[...] На другой день назначено перемирие.

С обеих сторон выкинуты белые флаги. На гору поднимаются мерным шагом английские санитары с носилками.

Буры толпами разбрелись по полю вчерашнего сражения и, добродушно улыбаясь, вступают в беседу с английскими носильщиками.

Те угрюмо отмалчиваются и озабоченно снуют между грудами мертвых тел, отыскивая раненых, еще подающих признаки жизни.

Нужно обладать нервами мясника, чтобы равнодушно взирать на эту потрясающую душу картину поля сражения, от которой и теперь еще, при одном воспоминании, у меня холодеет сердце. Кучками нагромождены тела англичан, искавших за валами спасения от убийственного огня буров. Разве эти безжизненные громады каменных гор стоили того, чтобы из-за них погибло столько молодых цветущих жизней, чтобы из-за них пролилось столько крови! Еще вчера она билась горячим ключом, вызывая жизнь и движение, а сегодня она застыла черными лужами на изрытой земле, запеклась на грязных мундирах, на посиневших уже лицах убитых.

Вон лежит, раскинув руки и ноги, здоровенный детина с красной нашивкой сержанта — снарядом раздробило ему голову, и она представляет теперь безобразный ком рыжих волос, крови и мозгов.

Вон другой, широко раскрыв глаза, точно живой, с крепко сжатой в руке винтовкой — его молодое, безусое лицо застыло с выражением какого-то недоумения: «За что? За что?» А уж мухи копошатся на лице, залезая в глаза, в рот.

Буры хлопочут над своими жертвами, по праву победителя собирают винтовки, котелки и скатанные одеяла, составляющие снаряжение солдат, отстегивают и снимают с раздувшихся животов поясные ремни и подсумки. [309]

Вон бур, у которого на ногах вместо башмаков изорванные опорки, заприметил у офицера сапоги с желтыми голенищами. «Bei gute Skunnen!» [Славные сапоги!] — ухмыляется он. Но сапог не поддается. Еще одно усилие — и у него в руках сапог с оторванной ногой. Кость выше колена раздроблена осколком.

С проклятием швырнул он от себя сапог и заковылял дальше. Другие распарывают карманы, снимают бинокли, часы. Зачем все это мертвым, если все равно их оберут свои же санитары.

«Look here!» [Погляди-ка!] — подзывает меня знакомый бур и, улыбаясь, показывает снятый с груди молодого белокурого офицера бархатный медальон в золотой оправе; в медальоне портрет миловидной женской головки с изящным профилем. «Return happy, my Harry!» [Счастливо вернуться, мой Гарри!] — гласит надпись на обороте. Не вернется бедный Harry к своей милой; пал он, сраженный вражьей пулей, и хищные коршуны выклюют ему ясны очи, когда-то горевшие юношеским блеском. А она в ожидании весточки из далекой Африки будет томиться тоской беспредельной, пока наконец в списке убитых «во славу британского оружия» не появится знакомое дорогое имя. Застонет, зарыдает бедная; будет она проклинать эту славу британского оружия, эту жестокую, бессмысленную войну, отнявшую у нее ее счастье, ее жизнь.

Невыносимое зловоние и отталкивающие картины обирания и раздевания трупов заставили меня покинуть поле сражения, и я пошел за своей лошадью, размышляя дорогой о трагической участи женщин, которым иногда так горько приходится раскаиваться, что скромному пиджаку предпочли блестящий военный мундир [...]

Евгений Августу с. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899-1900 гг. Варшава, 1902, с. 92-95.