-

О ВОЙНЕ В АФРИКЕ

VIII.

Обязанности начальника пехоты в арриергарде.

При отступлении, в арриергард не должны назначаться полки, вновь прибывшие из Франции: они так же храбры, как и другие, но еще не так стойки и не успели привыкнуть к дикому крику Арабов. Все офицеры, бывшие в кампаниях, согласятся со [67] мною, что арриергард должен состоять из людей избранных, старых служивых, закаленных в экспедициях.

Колонный начальник должен сам назначить офицера, которому вверяется этот опасный пост; при этом не должны быть приняты в соображение никакие обстоятельства, кроме военных способностей этого офицера; равномерно же избираются и войска, более привычные и способные выполнить столь опасную обязанность (Командование арриергардом генералов: Пелиссье, Рено, Рефло, Сент-Арно и Мак-Магона, когда они были еще полковниками, осталось в памяти Арабов.).

Колонна в 5 или 6 тысяч человек должна иметь арриергард, составленный: на равнине, из двух, в горах — из трех баталионов; сверх того, при нем должны быть десять пар лошачьих седел со спинками (dix paires de cacolets) и взвод стрелков без ранцев, следующий в голове колонны. Эти стрелки назначаются не для того, чтобы принимать прямое участие в бою; их обязанность — под огнем неприятельским подбирать убитых, раненых и отсылать их в назначенное место; чрез это самые застрельщики не будут иметь причины оставлять свою цепь во время сражения, и ослаблять цепь, в которой люди должны быть попарно и, по возможности, на пять шагов дистанции.

Я испытал выгодные последствия этой системы; солдат заботится более о своем раненом товарище, нежели о самом себе, и нравственная сила его весьма укрепляется, когда он знает, что есть команда, [68] которой единственное назначение — не оставлять никого в жертву неприятелю.

При арриергарде должно состоять отделение горной артиллерии; но это оружие следует употреблять только в весьма крайних: случаях; артиллерийский огонь производит сильное впечатление на Арабов; но если его повторять очень часто, то страх, который наводят на них наши гранатки, скоро исчезнет. Притом, пальба из орудий, употребляемая только в важные моменты, может служить колонному начальнику сигналом, по которому он должен остановиться и немедленно сделать сообразные с обстоятельствами распоряжения.

Начальник арриергарда должен употребить всю свою деятельность, чтобы устроивать неприятелю засады, пользуясь всякою неровностию местности и кустарниками. При этом должны быть выбраны лучшие стрелки, с ружьями, заряженными двумя пулями. Сделав выстрел, они беглым шагом присоединяются к колонне. Следует поддержать их несколькими взводами кавалерии, дабы арриергард не вынужден был останавливаться и ожидать этих людей, которые непременно должны быть без ранцев. Все солдаты имеют тот недостаток, что даром выпускают много выстрелов; они открывают огонь часто с весьма больших расстояний, и потому офицеры, находящиеся в арриергарде, должны стараться убедить; людей, что следует стрелять не иначе, как на небольшом расстоянии и наверно; на бивуаках должно им повторять, что солдат, стреляющий на удачу — дурной солдат.

От излишней траты боевых снарядов несколько [69] раз случалось, что колонна оставалась без патронов, в то время, когда ей долго еще предстояло быть в экспедиции.

Если колонна сильно аттакована, особенно в горах, и если нельзя придти на бивуак ранее ночи, то неблагоразумно продолжать движение, тем более, что Арабы примут это движение за бегство.

Лучшее в таком случае средство, избрать хорошую позицию, оставить на ней весь обоз, солдатские ранцы, и сейчас же произвесть на неприятеля сильную аттаку (Генералы Шангарнье и Бараге-д’Иллье, были первые, которые показали нам всю пользу от перехода в наступление, исполненного с решительностью. Этот последний оставил по себе глубокое впечатление в Арабах провинции Константины, которые говорят о нем: «одна рука его стоит ста тысяч рук и сто тысяч рук не стоят одной его руки».); если вы его будете решительно преследовать на несколько льё, то он не станет вас беспокоить. Если колонна сильно аттакована в 3-х или 4-х льё от бивуака, который она только что оставила, и если ей следует возвратиться на тот же бивуак, то она должна перейти в наступление и отбросить как можно далее неприятеля.

(Если при переходе в наступление заметят, что Арабы занимают позицию, что показывает уверенность их в своих силах, то не должно их атаковать только с одного фронта. Когда Арабы видят себя обойденными, они вполовину разбиты. Часть колонны с каваллериею должна обойти их позицию и угрожать их тылу.

Но если позиция, занятая неприятелем, по силе своей, недоступна ни для кавалерии, им для пехоты, в таком случае должно прибегнуть к обману и начать отступление. Этот маневр мог бы быть опасен в европейской войне, где многочисленные полки одного корпуса действуют как машины; в Африке же, где офицеры и солдаты совершенно освоились с партизанскими схватками, он не представляет подобных неудобств. Вы предупреждаете своих, что это отступление ничто иное как обман, и что на таком-то именно пункте, вы перейдете в наступление. Потом начинаете отступательное движение, которое в глазах Арабов должно иметь вид бегства; для большого их в том убеждения не дурно оставить за собою ранцы, разные вещи в беспорядке, и даже несколько оружия. Эта приманка скоро привлекает Арабов, которые, не будучи подчинены никакой дисциплине, редко могут устоять против желания сторожить наше отступление и подбирать наших отсталых. Едва вышедшая из своей неприступной позиции на равнину, неприятельская пехота, как бы ни была многочисленна, будет вами побеждена, и кавалерия его, несмотря на свою подвижность, весьма потерпит от энергического перехода нашего в наступление.) [70]

Рацция (набег).

Когда колонна, во время кампании, успеет совершить удачное предприятие, отбив многочисленные стада, то необходимо составить совет управления, из начальника колонны (президент), начальника его штаба, интенданта, старшего полковника, капитана, поручика и офицера арабского управления, который будет исполнять обязанности секретаря. Этот совет распоряжается продажею другим племенам отбитых стад, которые могли бы затруднить и замедлить военные действия. Хорошо из них удержать только некоторую часть, с тем, чтобы употребить ее для раздачи людям, в продолжение некоторого времени по одному фунту мяса в день на человека. Такие особенные порции должны быть распределяемы без излишества, чтобы не расстроить тем здоровья людей; но повторю еще раз, что солдат должен всегда быть сыт, особенно в экспедиции. Подобными случаями должно пользоваться и для того, чтобы щедро награждать Арабов, которые хорошо вам служили проводниками. Уметь заставить себе хорошо служить — [71] также великий талант; небольшой расход, сделанный кстати, ведет к соблюдению большой экономии. Сколько раз случалось, что проводники наши, щедро подкупленные неприятелем, вели нас не в его владения, или отклоняли путь наш от того направления, которое приняли стада и главная часть преследуемых племен, а эти обманы делали бесплодными все наши утомительные марши.

Если после рацции вы узнаете, что наказанное племя не было так виновно, как вы полагали, и что оно пострадало от вас более, нежели следовало, будьте великодушны и отдайте ему, по возможности, все, что у него взяли. Надобно в особенности показывать Арабам, что их поражают за их проступки, а не для того чтобы воспользоваться добычей, которая далеко не может покрыть расходов, нами употребляемых в подобных предприятиях.

Весьма полезно приказать всем людям колонны, чтобы по покорении племени, не пренебрегать ни одним попавшимся лоскутком бумажки, и даже, по возможности, обыскывать Арабов, не имеют ли они чего нибудь при себе. Посредством этого часто открывали, что мы поражали совершенно безвинные племена, тогда как виновные были с нами. Сколько раз мы тратили огромные суммы, преследуя по ошибке невинные племена, чтобы удовлетворить личное мщение! Из подобных бумажек, я однажды узнал, что Абд-эль-Кадер, которого предполагали совершенно оставившим запад, находился только в двух переходах от моей колонны, и меня обошел, чтобы сделать раццию. Это было в 1846 году. Я был [72] вовлечен в заблуждение на счет расположения Абд-эль-Кадера союзными Арабами, следовавшими со мною; они скрывали от меня присутствие в той стране Абд-эль-Кадера, потому что желали опустошения страны Рааманов, против которых питали старинную ненависть. Я мог бы здесь привесть еще множество сведений, которые можно найти в таких записках. Ищейки (limiers) колонного начальника, знающие их важность, употребляют все средства для их отыскания.

Оставлять при действующей колонне отбитые стада весьма затруднительно; во первых, они очень замедляют движение, а в Африке, быстрота движений есть необходимое условие успеха; главное же, поставляя отбитие нескольких тысяч рогатого скота как бы целию кампании, вы значительно уменьшите моральное влияние ваших военных действий.

От сохранения при колонне стад, бывает одно из двух: или большая часть их погибает на пути, или те, которые дойдут, продаются дешевою ценою иностранным менялам, которые их вывозят из Африки.

Продавая их, хотя низкою ценою, нашим союзникам, вы делаетесь свободными в ваших движениях; с другой же стороны, мы ведем войну не против самой страны и ее богатств; не лишая ее стад, составляющих главное ее имущество, вы приобретете тот выгодный результат, что племена сделаются менее подвижными и более оседлыми.

Было время, когда я был ревностный партизан истребления посевов; но в последствии я убедился, как [73] велико было мое заблуждение. Уничтожая неприятельские посевы, мы уничтожаем свою же собственность, потому что одна кампания недостаточна для покорения Арабов. Опыт девятнадцати лет нам это показывает; если в первой же экспедиции вы все истребите, опустошите совершенно страну, одним словом, повсюду оставите разрушение, какие пособия найдете вы в стране, когда должны будете в нее возвратиться? Решительно никаких, кроме едва забытых следов ваших опустошений. Чем тогда кормить людей и лошадей?

Всякой колонный начальник должен озаботиться, чтобы солдаты взяли с собою все ручные мельницы, которые они найдут у Арабов; весьма важно иметь их по три для каждой роты, состоящей из ста человек.

Часто представляется необходимость немедленного выступления. Восстание распространяется, нужно принять скорые меры, и нет возможности взять с собою много продовольствия. В таком случае, ручные мельницы служат с великою пользою, для приготовления муки из зернового хлеба, который всегда можно найти в силосах; не терпя недостатка в хлебе, воде и дровах, всегда есть возможность вести кампанию.

Эта система способствовала генералу Ламорисиеру в 1840 году привести к такому хорошему результату маскарскую экспедицию, весьма продолжительную, трудную и, должно сказать самую счастливую и обильную по своим последствиям из всех, которые были ведены в Африке. [74]

IX.

Аттака неприятельского лагеря ночью.

Как только колонна прибыла не только на пять, или на шесть, но на десять, или на двенадцать льё от неприятеля, то все распоряжения должны быть сделаны для аттаки его ночью. Таким образом, как только начальник осведомится о расстоянии, которое отделяет его от Арабов, и о расположении их лагери, он тотчас же должен сформировать колонну для аттаки, не более как из 4-х или 5-ти отборных рот: это число достаточно, потому что для верного и скорого успеха, прежде всего должно предупредить всякое замешательство. Эта колонна должна быть поддержана трема идя четырьмя баталионами без ранцев. Не должно употреблять в этих случаях кавалерию, которая здесь будет скорее вредна, чем полезна; с пехотою без ранцев можно следовать самыми окольными и затруднительными дорогами, чрез что Арабы не в состоянии открыть ваши намерения. Кавалерия же не может следовать за пехотою по таким дорогам, и шум ее движения может пробудить внимание неприятеля. Колонна для аттаки, выступив с бивуака, должна принять направление противоположное тому, где находится неприятель, а потом уже для достижения цели, описать круг. Эта предосторожность необходима, чтобы обмануть бдительность Арабов, которые беспрестанно наблюдают за нашими движениями. Когда бивуачные огни неприятеля покажут, что вы находитесь от него не более, как на две льё, должно остановить баталионы, следующие за колонною для аттаки; эти баталионы должны сесть на земле, [75] сохранять совершенную тишину, и ни в каком случае не стрелять, хотя бы в них попало несколько неприятельских пуль. Хорошо даже иметь в этих баталионах не заряженные ружья; потому что один случайный выстрел может предупредить неприятеля и расстроить все ваши планы.

Колонный начальник следует в голове рот, назначенных для аттаки, предупредив их о предстоящем манёвре; должно подойти к неприятелю за полчаса до рассвета.

За четверть льё от неприятельского лагеря, роты должны построиться в боевой порядок, по центру, в котором будет находиться начальник. Боевой порядок должен иметь вид полукруга.

Когда колонный начальник хочет остановить или начать движение, он предупреждает о том соседние ряды, которые передают это приказание тихим голосом следующим. Когда начальник полагает, что предуведомление его дошло до обоих флангов, он, смотря по надобности, останавливается или начинает движение; ему же немедленно подражают и все роты.

Аттака должна быть произведена за четверть часа до рассвета, чтобы застать Арабов врасплох при совершения ими омовения; она начинается, когда отряд как можно ближе подойдет к самому лагерю. Это приближение весьма возможно, потому что Арабы охраняют себя очень беспечно, полагаясь совершенно на бдительность их шуефов (eclaireurs, фланкёров), которые, обязаны предупреждать их о всех наших движениях. Тогда центральная рота производит залпы взводами. Когда испуганный неприятель приведен [76] в смятение этою неожиданною пальбою, тогда все войска начинают пальбу беглым огнем.

Бивуачные огни служат целью; сходить же с места не должен никто, ни под каким предлогом.

Весьма полезно, по возможности, иметь более горнистов, чтобы обмануть неприятеля относительно настоящей числительности войск; по сигналу, огонь прекращается. Это приказание должно быть исполнено с совершенною точностию; один сделанный выстрел может быть принят за неприятельский, и в темноте может произойти, что солдаты станут стрелять одни в других.

По прекращении пальбы, войска бросаются на лагерь в штыки. Нет ни одного арабского войска, которое могло бы сопротивляться подобной аттаке, если она ведена благоразумно и с энергией.

Все, что встречается, должно быть истреблено, потому что брать пленных невозможно. Минут через десять, второй сигнал дает знать об отступлении несколько назад, и вместе с тем о выходе из света бивуачных огней, дабы числительная слабость наших не ободрила неприятеля; но почти всегда бывает, что Арабы, быстро аттакованные ночью, приходят в такое смущение и такой беспорядок, что ранее наступления дня, они никак не могут соединиться, чтобы дать отпор.

Баталионы, оставленные сзади, должны присоединиться к вам на рассвете, и с этого времени вы имеете все средства, чтобы достигнуть единственной цели ночного движения, истребления неприятельского лагеря.

Есть также другое средство рассеять неприятельский [77] лагерь: стоит только угрожать нападением на владения одного из племен, в нем находящихся; можно сказать наверное, что при первом известия об этом, все люди угрожаемого племени оставят лагерь, который таким образом значительно уменьшится.

Чем большее число Арабов колонна встречает в совокупности, тем вернее их поражение; весьма важно, чтобы все солдаты были совершенно убеждены в этой истине. Начала здешней войны и европейской противоположны. Какова бы ни была личная храбрость Арабов, толпа их никогда не выдержит удара в штыки, и можно принять за общее, безусловное правило, что самый многочисленный арабский лагерь, аттакованный ночью хладнокровно и смело, всегда будет уничтожен.

Во время ночной аттаки, не следует вовсе брать пленных, потому, что пленные Арабы, при бесконечной их хитрости, требуют большого присмотра, так что 4-х Французов будет недостаточно для наблюдения за одним Арабом. Притом, как войско, аттаковавшее лагерь довольно слабо, то пленные только обременят вас и поставят вас в затруднительное положение, если неприятель перейдет в наступление, прежде нежели к вам присоединится главный отряд.

Весьма важно предостеречь солдат от следующей хитрости, ловко употребляемой неприятелем:

Частое случается, что Араб, видя себя окруженным, показывает вид будто хочет сдаться и отдает вам, свое ружье; в этот момент, должно более всего остерегаться, потому что когда вы с доверчивостию хотите взять у него оружие, которое он [78] поворачивает к вам дулом, он спускает курок; пуля поразит вас смертельно, а Араб, пользуясь замешательством, спасется бегством.

Ночное нападение арабов на французский лагерь.

Наши лагери также были иногда аттакованы арабами; при этих обстоятельствах бывали ужасные случаи, и наши солдаты, застигнутые врасплох, в суматохе убивали друг друга. Такие ошибки, которые по счастию, повторяются все реже и реже, нам причиняют большие потери, нежели неприятельский огонь.

Я видал, как во время ночных аттак, вся колонна должна была браться за оружие, и таким образом дожидаться рассвета, или как, после вылазок, возвращающийся отряд был встречаем огнем своих товарищей.

В настоящее, время, всякий колонный начальник должен быть убежден, что когда Арабы делают ночное нападение, то никак не с целию проникнуть в лагерь, но единственно, чтобы утомить войска, или заставить вас сделать вылазку, с тем, чтобы, пользуясь темнотою, поселить в лагере замешательство и по возможности им воспользоваться.

Мы весьма часто испытывали ужасные результаты этих вылазок: колонна от них утомлена, в рядах страшный беспорядок, храбрые солдаты почти всегда убиты своими же товарищами, а на следующий день, при выступлении, люди в совершенном изнеможении и едва могут дотащиться до следующего бивуака. [79]

Вот лучшее средство, во время ночного нападения, которое нам всегда удавалось.

Начальник приказывает, чтобы по первому знаку аттаки, все бивуачные огни были погашены и в лагере царствовала совершенная тишина. Малые аванпосты присоединяются к своим подкреплениям (по 25 челов.), при превосходстве неприятеля равномерно отступающим к главным караулам, которые должны стоять неподвижно, готовые встретить неприятеля. Их офицеры должны употребить все свое внимание, чтобы не потерять направления, в котором находится бивуак, и чтобы при нападения неприятеля, не открыть пальбы по своим. Весьма полезно, чтобы эти офицеры, предвидя аттаку, избрали какую-нибудь заметную точку, которая могла бы служить для ориентировки.

Если начальник предупрежден о ночном нападении, то главные караулы следует удвоить. Тоже самое должно, сделать, если они сильно аттакованы. Если пальба приближается, усиливается, солдаты должны ваять свои патронные сумы и сесть, держа ружья в рунах, таким образом они представляют менее цели неприятельским выстрелам. Офицеры я унтер-офицеры должны наблюдать, чтобы солдаты не стреляли и сохраняли глубокую тишину.

Тишина устрашает Арабов, которые не видя и не слыша ничего, опасаются засады или обхода. Их энергия ослабевает и крики их в то время усиливаются до такой степени, что самые привычные люди не могут преодолеть в себе какого-то неизъяснимого ужаса. Во время этих диких криков, офицеры должны употреблять все старание, чтобы ободрить [80] солдат, объясняя ям, что некогда Арабы не бывают так мало опасны, как во время этих пронзительных криков.

Ночные аттаки редко продолжаются до дня. Стойкость наших солдат скоро вынуждает большую часть аттакующих к отступлению; сии последние удивлены, озадачены — так сказать — спокойствием силы, и храбрейшие из них скоро увлекаются толпою, шум утихает, и неприятель исчезает еще до рассвета.

Хотя весьма редко бывало, однако ж может случиться, что неприятель смело аттакует один из фасов каре; в таком случае, роты, составляющие этот фас, должны взять на-руку и в совершенной тишине, не делая ни одного выстрела, выдти вперед на тридцать шагов, и встретить неприятеля штыками; а потом немедленно занять свои места.

В Телюине (Theluinet) в Оранской провинции, маршал (Бюжо.) одержал великий успех этим маневром; вид солдат тихо, спокойно, без выстрела, идущих в штыки, производит на Арабов сильнейшее впечатление, нежели самая пальба.

XI.

Покорность.

С того дня, как армия (Французская.) высадилась на берега Сиди-Ферруха, мы были игралищем обмана и лукавства Арабов, но должно сказать, что заблуждение первых генералов, призванных для завоевания страны, [81] происходило от идеи великодушной. Герои продолжительных европейских кампаний, свидетели заключения многих трактатов после одержанных побед, завоеватели целых провинций и часто государств, наши генералы думали в войне с Арабами найти идеи европейской войны; представители Франции, они действовали правдиво и открыто; уверенным в неизменности своих слов, им и в голову не приходило, чтобы лица, ведшие с ними переговоры, давая клятву в исполнении обещанных условий, таили в глубине души желание нарушить эту священную клятву.

Эти понятия, почти всеми ими усвоенные, были причиною стольких обманов, что многие возвращались во Францию с убеждением о невозможности утвердиться в Африке. От такого состояния умов до предложения немедленно оставить новое завоевание оставался только один шаг; он был скоро сделан. Франция, сделавшая уже столько пожертвований людьми и деньгами, Франция, считавшая себя призванною создать вторую народность, с глубоким удивлением, к счастию смешанным и с негодованием, однажды услышала предложение об оставлении Африки. Всеобщий крик неудовольствия со всех концов государства ответствовал тогда на это предложение: всякое селение проводило туда свое дитя, или солдатом, или колонистом; страна горько протестовала против слова оставить, и всеобщий голос дал знать, что Алжирия должна быть областью Франции и что было бы стыдно оставить ее! Само правительство, в одной из дипломатических речей, дало пред всею Европою торжественное обязательство сохранить наше завоевание. С этого дня было решено, что война будет [82] продолжаться с энергиею и постоянством, с целию подчинить страну и сделать из Арабов подданных, если не преданных, по крайней мере, покорных.

С 1840 года, и при маршале Бюжо, война была ведена с таким рвением, что наши противники, теснимые, окруженные со всех сторон, преследуемые до самой степи, загнанные в непроходимые горы, не находя нигде верного убежища, задумали объявить свою покорность, сохраняя однако в глубине души твердое намерение нарушить свои обещания при первом благоприятном случае. Тогда так же, как и в первые дни завоевания, целые племена являлись покориться, одно по первому вызову, другие после сопротивления, более или менее продолжительного; но отпадения, измены не замедлились; достаточно было одного фанатика, объявившего себя шерифом и проповедывавшего святую войну, чтобы возмутить целые населения, часто несколько дней назад покорившиеся.

Одною из главных причин этих беспрестанных возмущений была до 1840 года, частая смена генерал-губернаторов. Арабы, по преимуществу народ аристократический, нуждаются в твердом правительстве; необходимо, чтобы железная рука постоянно тяготела над ними. Они редко сменяют своих халифов, шейхов, и такого рода звания у них сделались почти наследственными; видя частые перемены губернаторов, они усумнились в прочности их власти. Наконец, каждый губернатор держался своей системы: один управлял посредством силы, другие полагали достигнуть больших результатов мерами кроткими; эти последние надеялись привлечь к себе покоренные племена, но ошибались. Начальники провинций, в [83] отношении управления, неизбежно были под влиянием особенных систем генерал-губернаторов, то твердых, решительных, непреклонных, то совершенно слабых. — Все эти различные способы управления страною непременно оказывали вредное влияние на положение края, потому что распоряжение сделанное завтра, уничтожало совершенно то, которое существовало накануне.

Тоже самое было с генералами, начальниками колонн: едва одерживали они какие-нибудь успехи, распознавали несколько Арабов, и имя свое делали известным, как тот, который находился в алжирской провинции, был послан в Оран, в Константину, или отозван во Францию, и замещен генералом, который часто никогда не командовал колонною, и, что еще хуже, не имел опытности, приобретаемой долгим пребыванием в Алжирии.

Что ж от того происходило? С прибытием нового начальника, некоторые племена спешили объявить свою покорность; обрадованный этим поступком, принимая его за нежданный успех, он принимает их с истинным радушием, довольствуясь лошадью гадда (Лошадь, даруемая в знак покорности.). Он искренно верил их покорности и не подозревал, что был игралищем племени, которое не покорилось его предшественнику только потому, что тот, зная его лживость, лукавство, неприязненные действия, а часто и убийства, в которых оно оказалось виновным, принял бы его покорности не иначе, как на тягостных для него условиях.

Инструкции, данные различным генералам [84] сменявшимся между собою, были часто одни и те же; но весьма естественно каждому считать себя лучше своего предшественника; наконец — главные из покорных племен вскоре внушали вновь прибывшему, что прежний начальник вовсе не знал страны и способа ею управлять, одним словом, что он ничего не понимал; новый генерал, желая сообщить о каких-нибудь успехах на первом же шагу своего управления, еще более увлекался лестными обещаниями и ложною покорностию; там, где нужно было употребить строгость, он был снисходителен; за то — спустя несколько месяцев, его успехи разрушались, и нужно было начинать снова.

Люди переменяются, но политические начала, которым должно следовать имея дело с Арабами, не должны изменяться; никогда не должно принимать покорность племени, не взяв от него верного в том ручательства; лучше неизменно следовать ошибочной системе, чем допускать, чтобы каждый колонный начальник приносил с собою особенную систему. Я могу утвердительно сказать, что некоторые племена считают великим неблагоразумием покориться одному или другому колонному начальнику; скоро, говорят они, колонна переменит платье (va changer de robe — выражение Арабов), мы успеем покориться новому начальнику, который нас не знает, и получим от него более выгодные условия.

Плата повинностей, в моих глазах, не есть достаточное ручательство покорности племени; оно должно совершенно быть в распоряжении начальника колонны: кавалеристы и пехотинцы его должны следовать вместе с вами, когда вы преследуете другие [85] племена, а чтобы в них более удостовериться и посадить к ним вечную вражду противных нам племен, должно послать их в первый огонь; назначенная контрибуция должна быть выплачена без замедления; главные зачинщики восстания, убийцы, проповедники святой войны, должны быть выданы; должно взять в наши ряды некоторых из сыновей главных начальников племени, а других послать в арабские школы, которые желательно было бы основать в приморских пунктах Алжирии; наконец, взять заложников, которых содержать некоторое время в прибрежных городах.

Когда племя объявляет свою покорность в первый раз, будьте с ним более нежели великодушны, но будьте суровы и строги с тем, которое уже нарушало свои обещания.

С Арабами не должны быть принимаемы полумеры; должно всегда действовать с силою и энергиею, и главное показать им, что виновные ни в каком случае не избегнут наказания.

Арабы так хорошо знали нашу слабость принимать от них покорность не полную, что сам Абд-эль-кадер советовал племенам, стесненным приближением наших колонн, чтобы они, для сохранения своих посевов, представили бы нам лошадь гадда и согласились бы на предложенные условия о повинности, с тем, чтобы в последствии платить ее ружейными выстрелами.

Я уже несколько раз говорил о характере Арабов: их страсть к войне и жестокая к нам ненависть всегда будут возбуждать их к восстанию, и [86] мы не можем быть покойны на этот счет до тех пор, пока они не будут совершенно обезоружены.

Обезоружение, которое и считаю необходимым, может быть произведено без больших затруднений; я представлю здесь в доказательство тому обезоружение, произведенное маршалом Бюжо в Уарензенисе (Ouarensenis) и другими генералами в Дахре и Флиттасе; менее нежели в 40 дней собрали 12,900 ружей; правда, это были дурные ружья, но все же от них часто умирают наши солдаты, и они же поддерживали в Арабах воинственный дух, которым они отличаются.

В эту эпоху, маршал Бюжо, понимавший хорошо всю выгодную сторону такой меры, должен был однако ж от нее отказаться и уступить справедливым просьбам обезоруженных племен, которые ему говорили: если вы отберете у нас оружие, чем мы будем защищаться против врагов наших, которые могут восстать на нас в то время, когда ваши колонны оставят нашу страну.

При системе подвижных колонн, мною предложенной, справедливость этого возражения уничтожается; мы всегда поспеем прибыть на защиту покорившихся племен.

Очевидно, нельзя и предполагать обезоружить всех Арабов одновременно; но можно было бы с этого же времени принять за правило, что племена, которые вперед восстанут, должны быть обезоружены; таким образом, из обезоружения сделать одно наказание за всевозможные преступления Арабов; воровство, убийства, часто повторяющиеся, доставят нам многочисленные случаи приложения этой системы, и [87] спустя несколько лет, мы наконец сделаемся покойными обладателями нашего прекрасного завоевания.

Когда племя обезоружено, ни один из людей, его составляющих, никогда не может иметь у себя оружие; наблюдение за этим должно быть предоставлено начальникам племени, под личною их ответственностию.

XII.

Обоз.

Хотя обоз занимает в отряде неблистательное место, однако, не смотря на то, он весьма важен. Экспедиция вовсе невозможна без его помощи, и офицер, им командующий, для совершенного исполнения своей обязанности, должен соединять в себе много разнообразных качеств. Я видел, как колонна, после 35 дней марша, была не в состоянии долее продолжать военные действия, от оплошности начальника обоза, который допустил, что транспорт из 500 мулов уменьшился до 150; напротив того — другие офицеры, вышедшие с тем же числом мулов, умели обойтись ими всю кампанию, продолжавшуюся 7 месяцев.

Организация обозов нехороша, число офицеров при них весьма недостаточно, что особенно ощущается в кампании, где, при транспорте из 400 или 500 мулов, редко бывает более двух офицеров, потому только, что он составлен из многочисленных отделений, состоящих каждое под начальством особенных унтер-офицеров.

По системе, признанной всеми генералами невыгодною, один человек ведет двух мулов, [88] навьюченных двумя ящиками с сухарями, или двумя особого рода седлами, назначенными для больных и раненых. От этого часто случается, что на походе один из мулов вырывается, или что они, толкаясь между собою, ломают ящики, либо, что всего хуже, беспокоят и ушибают больных.

Вот неудобства на походе, но есть и другие: по приходе на бивуак, один и тот же погонщик должен поставить на место двух своих животных, развьючить их, убрать и принести фураж. Этот человек, шедший пешком, ужасно утомлен; в продолжение перехода, ему приходилось поднимать упавшего мула, бежать за другим, который в то время ушел, поправлять вьюк, и по приходе на бивуак, ему еще нужно идти за фуражом, и не для одного, а для двух мулов.

Как не обратить внимания на столько трудов? Не смотря на все старание, солдат, погонщик двух мулов, не в состоянии выполнить как следует всех возложенных на него обязанностей. В самом деле, всем известно, что кавалерист, едущий целый переход на лошади, едва только имеет достаточно времени для ухода за нею.

Всякий офицер, начальник обоза, который заботится о здоровье солдат и о сохранении своих мулов, прежде выступления в экспедицию, должен просить у начальника колонны еще людей в помощь своим, так чтобы приходился, по крайней мере, один человек на каждого мула. Это в особенности необходимо для службы при госпитале. Подобное требование никогда не должно быть отвергнуто. Офицер должен в подробности осмотреть всех мулов: они [89] всегда бывают по парам, и часто больного мула отправляют в поход, потому что другой составляющий с ним пару, исправен; во время же экспедиции, все должны быть под вьюком. От недосмотра при выступлении, колонный начальник скоро увидит уменьшение своих перевозных средств. Многие мулы не могут нести вьюков, по причине ран от похода, а те, которые были не в порядке при выступлении, не только не могут нести вьюков, но едва могут следовать за колонною.

Тогда продовольствие колонны уменьшается на половину от недостатка мулов для перевозки; двойную же кладь на одного мула положить невозможно; тогда войска вынуждены или возвратиться, или потерять значительное время на устройство перевозочных средств.

Наконец, нельзя бросать раненых и больных мулов; они выздоровеют — и не потеряны для государства, и их необходимо кормить, несмотря на то, что они не приносят никакой пользы.

Потому, первая обязанность офицера при обозе, удостовериться — все ли мулы в хорошем состоянии; седла вьючные и для раненых и больных, должны быть тщательно осмотрены. Должно обратить внимание, чтобы унтер-офицеры хорошо седлали и вьючили. В обозе распространилось весьма вредное обыкновение навьючивать, по возможности, на мулов всякую кладь; офицер при обозе должен быть на этот счет весьма строг.

На походе, где позволяет местность, он следует по восьми в ряд, а в противном случае — сдваивает. При переходе речек и ручьев, он не должен [90] позволять поить; и потому, для наблюдения вообще за порядком, ему следует оставаться на берегу до переправы последнего мула; два или три опоздавших животных могут остановить марш целой колонны.

На больших привалах, один человек должен присматривать за двумя мулами; все остальные люди идут за фуражом. По приходе на бивуак, как только мулы развьючены, люди ведут их кормить, потом поить. Офицер должен наблюдать, чтобы зерновой хлеб давался мулам не на земле, где половина его может пропасть, а в особенных мешках, в случае потери или негодности коих, надобно заменять их другими сделанными из кусков арабских палаток, взятых в первой раззии.

Начальник обоза должен два или три раза вставать в продолжение ночи, чтобы удостовериться, естьли у мулов корм; он не должен забывать, что солдат обозный не то, что кавалерист: последний любит свою лошадь, которая избавляет его от трудов похода; он в ней всегда нуждается, и потому смотрит чтобы лошадь была в порядке; солдат обозный, напротив, не любит своего мула; он от него получает лишь толчки, как на походе, так и на бивуаках.

К несчастию, эта часть, столь полезная, не вознаграждается за свои огромные и беспрестанные услуги каждого дня, каждой минуты; по возвращении с экспедиции, когда кавалерист забывает свои труды в казармах, солдат обозный выступает в поход с продовольствием для аванпостов, и таким образом экспедиции для него нескончаемы. Правда, он получает [91] несколько сантимов в день более, но вознаграждает ли это достаточно его труды?

Для этаж людей награды редки; они подчинены интендантству; обыкновенно же в колонне обязанности интенданта исполняются офицерами, в этих должностях состоящими лишь временно, и от того они не считают священною обязанностию выставлять перенесенные труды солдат временно им подчиненных (Интендантский корпус весьма малочислен, и потому не может назначить интенданта в каждую колонну.).

Гум (туземное полчище).

Я не отвергаю пользы гума, но он может оказать большие услуги только тогда, когда его надлежащим образом употребляют; в противном же случае, он может вовлечь начальника колонны в ужасные ошибки и расстроить военные действия, благоразумно соображенные. Я исчислю неудобства, которые могут происходить от его употребления.

Неприязненное племя подсылает всегда к нашим союзникам кавалеристов, будто изменивших своим; эти кавалеристы предупреждают свое племя о всех наших движениях; они составляют часть нашего гума, а при надобности, один или многие из них скрываются и сообщают своим все малейшие подробности наших военных действий.

Для большей верности предупреждения Арабов, в крайнем случае, те из них, которые остаются в наших рядах, зажигают огни, и этим сигналом [92] дают знать своим о присутствия нашей колонны; напрасно генерал хочет скрыть свое движение, напрасно предполагает застать врасплох неприятеля: сигнал дан и неприятель, вовремя предуведомленный, почти всегда может избежать нашего нападения.

Когда мы преследовали смалу к Серсу, все меры были приняты, чтобы скрыть от неприятеля наше движение; были даны самые строгие приказания, и даже запрещено было курить. Однако ж, после долгих и трудных маршей, смала все была невидима, а как только мы оставляли бивуак, одна или несколько колонн дыму возвышались позади нас; кто же таким образом мог объявлять наше присутствие? Герцог Омальский сокрушался, видя разрушение всех своих планов, а солдаты утомлялись понапрасну. Эти сигналы следили за нами, возвышаясь, ночью, в виде огненной колонны, а днем колонны из дыму; надобно было это прекратить. Поставили засаду; колонна выступила, и скоро показались сигналы; но на этот раз спаги захватили до 15 кавалеристов нашего гума, которые зажигали огни; они были приведены в лагерь и достойно наказаны. Эти кавалеристы принадлежали к племени Муадеттов (провинции Титери).

После этого, подобное обстоятельство более не представлялось; смала, окруженная другими колоннами, о которых она получала сведения, не имела никаких известий об нашей, и в тот день, как она была настигнута, Арабы не помышляли о нашем близком присутствии.

Подойдя к племени или лагерю неприятельскому, начальник колонны должен остерегаться пускать в дело гум, прежде регулярной кавалерии; в самом [93] деле, наши арабские кавалеристы, пущенные против неприятеля, следуя галопом, далеко оставляют сзади себя наших конных егерей и спагов, обремененных тяжелым снаряжением; достигнув неприятеля, они потрясают воздух своими криками и дают бесчисленное множество ружейных выстрелов; они имеют только одну цель: испугать неприятеля, обратить его в бегство, и без сражения, воспользоваться оставленной добычей. Если неприятель действительно бежит, то в одну минуту все им оставленное разграблено; при малейшем же сопротивлении, все эти блистательные кавалеристы делают поворот, и как им всегда удается захватить несколько голов скота, то скоро, с криками «гене» (hene) «неприятель в нескольких шагах», они поспешно и с шумом возвращаются назад. Однако эти несколько шагов бывают иногда два или три льё; тогда начальник, рассчитав время, которое гум употребил, — чтобы возвратиться и пригнать захваченный скот, и определив расстояние, на которое в это время успел удалиться неприятель, решает, что преследование уже невозможно. К несчастию, весьма часто егеря и спаги между тем продолжают преследовать и ночью возвращаются истомленные, на загнанных лошадях, захватив у неприятеля только какие-нибудь стада.

С гумом вы никогда не будете иметь пленных: он довольствуется нападением на женщин, детей, стариков; если кто либо из них убивает кавалериста, то не иначе, как защищая собственную свою жизнь, или с целию воспользоваться хорошею лошадью противника; а напротив, они употребляют все усилия, чтобы способствовать бегству неприятеля. [94]

Никогда гум не приведет многочисленных стад, а если закрытая местность позволяет, он отгонит значительную часть их в свою пользу. Лучшее средство для открытия в таком случае обмана — обещать наказанному племени, что если участники увода скота будут указаны, то отбитый у него скот будет возвращен, и верно сдержать данное обещание.

С виновными должно поступать весьма строго; это будет пример, который спасет жизнь многим солдатам. В самом деле, часто случается, что, после раззии, взводы пехоты и егерей, командированные для конвоирования стад, разбросаны на обширном пространстве; наступает ночь; кавалеристы гума присоединяются к ним в роде проводников; солдаты, незнающие в каком направлении наши бивуаки, следуют за ними доверчиво. После нескольких часов похода, все утомлены. Союзники говорят: «Не время уже теперь заботиться об стадах; если вы их не оставите, мы принуждены будем вас покинуть. Должно спешить на бивуак, чтобы неприятель не напал на него совершенно неожиданно». Несколько нарочно сделанных в стороне выстрелов заставляют наших солдат полагать, что неприятель близок, и потому они весьма бывают довольны предложением гума, который, прибыв в наш лагерь, выставляет привод людей как великий подвиг, как совершенную к нам преданность. Между тем, в тоже время, часть союзной кавалерии, воспользовалась скотом и отогнала его к своим племенам. Впрочем случалось еще хуже: солдаты отказывались оставлять стада и бывали убиты.

В 1846 году, после раззии, сделанной в [95] Улед-Наильском (Ouled-Nails) племени, к югу от Лагуата, взвод из двадцати пяти конных егерей 1-го полка, под начальством Гуценса (Gouzens), откомандированный для привода в лагерь довольно многочисленного стада, отбитого у неприятеля, не возвратился до полуночи; я предполагал, что эти люди сделались жертвою алчности наших союзников, и потому немедленно задержал некоторых из их главных начальников, находившихся в моей колонне, и в том числе сына калифата Агуатского, которому дал знать что если к рассвету взвод не вернется, я прикажу всех расстрелять, начиная с его сына. Тогда сам калифат, с несколькими людьми гума, отправился отыскивать егерей, и на рассвете, когда приходилось исполнить вчерашнюю угрозу, ко мне во всю мочь прискакал измученный кавалерист, с извещением, что взвод найден и что он следует в лагерь.

Вот что случилось с Гуценсом: следуя до самой полуночи по совершенно неизвестным местам, убежденный в дурном намерения гума и не надеясь отыскать лагерь, он решился оставить скот, остановился, собрал своих егерей и приготовился к обороне, в ожидании рассвета. Твердость духа этого храброго офицера подействовала на Арабов, которые не осмелились аттаковать егерей и отогнали только бывший с ними скот.

В таком положения Гуценс был найден калифатом Агуатским, который по неволе принимал в этом розыске деятельное участие: он очень хорошо знал, что если бы не привел мне взвода, я бы тотчас же велел расстрелять всех задержанных начальников, как соучастников в измене. [96]

Если бы отряд Гуценса был малочисленнее и не имел такого храброго и благоразумного начальника, то эти люди все были бы перерезаны, а мы, быть может, полагали бы, что они перебиты неприятелем.

Виновные не были тотчас же наказаны, потому что их племя было далеко в степи; но я хорошо разобрал дело, и в следующем году дал такой урок, о котором у них, вероятно, остались надолго воспоминания.

Часто случается, что, после многих раззий, гум, обремененный добычею, имеет только одно в виду — спрятать ее в верном месте; разумеется, если бы он не боялся неприятеля, то немедленно бы оставил колонну. Что ж тогда делают наши союзники? Они употребляют хитрость, которая им редко не удается. Они являются с известием, что появившийся шериф угрожает опустошением их собственным племенам. Начальник, желая им покровительствовать, направляется в их страну, но не находит в ней никакого неприятеля; тогда его уверяют, что неприятель был, но бежал, узнав о приближении колонны, и этим кончается дело; начальник радуется, что успел защитить верных союзников, а эти последние еще более, потому что нашли средство, провести добычу свою под защитою наших штыков.

Другое заблуждение, в которое часто впадают: колонна заключает в себе 600 всадников регулярной кавалерии и 1500 кавалеристов гума, а неприятель так далек, что пехоте трудно его достигнуть. Начальник высылает своих 2000 человек кавалерии; такое число должно быть достаточно, чтобы взять лагерь, истребить одно или даже несколько племен; но это [97] было бы справедливо, если бы дрались все эти кавалеристы. На самом же деле — вот что всегда случается: гумы опереживают регулярную кавалерию; пока неприятель бежит, энергия их не уменьшается; но если он стал твердою ногою и готов встретить их, то они рассеиваются и вскоре возвращаются в лагерь, не заботясь нисколько о наших храбрых солдатах, которые, таким образом, по своей малочисленности в сравнении с неприятелем, бывают поставлены в невозможность преследовать противника, и иногда вынуждены отступать не без потери людей и лошадей.

Не зная никакой тактики, несвязанный никакой дисциплиною, арабский кавалерист думает об одном себе; спасая лично себя, он готов оставить — и своих начальников, и свои знамена.

Все в Африке знают, что лучшие кавалеристы суть Дуарсы (Douars) и Смеласы (Smelas) Оранской провинции; они всегда верно служили Франции; со дня своей покорности, они ни одного разу не были замечены в малейшей измене! Однако — сколько раз мы видели их постыдно бегущих! После Тагинского (Taguin) сражения, эти знаменитые кавалеристы, с богатою добычею, были окружены мародерами, и все разбежались. Напрасно начальник их, храбрый Мустафа-бен-Измаил, всегда неустрашимый, не смотря на свои восемьдесят лет, старался их удержать; знамена их были захвачены, а пуля неизвестного Кабила, повергла самого Мустафу с лошади, и несколько дней спустя, Абд-эль-Кадер получил голову и руку своего смертельного врага. Сотни кавалеристов таким [98] образом бежали от горсти людей, оставляя своего начальника и свои знамена.

При взятии Смалы, мы имели 2500 кавалеристов гума; не смотря на присутствие герцога Омальского, прежде нежели раздался первый выстрел, при виде неприятеля, ими овладела такая робость, что все они в одно мгновение рассеялись; один лишь Араб остался на своем месте; это был Амёр-бен-Ферат, ага Тениет-эль-Гаада.

В последствии, когда герцог Омальский делал Аурезскую экспедицию (Aoures), он прибыл во владение Улед-Султанов с гумом более 2000 кавалеристов, как вдруг эта кавалерия не только бежала и исчезла, но и ограбила наш транспорт. Гум был убежден, что мы будем разбиты и потому принял свои меры предосторожности. Я бы мог представить тысячи подобных фактов, но ограничусь изложением одного, случившегося недавно в Кабилии.

Весьма храбрый офицер, подпоручик Зуавов, Бопрет (Beauprete), состоявший в Омальском арабском управлении, начальствовал гумом из 600 человек. Си-эль-Джуди и шериф по прозванию Бу-Риф кинулись к нему навстречу; офицер увлек их на равнину, и будучи преисполнен храбростью, бросился на неприятеля с двадцатью спагами; гум следовал сзади; в самом начале дела шериф был убит одним из спагов, штандарт его был взят и Кабилы разбежались.

За это блистательное дело Бопрет получил две награды: чин поручика и орден Почетного Легиона; кроме того — подвиг его был выставлен в приказе по армии. [99]

Ободренный этим успехом, надеясь на гум, Бопрет, через несколько дней, наткнулся на 150 кавалеристов неприятельских; он скомандовал в аттаку, но неприятель приготовился встретить ее. Тогда знаменитые назад тому несколько дней гумы бегут, и оставляют своего начальника, который, вероятно, бы погиб, если бы не спасла его храбрость тех же спагов, из которых девять пали около него мертвыми.

Вообще — следует направлять гум против неприятеля только тогда, когда последний в виду; на коротком расстоянии, гум не опередит регулярной кавалерии. Поддержанный регулярною кавалериею и поставленный в невозможность отступить, он окажет услуги, которых от него нельзя ожидать, когда он предоставлен самому себе.

Тем, которые мне скажут: но большая часть ваших спагов Арабы; сами они составляли гум, однако же они добрые и храбрые солдаты; они далеки от панического страха, от беспорядка, одним словом от расстройства, которое вы приписываете гуму. Скажу в ответ: как только Араб вступил в наши эскадроны, надел красный бурнус, это уже не тот человек. В наших рядах, предводимый храбрыми офицерами и унтер-офицерами Французами и единоверцами своими, достигнувшими этих званий заслугами, этот человек, по природе храбрый, неустрашимо пойдет в огонь; из своих, никто ему не простит, что он надел красный бурнус; кавалерист гума может оправдываться необходимостию, сказать, что он служит против воли, или, служа, носит в душе измену и [100] ненависть; но если он сделался спагом, то уже ему никто из Арабов не поверит.

Надобно было бы написать целые тома, для того, чтобы исчислить весь вред, причиняемый гумами; повторю однако, что употребленные надлежащим образом, они могут оказать услуги; вместо гума в 1500 или 2000 кавалеристов, войска ненадежного, которое доставит неприятелю тем более шпионов, чем оно многочисленнее, начальник колонны должен выбрать из каждого племени людей, имеющих влияние и самых богатых: таким образом он будет иметь сотню кавалеристов, которые могут быть ему очень полезны.

Канцелярии по управлению туземцами. (Bureaux Arabes).

С того дня, как народ-победитель водрузил свое знамя на неприятельском берегу, и в особенности когда его нравы, поверия и язык поставляли непреодолимую преграду между ним и туземцами, он должен был искать возможно лучшего способа основания взаимного соединения с теми, которым он принес новые законы. Основание арабских управлений относится к первым годам завоевания; но должно сознаться, что только после многолетних опытов было наконец основано центральное управление, по предложению маршала Бюжо. Постановление 16 августа 1841 образовало его, и 1 февраля 1844, арабские управления были учреждены в трех областях.

В продолжение восьми лет, это учреждение оказало важные услуги: оно было самым способным и ревностным действователем в отношении к завоеванию. [101] Арабские управления дали нам большую часть начальников округов; в скором времени они сделались рассадником, из которого вышла большая часть на тих военных начальников. Да позволено мне будет наименовать здесь некоторых из этих храбрых, способных и ревностных офицеров, с большею частию которых я бывал в кампаниях; всегда я в них видел самых точных и способных исполнителей весьма трудных и даже тягостных обязанностей. Читая бюллетени по армии, донесения наших генералов, встречаешь беспрестанно имена, ныне хорошо известные всей армии: генералы: Дома (Daumas), Боскет (Bosquet), де Барраль; полковники: де Мартинирей, д’Аллонвиль, Вальсин Эстергази, Ривет, де Турвиль, Дирьё, Базен, Дево; наконец Фурнье, д’Аржан, де Линьи, Дикро, Бурбаки, Роберт и много других молодых офицеров, подающих большие надежды.

Важность обстоятельств возрастает со дня на день; при маршале Бюжо, она была в своем апогее, когда во главе центрального управления был полковник Дома.

В настоящее время, центральное управление более не существует; постановление 9 декабря 1848 г. изменило это учреждение; вздумали его раздробить. В моих глазах, и по мнению знающих Алжирию, это большая ошибка.

Уничтожив центральное управление, вверили административную часть генеральному секретариату. Я не берусь здесь рассуждать — хорошо ли это или нет; но скажу, что позабыли главную часть, — образование управления политического. Этот недостаток причинил уже большие [102] несчастия. Если хотят доказательств? я назову Заачу. Если бы существовало центральное управление, никогда бы не было этого дела.

Когда директор имел в советах управления право голоса, как главный начальник, и распоряжался ничем нестесняемый, он был единственным ответчиком, и все проистекало из одного начала; отдельные офицеры ответствовали только за исполнение, и не должны были ничего принимать на себя, за исключением особенных случаев. Молодые, большею частию еще не совершенно опытные, они не могли уже уступить своему влечению — сделаться чем нибудь известными, они были ничто иное, как агенты главного начальника. Эта сила была весьма велика, потому, что она проистекала из одного начала; надобно сознаться, что арабские управления тогда оказали важные услуги.

К несчастию, арабские управления составлены из офицеров, которые только по видимому находятся в ведении центрального управления. Между ними есть представители всех родов оружия. Офицеры считаются в своих полках. Что же от того происходит? Полковник, который вовсе их не видит, мало заботится, — хорошо ли служит такой-то офицер. Как он не может быть свидетелем его заслуг, то не может быть и их судьею, не вносит в список представления к наградам откомандированного офицера, который никогда у него не командовал ни ротой, ни взводом.

С другой стороны, офицер, находящийся на отдаленном посту (за исключением лишь некоторых редких случаев), находится в невозможности выказать [103] свои заслуги, и случается, что человек, посвятивший свое время изучению арабского языка, »

Начальники арабских управлений должны быть избраны из офицеров опытных, благоразумных; молодость способна увлекаться; потому же самому более опытные офицеры должны быть преимущественно назначены в пограничные управления, находящиеся в пунктах, где встречаются беспрестанные сообщения с Арабами, а не в главных центральных местах, находящихся под рукою высшего начальника и где сосредоточиваются все собираемые сведения. Только на постах отдаленных, офицер должен быстро решаться на сообразное предприятие, и потому надобно, чтобы он знал всю важность обстоятельств. Без советов, предоставленный самому себе, необходимо, чтобы этот офицер следил за ходом дел и не был бы под влиянием минутных увлечений: он не только солдат, но и администратор.

Пусть мне не возражают на это, что все в начале зависит от начальников дивизий или округов. Такие офицеры часто переменяют места своего пребывания; они едва имеют время для изучения страны. Напротив того — офицер арабского управления, после долгого пребывания, приобретает практическое познание страны и народа; главный начальник почти всегда бывает в необходимости следовать его убеждениям.

Положение начальника арабского управления, кроме познания страны, требует еще совокупности многих качеств, весьма редких; надобно быть весьма твердому человеку, чтобы устоять против увлекательного положения, которое иногда делает простого [105] подпоручика правою рукою главного начальника: по одному вашему слову, весь гум в вашем распоряжении; вы таким образом начальник этих блистательных кавалеристов. Голова кружится, и случается, что страсть командовать, соединенная с неопытностию, всегдашнею долею молодости, вводит в большие ошибки.

Сколько незначительных разрывов, которые можно было легко предупредить, повели за собою ошибки, необходимость экспедиции и потери денег и людей.

Арабские управления заключают в себе 90 офицеров. Это число было бы достаточно, если бы его составляли офицеры избранные. Но как эта служба не представляет никаких выгод, то соперничества в ней нет, и потому иногда бывают вынуждены принимать офицеров вовсе без способностей. Увлекаемые желанием известности, они возбуждают к войне; они не одарены познанием Арабов, основательным, глубоким. Едва только они сделаются начальниками арабских управлений, как у них является желание — уверить всех, что их действия лучше действий предшественников; они полагают оказать услуги стране и быть ей полезными старанием увеличить налоги, видят настоящее и не заботятся о будущем; некоторые из них до того неблагоразумны, что решаются одним ударом разрушить то, что у Арабов приобрело силу предания, или создано влиянием какого-либо предводителя; они хотят собирать там, где не сеяли: отсюда ропот, неудовольствия, которые вскоре превращаются в возмущение.

Весьма важно, чтобы молодые офицеры, подпоручики и поручики, не оставались долго в этих чинах, а достигали быстро капитанских чинов: это [106] возвышение поселить соревнование в товарищах их, состоящих в армии; напротив того — если офицеры этих управлений, посвятившие себя постоянному изучению специальных познаний, трудным ежедневным занятиям, и испытывающие беспрестанную тягость службы даже и во время мира, убедятся, что они за это не получают никаких вознаграждений, что они даже не получают следуемого им в сравнении с товарищами, то весьма вероятно, что они оставят управления и возвратятся в свои полки, чтобы искать повышения, которого они напрасно ожидали в Африке.

Во главе арабских дел должен быть центральный директор, сосредоточивающий в себе все отрасли управления по этой части, который каждый год будет представлять генерал-губернатору об офицерах, достойных повышения.

Кроме этих общих представлений, начальники дивизий, в известных случаях, так же могут делать представления об офицерах арабских управлений, под их начальством находящихся.

Арабские управления должны быть составлены из офицеров, разделенных на две категории: одна половина будет считаться в африканской армии, другая в полках, находящихся во Франции. Этот раздел справедлив, потому что наличное число в полках офицеров более нужно в Африке, нежели во Франции. Можно всех этих офицеров считать заштатными. Эта система еще лучше, если не принимать в соображение лишних расходов: она прибавит к бюджету на военные расходы от 300 до 350 тысяч франков.

Я здесь считаю не лишним прибавить несколько [107] строк о мерах экономии, которые принимает правительство в отношении пехотных офицеров, состоящих при арабских управлениях.

До 1-го января 1848 года, эти офицеры получали фураж на две лошади, и это было весьма справедливо: они должны беспрестанно объезжать племя; в экспедициях — они в голове гумов; странствуя одиноко, им часто представляется необходимость иметь другую лошадь, а как они могут ее иметь, не получая на нее фураж? Это обстоятельство ставят их в невыгодное положение относительно их товарищей, служащих в кавалерии, которые занимают те же должности, исполняют поручения, и пользуются преимуществом содержать на счет казны две лошади.

Эти офицеры находятся в фальшивом положении: если они хотят равняться с своими товарищами-кавалеристами, они должны во всем другом себе отказывать и на свой счет вести войну. Эти замечания также относятся к военным медикам, состоящим при арабских управлениях, которые не получают фураж даже на одну лошадь, однако ж оказывают беспрестанные услуги, повсюду оставляют следы своей благотворительности, и часто дают помощь Арабам отдаленных племен, и даже жителям Кабилии.

Офицер, заведывающий арабскими делами, не должен никогда забывать, что он военный; но должен вместе с тем знать, что он служит, как бы сказать, посредником Арабов с элементом гражданским. Завоевание Алжирии предпринято не для того, чтобы вести вечную войну; Франция ожидает не истребления, а покорности побежденного народа. Франция с [108] нетерпением ждет той минуты, когда плуг раскроет для посева новую почву, и когда колонист не будет бояться неожиданного появления неприятеля. С этого желанного дня, обязанности офицера арабских управлений получать еще большее значение; он более нежели когда либо сделается необходимым, неизбежною чертою соединения двух народностей; он будет призван во внутренность страны управлять, наблюдать, покровительствовать колонизации, которая перейдет за пределы Сагеля (Sahel) и распространится до степи.

О Кабилии.

Все то, что я скажу ниже, должно считать отдельною статьею. Я хотел описать африканскую войну, и описал ее с натуры. Будучи одним из действующих лиц этой великой драмы, я рассказывал только то, чего был свидетелем, и сочту себя счастливым, если наградят меня за то вниманием и скромным местечком в кругу людей, которые заставили уважать в Алжирии французское знамя.

Другие прежде меня говорили о Кабилии; между всеми изданными сочинениями подобного рода, одно в особенности заслуживает внимание всякого человека, желающего узнать страну, происхождение, нравы и обычаи ее обитателей. Генерал Дома, изданием своих трудов о Большой Кабилии, бросил свет на предмет, до того времени почти неизвестный. В своей книге он восходит до занятия страны Вандалами и Арабами. Нисходя к турецкому периоду, он обрисовывает его верными чертами, и следит с читателем различные события, до наших первых встреч с этими [109] гордыми горцами. Он оканчивает свою книгу описанием того момента, когда маршал Бюжо оставил свою победоносную армию, и с горестью расстался с своими солдатами, которым не суждено уже было его более видеть.

Я приступаю не к переделыванию истории минувшей эпохи, тем менее к описанию последних событий; но бросив взгляд на настоящее, вижу, что понятия наши о непобедимости Кабилов суть ни что иное, как верное подражание таким понятиям минувшего времени. Этот народ не подчинился ни Арабам, ни Туркам, и по этому мы полагаем, что он не подвержен и нашим ударам, считаем его непобедимым, и сомневаемся в будущем, потому что все предшествовавшее заставляет сомневаться в возможности завоевания.

Во первых, кто такие Кабилы? Многие ученые приискивали и давали этимологическое значение этому имени. По моему мнению, Кабилы, ни что иное, как африканские горцы, обитают ли они в Рифе, Трарасе, Уаренценизе, Дахре, Атласе, Джуржуре, Аурезе, или Джебель-Амуре.

В моих глазах, настоящая Кабилия есть вся страна, которая простирается по берегу моря, от Делли до Филиппевиля, и от Алжира до Борджи-Гамза. Эта прекрасная страна, которая одна стоит всей Алжирии, если не по пространству, то по плодородию почвы, изобилию вод и лесов, богатству минералов, эта страна, огражденная со стороны Алжирии контрфорсами, которые как будто защищают все доступы, в нее ведущие — отстоящая от нашей столицы только на три перехода, можно сказать — осталась [110] неприкосновенною. Маршал прошел ее в продолжение знаменитой экспедиции 1847 года; но это был пушечный выстрел в стену судна: ядро пробило отверзтие, но оно было тотчас заколочено. И Кабилия по-прежнему остается независимою.

В настоящее время, когда опытность, своим светом, разогнала мрак наших понятий о занятии страны и войне, я, по обыкновенному ходу вещей, полагаю, что нам невозможно основать настоящей колонии, или, говоря другими словами — мы не создадим другой Франции до тех пор, пока не будет завоевана Кабилия.

Мы водрузили свое знамя в ста пятидесяти льё на юг во внутренность страны; на западе мы занимаем Лаля-Марню, Себду, Сайда, Фремда, Тиарет; в алжирской провинции мы распространились до Айн-Мади (Ain-Mady) в Агуате; на востоке, обитатели оазисов Сахары подчинены Франции; мы водворились в Бискаре; мы, по-видимому, намерены перейдти Джебель-Амур и господствовать над Томбукту; мы не обращаем внимание ни на расстояние, ни на климат; везде, куда пришли наши солдаты, земля принадлежит Франции, хотя там не находим ничего, кроме солоноватой воды и кочующего населения, переменяющего места сообразно временам года. Мы не заботимся о трудностях, о невозможности колонизации; беспрестанно гонимся за тенью, когда в виду нашем, у ворот Алжира, одна из прекраснейших стран; но мы, по-видимому, не осмеливаемся занять ее.

Франция, желающая основать в Алжирии настоящую колонию, исход для избытка людей, волнующихся и ненаходящих в родной стране довольно простора, [111] Франция жертвует на это ныне свои миллионы; она хочет переселенцев сделать владельцами; неимущим, она не тольно способствует приобрести, но и дает сама; но при всем том не видит, что недостаточно сказать: вот дом, земля, скот, плуг, идите! Если будете работать, будущность ваша.

Почва арабская частию непокорна Европейцам. Климат здоровый, но необходимо привыкнуть к нему, и в особенности на равнинах, где застой вод образует обширные болота. Надобно осушить эти болота, прорыть каналы: все это доступно не в продолжение одного дня, даже не одного поколения. Алжирия требует — и много времени, и много рук. Земля здесь, так сказать, девственная; невозможно ею овладеть с первого же разу; опыты прошедших времен при этом послужат хорошими руководителями, и — далек еще тот день, когда в долинах Митиджы, Саф-сифы, Шелифа и Сейбузы будут обитать Европейцы, не боясь того, что заразительные испарения, невидимые посланники смерти, появятся каждый год и опустошат население.

Однако же сколько пролито благородной крови, для завоевания этой страны! В продолжение двадцати лет, наши солдаты делают трудные походы, чтобы отнять ее у древних владельцев. Сколько погибло людей за занятие одного отдаленного пункта, где никогда не может утвердиться колонизация, между тем как десятой части таких усилий было бы достаточно для завоевания Кабилии!

Я сказал и повторяю, что, употребляя на границах подвижные колонны, пятидесятитысячной армии будет достаточно для занятия Алжирии и для [112] водворения там спокойствия, при котором распространение колонизации может быть обеспечено. Но я должен прибавить, что эта система неизбежно требует условия, чтобы никакой зародыш неприязни к нам не существовал в центре нашего завоевания. В то время, когда мы заняли места, сопредельные с Марокко и с регентством Тунис, и когда затем существуют для нас только границы, положенные вечным Богом: два моря, море вод и песков, мы не можем и допустить, чтобы небольшая часть территории сохранила независимость, и чтобы горцы, как бы ни была велика их храбрость, могли сказать: Вы не пойдете дальше. Если нам нужно, мы наполним ваши рынки, наводним ваши города, но что касается до вас, то доступ в нашу страну вам запрещен: она неприкосновенна.

Однако же это правда. Кабил так же независим, несмотря на 80 тысяч французских штыков, как в то время, когда в Алжире господствовал оджак в 5 или 6 тысяч янычаров. Он занимает страну прекрасную, изобильную, единственную в целой Алжирии, по сходству своему с долинами Франции; страна, орошаемая Уед-Загелем (Oued-Sahel) и Зугиманом, также прекрасна, как Грезиводан или Лимож. Араб кочует; его богатство состоит в многочисленных стадах; когда он навьючил свою палатку на спину мула или верблюда, он уносит с собою свое отечество; он неуловим. Кабил живет в прекрасных больших селениях, в домах, построенных из камня или кирпича, так же как и в большей части Франции; крыша кроется у него соломой, а у богатых черепицею; для рогатого скота и лошадей [113] устроены хлева и конюшни. Араб избегает работы; обыкновенно ленивый, в продолжение девяти месяцев, он не о чем не заботится, кроме удовольствий; он переходит от праздники к празднику; оседлый Кабил работает беспрестанно. Араб всегда имеет верное убежище — степь; Кабил не может от нас уйти; по преимуществу земледелец, он только занимается своими полями, он будет их защищать до смерти, но никогда не оставит их; он равномерно и промышленник и изготовляет сам все необходимые для жизни предметы. Потому он поражаем везде — в своем доме, в своем поле, в своей промышлености; в таком положении, если Франция захочет его подчинить, он решится на одно из двух, или на покорность, или на смерть.

Древняя репутация независимости его самая большая, даже скажу единственная его сила. Как! мы покорили до 3-х миллионов Арабов, занимавших пространство столь же обширное, как самая Франция, которые имели на своей стороне подвижность, неуловимость; эти кавалеристы, для которых одного дня было достаточно, чтобы уйти от нас на огромное расстояние, и эти люди храбрые по натуре, фанатики, не только признают наши законы, но даже служат нам с наружным видом верности; замечательные из них счастливы быть нашими калифатами, или агами; одним словом, Арабы не только платят налоги, но еще предоставили нам большую часть их земли, — и мы, победители, будем в некотором отношении вассалами Кабилов. Мы свободно можем доходить до Борджи-Гамза, но на правой стороне реки находим колонны Геркулеса; в Бужии, мы не смеем перейдти [114] ущелье Феци, и еще в Джижели, нельзя выдти из за укрепления. Какой же этот народ-великан, который так играет великою нациею? который, окруженный ею со всех сторон, ограждается как Китай? Это род дикой Швейцарии, коей многочисленные племена составляют как бы малые кантоны, которые, за неимением артиллерии и почти вовсе не имея лошадей, сохраняют среди нас независимость силою старинных преданий.

Такой порядок вещей неестествен; Кабилия, в своем настоящем положении, помрачает славу нашего оружия и мешает основанию колонии.

Мы увлеклись отдаленными завоеваниями, издержали много денег, пролили много крови, чтобы начертать на пальме копию с знаменитой надписи Дезе в верхнем Египте: «Такого то дня, французская армия дошла до этих мест, она оставила за собою Римлян». (Tel jour l’armee francaise est venue jusqu’ici; elle a depasse les Romains). Все это прекрасно, но много стоит, а мало приносит.

Нынче единственная экспедиция, под которою подразумеваю прочное занятие страны, должна быть направлена в Кабилию; она должна быть совершена как можно скорее; чтобы достигнуть цели одним ударом, необходимы четыре колонны, которые, начав одновременно движение, сосредоточатся в центральном пункте, и потребуют от Кабилов немедленной полной покорности, главным условием которой, кроме выдачи заложников, будет открытие больших дорог, и занятие, по меньшей мере, в продолжение двух месяцев всех покорившихся деревень; это время должно быть употреблено: на совершенное обезоружение [115] жителей, на уничтожение оружейных и других военных фабрик, существующих преимущественно у Ребуласов и Бени-Абессов. По мере того, как колонны будут подвигаться к центру страны, имея в виду не истреблять, ни деревень, ни деревьев, ни жатвы, начальник потребует, чтобы жители немедленно открыли большие дороги, которые все, начинаясь от самых отдаленных пунктов, сосредоточатся к Бужии, потому что этот город, есть настоящий политический и торговый центр Кабилии. Тогда от Бужии направятся важнейшие пути сообщения, вернейшие подпоры всякого завоевания главный из них соединит Алжир с долинами Джуржуры; другие свяжут Сетиф, Филиппевиль и Константину. Алжирия не пересечена судоходными реками, необходимыми для каждой колонизации, и потому должно их заменить дорогами. В стране, перерезанной большою дорогою, вскоре явится несколько примыкающих к ней новых тропинок. Она будет началом сети, которая не замедлит соединить отдаленные концы пространства.

Война потеряет свой настоящий характер; это будет европейская война; войска будут знать — куда идут; в стране обработанной, усеянной множеством деревень, колонны никогда не будут нуждаться в продовольствии; вода найдется повсюду; всякой шаг вперед будет иметь результат; тогда для сбыта товаров будут служить Делли, Бужия, все приморские пункты. Надежда совершения великих дел заставит решиться на их исполнение: на что не решались Англичане в Индии? Они всего достигли. Что значит несколько тысяч Кабилов в сравнении с Сейками [116] и Афганцами? Англия захотела довершить, утвердить свои завоевания, и ничто ее не остановило; за то — какой блистательный результат!

Пока Кабилия будет не подчинена, наше завоевание будет не совершенное; эти горы всегда доставят убежище фанатикам, которые от времени до времени вздумают возмутить страну. Зуауасы и их начальник Сид-Эль-Джуди не могут сопротивляться нашему могуществу, блокировать так сказать наши прибрежные города и иметь наши рынки в своем распоряжении.

В Кабилии может основаться настоящая колонизация; там только Европейцы найдут новую родину, деревни, леса, обработанные поля, сады; занятие этой настоящей обетованной земли не представит затруднений более тех, которых стоило занятие равнин, где кочевали Арабы.

Кабилия должна быть целью всех наших усилии.

Важность результата, заставит забыть все сопряженные с этою целью пожертвования. Наводненная нашими войсками страна представит мало сопротивления, тогда как если захотят довольствоваться частными нападениями на один или другой пункт, достигнут только притворной покорности, и как только наши штыки исчезнут, страна восстанет против нас, как в 1844, 1845 и 1847 годах; лучше отказаться вовсе от этого необходимого завоевания, нежели направлять колонну отдельно на какой либо пункт.

Вызывая завоевание Кабилии, я полагаю, что после стольких усилий, употребленных для распространения наших владений до самой степи, было бы чистым [117] пренебрежением наших земледельческих и торговых выгод, — неподчинение нашим законам самой обильной страны всей Африки, единственной, которая сейчас же может вознаградить нам часть наших прежних пожертвовании и обеспечить будущие.

Едва Европеец найдет обработанное полисады, виноградники, одним словом всё, что напоминает отечество, явятся руки; выходцы, переселяющиеся в Америку, направятся на наши берега, и через несколько лет, Европейцы заменят прежних обитателей Кабильских долин; новое население вскоре заменит прежнее; неподвижность несродна судьбе народов; с Кабилами будет тоже, что с Индейцами и краснокожими Северной Америки.

Это борьба Старого и Нового света. Европа наполнить своим населением Африку; но это не будет нашествие варваров.

Я полагаю, что завоевание Кабилии есть предприятие просвещенное; рано или поздно, оно совершится, и успех наградит наши усилия. Эта земля слишком хороша, чтобы ею пренебрегать, и когда она будет нашею, когда наши порты, наши рынки наполнятся продуктами, которыми она изобилует, сколько сотен судов придут тогда за ними в Делли, Бужию, Филиппевиль; сколько ржи и другого зернового хлеба будет нагромождено на наших набережных; какое изобилие будет у нас в строевом лесе, покупаемом такою дорогою ценою на севере. В этот день мы будем удивляться только тому, что так долго собирались овладеть землею, которая должна бы быть занята первая, потому что эта необходимость видна [118] была из одного географического ее положения, не говоря уже о материальных богатствах этой страны.

Я знаю хорошо, что Алжирия имеет противников, которые рассчитывая по франкам и сантимам ценность дохода, говорят: вы много издерживаете к Алжирии; она не приносит ничего; выгоды не вознаграждают пожертвований. — Этим людям следует отвечать занятием Кабилии; они не могли бы более говорить о бесплодности степи, обнаженных гор, долин. Вывоз продуктов был бы ответом на все, потому что эта страна могла бы снабжать Францию излишеством тех из своих произведений, которые Франция получает от иностранцев.

Это предприятие важно по материальным результатам, необходимо по видам политическим.

Завоевание Кабилии, без сомнения, встретит много возражений; я приготовился к громким восклицаниям толпы людей, которые скажут: «как! Еще нужна экспедиция с 24 т. человек, чтобы смирить Кабилов! Это будет вечная война!» Едва минуло 10 лет с тех пор, как страшный шум раздался в палате депутатов, в то время, когда маршал потребовал 100 т. человек для завоевания Алжирии. Однако же через несколько дней, правительство утвердило совершенное занятие страны, и африканская армия была удвоена: за то — результат вознаградил эти усилия.

Текст воспроизведен по изданию: О войне в Африке. Сочинение генерала Юсуфа // Военный журнал, № 1. 1853

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info