построена английскою компанией, пожелавшею от нее отделаться, находя предприятие это для себя невыгодным. Покупателем явилось алжирское железнодорожное общество, встретившее конкуррента в итальянской компании Рубатино, которая предложила вдвое высшую покупную плату, что не помешало, однако, Французам в конце-концов приобрести эту дорогу. Но дело этим не окончилось. Компания Руббатино опротестовала покупку в Лондоне, ссылаясь на то, что, вопреки существующему в Англии закону, продажа была совершена без разрешения верховного лондонского суда. Лондонский суд, основываясь на этом упущении, отменил продажу и предписал произвести ее вновь, но только с публичного торга. На происходивших торгах компания Руббатино, с денежною поддержкой Итальянского правительства, предложила такую высокую плату, что дорога, разумеется, осталась за ней. Вместе с тем. Итальянское правительство предоставило денежную субсидию итальянским пароходам, для учащения рейсов к новой железной дороге. Эти происшествия происходили в 1880 году, и послужили началом к более энергическому [117] вмешательству Франции, которое и привело, наконец, к оккупации страны о к протекторату.

Так называемая “победа” Италии в железнодорожном деле позволила врагам Франции поднять головы. Дарованное Франции право на постройку нескольких, не столь важных, железнодорожных ветвей, а равно и на устройство порта в Тунисе ⁹, нисколько не ослабило произведенного впечатления. Даже бей призадумался и начал подозрительно смотреть на будущность Франции. Среди этих столкновений, он и его управление почувствовали себя более самостоятельными, и своими действиями снова ввергли страну в анархию. Жители уже настолько обедняли, что не имели более возможности уплачивать прежних податей, и кредиторам облигаций могли выплатить лишь половинную стоимость их купонов. Одновременно, с разрешения коммиссии, заключались новые займы, появились снова разные спекулянты и аферисты. Сиди-Садок, тайком от коммиссии, начал отчуждать государственные имущества и собственность мечетей; каиды, на которых лежала обязанность взыскивать подати, утаивали их, показывая оффициально меньшие суммы; общественные здания становились необитаемыми и улицы обращались в клоаки; базары пустели; толпы жалобщиков осаждали ежедневно дворец; значение власти окончательно падало; никто не хотел более ее знать, и прежде всего Европейцы, которые почитали для себя все дозволенным. В 1880 году как будто бы возвратились времена знаменитого казнодара. На все представления французского консула бей ссылался на свое бессилие водворить порядок. Еще в 1878 году выброшенный на берег французский пароход был разграблен прибрежными горцами-Крумирами, в виду бездействовавших тунисских солдат. Потом тунисские шайки начали постоянно переходить алжирскую границу и безнаказанно тревожить подчиненные Франции племена. Восставшие в 1879 году алжирские Арабы продовольствовались в Тунисе, где главные виновные находили для себя убежище; наконец, матросы находящегося в распоряжении консула парохода подверглись оскорблениям со стороны тунисских солдат, и один из них был даже ранен. [118] Постоянные представления г. Рустана стали раздражать бея; он был поставлен в невозможность дать надлежащее удовлетворение и потому постороннее вмешательство, постоянно напоминающее ему об его бессилии, тяготило его. Внушения соперников Франции и неудача ее в железнодорожном деле мало-помалу совершенно изменили отношения его к г. Рустану. Он тайно начал поддерживать врагов Франции, а потом и открыто выступил против нее в наделавшем большого шума в Европе деле о продаже “Энфиды” - обширного имения, принадлежавшего Хейредину. Это имение заключалось не только в дворцах с садами в окрестностях Туниса, но и в поместья равняющемся целой провинции и находящемся в самой плодородной части Туниса, на юге от столицы. Имение это давало мало дохода и требовало затраты больших капиталов. Для приобретения его учредилась в Марсели Французская компания. Когда все было устроено и оставалось только оформить сделку, местные суды и нотариусы, вследствие полученных секретных приказаний, отказались от утверждения купчей. На подаваемые со стороны покупщиков жалобы бей не обращал никакого внимания под тем предлогом, что имение было пожаловало Хейредину будто бы только для личного пользования, а не для продажи иностранцам. Между тем по документам права Хейредина не подлежали никакому сомнению, и врагам Франции пришлось прибегнуть к другим средствам. По мусульманским законам сосед продающегося имения пользуется преимущественным пред другими правом покупки. Этим законом воспользовался Мустафа-бен-Измаил, чтобы подставить некоего Еврея Леви, английского подданного, для предъявления своих прав на приобретение Энфиды. Хейредин, знакомый со всеми мусульманскими тонкостями, в свою защиту прибегнул к другой лазейке: он при продаже оставил за собою полосу земли прилегающую будто бы к владениям Леви, который в таком случае уже не был смежным владельцем, а потому никаких прав на Энфиду более не имел. Но подпольные враги Франции этим не успокоились: Леви аппеллировал к судьям действующим на основании законов обряда Ганефи ¹⁰, которые признают права соседа, [119] несмотря на оставленную во владении собственника граничную полоску. Вызванный для защиты Леви, английский адвокат Бродлей перенес агитацию за пределы Туниса. Корреспонденциями своими в английские газеты он взволновал английское общественное мнение; на Леви начали смотреть как на жертву французского властолюбия, и все эти интриги не замедлили отозваться на отношениях между парижским и лондонским кабинетами. Переговоры тянулись более года и прекратились только после занятия Туниса Французами. Что же затем оказалось? Леви никогда не владел ни одною пядью земли, соприкасающеюся с Энфидой. Он более двух лет вводил всех в заблуждение с целью заставить заплатить за свою собственность баснословно высокую цену. Обман был вовремя обнаружен, и дело было вполне разъяснено решением тунисского трибунала. Но это все открылось уже в то время, когда Французы крепко засели в Тунисе, и когда посторонние интриги и властолюбивые надежды отчасти рассеялись пред совершившимся фактом французской военной оккупации, но пока дело тянулось, интриганы бодрствовали и положение г. Рустана становилось невозможным. Мустафа считал значение его окончательно потрясенным и более с ним не стеснялся: все что было против интересов Франции находило в нем поддержку. Бей также принимал долготерпение Франции за признак слабости, и вот начинается, с его стороны, целый ряд открытых враждебных действий: разгоняются силой рабочие, приступившие к сооружению железной дороги к алжирской границе, под предлогом существования другой, давно уже погашенной давностью, концессии; раздаются оружие и порох прибрежным жителям; Крумиры начинают похищать скот у соседних Алжирцев, задерживать их гонцов и поджигать их леса, с начала 1881 года вооруженные шайки в несколько сот человек переходят границу; наконец, 31 марта и 1 апреля того же года уже несколько тысяч Арабов врываются в Алжирию и атакуют французские войска. Они, разумеется, были отражены, но между Французами оказались убитые и раненые. Все эти происшествия совершались не без тайного подстрекательства бея и его министра, что подтверждалось и отношениями Арабов к испуганным рабочим - Итальянцам, которых они уверяли, что им нечего бояться. Волнение вскоре распространилось по всему Тунису и беспокойство не замедлило охватить [120] и алжирские племена, между которыми начали обнаруживаться частые преступления, провозвестники восстаний. Становилось ясно, что бею была обещана иностранная помощь, иначе поведено его было необъяснимо. Не даром г. Маччио постоянно призывался во дворец. Наступило время для Франции воспользоваться, наконец, плодами Берлинского конгресса и приступить к решительным мерам. Г. Ферри становится главой кабинета, и посылка военной экспедиции в Тунис для наказания Крумиров решена. Как всегда решительный и энергический образ действия обезоруживает врагов, не расположенных вступать в открытый бой, воинственные голоса в Англии сразу утихают; Германия остается по-прежнему равнодушною: султан протестует, но тщетно; изолированная Италия сознает, что она ничего не может предпринять без содействия Англии, а потому сдерживает до поры до времени свое неудовольствие ¹¹: Г. Маччио отзывается и издававшаяся в Сардинии на арабском языке газета, имевшая целью возбудить Арабов против Франции, перестает выходить. Один только бей еще надеется: он не хочет верить, что он всеми оставлен, и продолжает сопротивляться; но французские войска уже под стенами Туниса, и он смиряется. 12 мая 1881 г. был подписан Кассар-Саидский договор ¹², установляющий французский протекторат над Тунисом. В силу этого договора французские войска занимают страну и все сношения с иностранными государствами должны происходить не иначе, как через посредство французского министра-резидента. Казалось, что все было кончено. Но Мустафа однако не отчаивается: он играет в двойную игру, и выступив сторонником договора, тайно сносится с Константинополем и подготовляет новое восстание. Это не мешает ему одновременно отправиться во главе оффициальной миссии в Париж, где его ожидает большой крест ордена Почетного Легиона. Но вскоре его замыслы обнаруживаются: было замечено, что в его отсутствие бей становился более сговорчивым, и Мустафа не успел еще оставить Франции, как [121] вспыхнуло восстание на юге Туниса, им подготовленное. Необходима была новая жертва со стороны бея, и г. Рустан потребовал увольнения любимца, на что бей должен был дать свое согласие, обливаясь слезами ¹³. Восстание было усмирено французскими войсками, для чего понадобился новый поход. После наказания Крумиров и полного умиротворения страны, нужно было водворить в Тунисе порядок и поднять его благосостояние; это будет ближайшею задачей протектората. Теперь для Туниса начинается новая эра, описание которой не входит в рамки настоящей статьи. Со времени протектората Тунис перестает быть самостоятельным мусульманским государством. Власть бея только поминальная, и действительными хозяевами страны являются Французы, которым Тунис и обязан настоящим своим благоденствием. Выводы, которые сами собою вытекают из истории Туниса, могут одинаково относиться ко всем мусульманским государствам: разрушаясь от соприкосновения с европейскою цивилизацией, им остается или обновиться и процветать под тою или другою формой европейского протектората или же, совершенно замкнувшись от Европы, медленно разлагаться, продолжая свою агонию на неопределенное время.

Дмитрий Гессе.

Петергоф, 1891.

Комментарии

1. Династия эта происходит от Гафса, одного из сподвижников Мароккского Махди Альмохадов Абдул-Мумена. Сначала Гафсиды были только правителями Туниса, а потом стали самостоятельными властителями.

2. Братство это основало во второй четверти настоящего столетия и центр его находится в Триполийском оазисе Джербуб. Цель его - выселение мусульман из стран, занимаемых христианами, и объединение многочисленных мусульманских братств.

3. La politique francaise en Tunisic, par P. H. X. Librairie Plon. Автором ее считают T. d’Estournelle de Constant.

4. У Магомета было 1.200 жен и наложниц. Дворец его Гарем обращен в настоящее время в музей.

5. При нем последовало занятие Туниса Французами в 1881 году.

6. Сила прежней концессии на эту дорогу, которою никто своевременно не воспользовался, прекратилась за истечением давности.

7. На долю г. Рустана выпала впоследствии подготовка и первоначальная организация французского протектората.

8. В 1877 году Хейредин удалился сначала во Францию, а потом в Турцию, где султан в награду за его преданность назначил его великим визирем.

9. Канал чрез мелководное озеро, соединенное с морем, который дозволит пароходам прямо подвозить товары и пассажиров к Тунису, минуя железную дорогу от Ла-Гулет, в настоящее время уже почти готов.

10. У африканских мусульман действуют два различные обряда и законоположения установленные двумя знаменитыми улемами Малеки и Ганефи.

11. Италия не долго сохранила сдержанное отношение к Франции: вслед за Кассар-Саидским договором пало министерство Кайроли, поддерживавшее надежды Италии на Тунис. Вскоре Италия принимает относительно Франции враждебное положение, которое доводит ее до тройственного союза.

12. Он называется также договором Бардо, от здания примыкающего к Кассар-Саидскому дворцу.

13. Мустафа уехал в Париж, а потом в Константинополь.