СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

МАЛИНОВСКАЯ Е.

В СТРАНЕ НЕГУСА

Время от времени в европейской печати появляется телеграфное сообщение о далекой, неведомой Абиссинии. Странно звучат имена и титулы, и чем-то чуждым, незнакомым и экзотическим веет от них. Правда, имя негуса Менелика хорошо известно Европе, но этим, в большинстве случаев, и ограничиваются наши познания о стране в высшей степени оригинальной и своеобразной, стране, в которой действительность, а не усилия воображения, переносит нас, как по мановению волшебства, в тьму времен. Кажется, что жизнь здесь остановилась за несколько веков до Р. Х. Вот Ревекка у колодца, с амфорой, наполненной водою. Вот женщина с ребенком, верхом на муле, завернутая в белое покрывало; спутник ее опирается на посох - и невольно чудится вам переселение в Египет. Далее - черные невольники несут в дар хлеб в больших плетеных корзинах, покрытых пурпуром; один из них тащит на привязи барана... Почтенные старцы, задрапированные в белые тоги, ведут беседу об общественных делах... Вождь, окруженный солдатами и слугами, спешит ко двору императора; блестят на солнце белые с пурпуром тоги и щиты, [317] украшенные серебром; их головы уснащены маслом, на плечи наброшены шкуры пантер и леопардов. И образы далекого прошлого встают перед вами.

Европейская цивилизация не проникла в Абиссинию. Абиссинцы даже не говорят ни на одном из европейских языков; они далеки от современности, но ошибочно было бы считать их дикарями. У них своя история, своя культура, нетронутая и самобытная, охраняемая от чуждых влияний высоким хребтом Абиссинских гор.

Впервые об Абиссинии упоминает Марко-Поло. Он смутно говорит о каком-то христианском принце, которого он называет Pretre-Jean; этот король-священник живет в стране ароматов (Amoriferique), как называли в то время берега Африки, прилегающие к Красному морю, благодаря массе растущих там пахучих кустарников. И только в 1499-м году португальцам Covilhem и de Paiva, посланным в Красное море, удается собрать более точные сведения об этом черном христианском государстве. Covilhem решается проникнуть в сказочное царство, но назад оттуда уже не возвращается. Он становится почетным пленником Абиссинского государя. Таков был закон страны, запрещавший иностранцу, проникнувшему в Абиссинию, выход оттуда. Но, теснимые арабами-мусульманами, абиссинцы, по совету того же Covilhem, отправляют к португальскому королю послом армянина Матфея с просьбой о помощи, и португальцы снаряжают туда довольно многочисленное посольство. Описание этого путешествия, сделанное одним из его участников, Francises de Alvarez, дало европейцам первые сведения об Абиссинии. Путь в Абиссинию остался тем же, чем он был в те времена; только, может быть, наше воображение, более сухое, наша нелюбовь к таинственному, населяют его меньшими ужасами. Впрочем, достаточно ступить на африканский берег в Джибути, откуда начинается путь в Абиссинию, чтобы и современного путешественника охватил страх перед пустыней, называемой Сомалийским берегом. Сомалийская пустыня тянется в глубь материка и, еще более дикая и знойная, под именем Данкалийской расстилается у самого подножия Абиссинских плоскогорий. Здесь все выжжено солнцем. Белесоватое море мертво и пустынно, и не свежестью, а удушьем веет от этой металлической влаги. На земле хаос черных, обугленных камней: это-пейзаж какой-то давно разрушенной планеты. Под раскаленным, блестящим небом стелется путь к туманным, далеким горам, охраняющим вход в страну «Амара» - Абиссинию. Там, за этими неясно голубыми горами, скрывается столица царя царей - Новый Цветок (Адисс-Абеба). [318]

Правда, часть пустыни, по крайней мере французскую территорию, можно проехать на каком-то подобии железной дороги. Эта пародия на железную дорогу, которая иногда действует, иногда как бы перестает существовать на целые месяцы, идет на протяжении 600 километров в глубь пустыни и доходит до местечка Деридауа, где формируются караваны. Деридауа - это, так сказать, авангард цивилизации; здесь еще можно найти постоялый двор, содержимый каким-то предприимчивым греком. На этом постоялом дворе pele-mele живут и представители европейских держав, и купцы-индусы, и европейские авантюристы, и титулованные путешественники, и какие-то подозрительные левантинцы, армяне, греки и смирниоты, стремящиеся в Абиссинию в надежде заполучить концессию на страусовые перья или на каучук, а может быть и на золотые россыпи. Живут иногда неделями и даже месяцами, пока не удастся образовать караван: найти необходимое количество погонщиков и вьючных животных дело нелегкое.

Весь этот люд толпится тут же, в ограде постоялого двора; тут же сложены седла, ящики с консервами, тут же расставляют для пробы палатки, чтобы осмотреть, все ли в исправности; пробуют вновь приведенных лошадей и мулов, кричат и торгуются. По целым часам, ничего не делая, сидят в ожидании выступления нанятые слуги: абиссинцы в белых тогах, - стройные, бронзовые, голые сомали, с кинжалом, заткнутым за поясом, вместо всякого одеяния, - черные, как сапог, негры из далеких экваториальных провинций, - забредшие сюда из Адена арабы в ярких и пестрых чалмах, держащие себя далеко и неприступно. Все это вооружено, так как первое, что спрашивают, нанимаясь на службу, и абиссинец, и сомалиец, и негр - какое ружье, какую «фужигра» (fusil Gras - первые ружья, которые были привезены в страну и посейчас очень распространены), и сколько патронов вы ему дадите.

Этот лагерь-базар скорее всего похож на большую человеческую конюшню; но одного дня караванного пути достаточно, чтобы Деридауа показалась вам центром цивилизации. Это - последняя нить, которая связывала вас с Европой, хотя все здесь дает чувствовать, что перед вами не обыденное путешествие, а долгий караванный путь, с ночевками в палатке, под открытым небом. Все необходимое должно быть припасено заранее, так как ничего ни найти, ни купить в дороге будет нельзя. Главная забота - конечно вьючные животные; без них вы пропадете в дороге, о них больше заботятся, чем о людях. Правда, можно устроиться с купцами-нагади: за известную плату они берутся доставить вас и ваш багаж в Адисс-Абебу. Но сколько времени продлится тогда [319] ваш путь-это неизвестно. Будут бесконечные дневки, так как усталые, замученные животные не в состоянии будут двигаться дальше, и вместо 20 дней вы проведете в пути дней 30, а иногда и больше. К вам каждое утро будут приходить нагади и жаловаться, что ваш багаж тяжел, что колья от палаток и сундуки натерли спины мулам; они будут ссориться с вашими слугами; скандалов и брани вы не оберетесь, а потому лучше иметь своих грузовых мулов и своих погонщиков.

Абиссинских слуг называют «ашкерами», т. е. солдатами; это действительно солдаты, из поколения в поколение воспитанные в войнах и походах. Абиссинец любит лагерную, кочевую жизнь; он скучает, долго оставаясь на одном месте. К этим беспрерывным походам приучила его вся воинственная история его народа, и потому нет людей более удобных, более приспособленных для трудных экзотических путешествий. Эти удивительные ходоки изо дня в день, без устали, могут карабкаться по своим непроходимым горам, подгоняя мулов, столь же, впрочем, привычных, как и они, к головоломным спускам и подъемам. Никто так быстро и умело не поставит палатки, не нагрузит мула; никто так искусно в проливной тропический дождь, сложив в виде печурки два камня, не разведет костра, как абиссинский ашкер.

Но вот вы купили мулов, наняли достаточное количество слуг, распределили между ними их обязанности и завтра выступаете в путь. Надо выйти до рассвета, чтобы пройти ту часть пустыни, в которой расположено Деридауа и подойти к горам, пока солнце еще не очень палит. В час ночи, а по абиссинскому счету в шесть, вы покидаете Деридауа. Перед вами двадцать дней глубокого молчания. Никаких вестей о жизни не будет доходить до вас. С высоты 2.000-3.000 метров вы будете любоваться восходами солнца в Данкалийской пустыне, которая расстилается у ваших ног; будете видеть, как там внизу поднимается ночной туман и тают розовые облачка; будете всматриваться в эту яркую, неизменно освещенную, неумолимо-блестящую полоску земли, эту желтой лентой вьющуюся пустыню, которая идет к морю, к Европе.

От Деридауа до Адисс-Абебы, столицы Абиссинии, считают около 700 верст, по так называемой Черчерской дороге, если дорогой можно назвать ложе тропических потоков, которые высыхают во время абиссинского лета и составляют вековой путь Абиссинии к морю. Существует, впрочем, еще другой путь, прямо через Данкалийскую пустыню, начиная от Деридауа вплоть до подъема на Абиссинские плоскогорья, собственно Абиссинию, или Шоа, где расположена Адисс-Абеба. Но путешественники, в большинстве [320] случаев, избирают дорогу идущую по Черчерскому хребту, как наиболее живописную и приятную. По пустыне перевозятся товары, которые, вследствие их веса, трудно грузить на мулов и приходится отправлять по более плоской местности на спинах верблюдов.

В расстоянии трех часов от Деридауа начинается подъем в страну полудиких галасов, в это преддверие Абиссинии - на Черчерский хребет, некоторые вершины которого достигают 4.000 метров. Он тянется параллельно Данкалийской пустыне. Дивные леса, столь таинственные и темные, что в них, по словам португальских путешественников XV-го века, страшно жить даже злым духам, почти сплошь покрывают горы. Все зелено в Черчерских горах: это - какое-то удивительное сочетание альпийского пейзажа и знойного юга. Странные цветы, причудливые, как птицы - и яркие, пестрые птицы, как большие цветы, блестят и переливаются всеми красками в темно-зеленой, сочной листве. Уродливо-прекрасны громадные кактусовые деревья; с их чудовищных ветвей свешивается, точно седая, лохматая борода, зеленовато-пепельный мох-паразит. Пахучие травы покрывают всадника с головой; живительно бодрит воздух высоких горных вершин. В чаще леса мелькают грациозные козочки; дикие цесарки медленно пересекают дорогу и спокойно, с любопытством, смотрят на путника. Здесь все первобытно; человека мало знают и не боятся его. С вершин могучих сикомор бросают в вас листьями и сухими ветками черные, с блестящей шерстью, с белой, как манишка крахмальной рубашки, грудью, злые священные обезьяны-«гуарезы». В них есть что-то неприятно-человеческое; их свободно можно принять за маленьких, черных демонов. Вечером, когда вы становитесь лагерем на ночевку, издалека, из какого-нибудь селения, осторожно подходят к вам женщины-галаски и приносят лепешки из теффа (Poa Abyssinica), похожие вкусом на наш ржаной хлеб, и большие глиняные амфоры с тела (нечто вроде хлебного кваса). Галасы - земледельческое, оседлое население Черчерских гор. В XVI-м веке они спустились, по словам абиссинских хроник, из области верхних озер, по всей вероятности - из области верхнего Египта. Воинственные, дикие, на таких же диких конях, они заняли все плодородные долины Абиссинии, оттеснив абиссинцев на вершины гор, и только после долгой и упорной борьбы абиссинцам удалось подчинить их себе. Они составляют теперь крестьянское население Абиссинии и находятся как бы в крепостной зависимости от феодалов.

Внезапная темнота и холод сменяют знойный, блестящий день. В шесть часов вечера вы уже на стоянке и, сидя на складном [321] стуле у входа в палатку, видите, как быстро спускается черная завеса тропической ночи. Из мрака вырастает перед вами фигура дворецкого-абиссинца, вашей заботливой и преданной няньки, на обязанности которого лежит быть подле вас в пути, и охранять вход в вашу палатку, и смотреть, хорошо ли оседлан мул, и подавать чай, держать ваши деньги и знать все ваши вкусы и привычки. Но вот и повар-араб, один из знатных сановников вашей свиты, предшествуемый торжественно двумя поварятами. Приложив почтительно руку к сердцу, он спрашивает, когда прикажете подать обед. Вернее было бы сказать - две бараньи котлетки.

Колеблющееся, красноватое пламя освещает темные, закутанные в бурнусы фигуры слуг. Они собрались вокруг костра и смотрят, как их повар готовит на круглом железном листе плоские, пресные хлебные лепешки. И фантастические тени животных и людей танцуют и расплываются в пламени костра.

Десять дней пути по Черчерскому хребту - и перед вами спуск в Данкалийскую пустыню. Это самая трудная, самая утомительная часть всего путешествия. Серьезно готовятся люди к этому переходу: осматривают животных, провизию, фляги для воды, точно моряк, пускающийся в путь и заботливо выверяющий паруса. А внизу ровная, блестящая, залитая солнцем поверхность пустыни, которую вы должны пересечь поперек. В тумане, точно отдаленный берег, рисуются плоские вершины высоких Абиссинских плоскогорий - это видна Шоа, чисто абиссинская провинция, и ваши ашкеры с радостью указывают вам на эти высоты; там они будут дома.

Очаровательна эта последняя стоянка перед спуском в пустыню, называемая Лагардим. Чудные альпийские луга, развесистые кактусы, под которыми разбита палатка... А на завтра предстоит спуск с высоты 2.000 метров. Спуск ужасный; люди и животные выбиваются из сил, камни скользят из-под ног мулов и глухо падают в отвесные пропасти. Все ниже и ниже спускаетесь вы по узким стремнинам, сдавленным черными, обугленными солнцем скалами. А перед вами еще долгий, знойный, безводный, 12-ти-часовой переход на другой день до берегов Ауаша, одного из притоков Белого Нила. Пустынно и дико вокруг, не видно даже кустика. Какой контраст после Черчера! Только громадные постройки термитов, этих гигантских муравьев пустыни, скучно останавливают ваш взор. К этим муравьиным сооружениям слуги абиссинцы относятся всегда подозрительно. В прежнее время зачастую дикие данкали устраивали за этими громадными муравьиными кучами [322] засады и грабили караваны. Впрочем и самые данкалийские жилища по своей форме и цвету мало чем отличаются от термитных построек. Термиты - это ужаснейшее зло, с которым постоянно приходится бороться во время стоянок в пустыне. Они едят буквально все, кроме камня и железа, заползают в сундуки и в одну ночь могут уничтожить все имущество. Поэтому первая забота слуг при разгрузке тюков, подложить под каждый сундук, под каждый ящик камешки, чтобы термиты не могли заползти туда.

Изредка по дороге попадаются стада крупных антилоп, величиной с крупного быка, с развесистыми рогами; издали их можно принять за домашний рогатый скот. Они идут на далекий водопой, к берегам Ауаша, туда же, куда торопится и ваш караван. Иногда по дороге вам указывают на следы слонов. Гонимые человеком, они ушли из абиссинских лесов в дебри пустыни. А по ночам вы слышите рыканье льва; гиены и шакалы рыскают вокруг вашего лагеря и в густой, неподвижной тьме тропической ночи слышится их отвратительное ау-уа-а. На рассвете вы всегда можете видеть, как несколько шакальчиков деловито и серьезно торопятся к себе домой. И все же пустыня обладает неизъяснимым очарованьем. Я не говорю уже о лунных ночах, которые нигде так не хороши, как в пустыне. Небо перестает тогда быть твердью: оно прозрачно и глубоко, оно все светится; прозрачна и призрачна пронизанная светом земля. И нет границы между небом и землей: они слились и потонули в одном сиянии. И душа приподнимается в странном мечтательном созерцании. Кто пожил в пустыне, тому не уйти из-под ее чар. В большом, многолюдном городе, среди всех благ и удобств цивилизации, вдруг проснется неудержимая тоска и снова потянет вас туда, где нет ничего, кроме солнца и зноя, по где, как никогда, вы чувствовали свою внутреннюю свободу, чувствовали, как растет и ширится дух ваш и развертывается ваше «я», не стесненное и не загроможденное никакими условностями, никакими лишними впечатлениями внешнего мира. Я часто слышала это от европейцев самых разнообразных национальностей и общественных положений. Но еще ярче эта тоска по пустыне чувствуется у ее исконных обитателей - данкалийцев и сомалийцев, которые, хотя и изредка, попадаются в качестве слуг в Адисс-Абебе. Этих властителей пустыни вы видите на берегах Ауаша. Гордо опершись на копье, бронзовые, нагие, с высокого, крутого берега смотрят они, как переправляется через стремительные воды потока ваш караван. В черные, курчавые волосы воткнуто страусовое перо - знак воина и мужа, уже свершившего подвиг, убившего хоть одного врага. Встречаете вы их [323] и по дороге в пустыне, ведущими караваны верблюдов. Впереди, высоко подняв голову, выступают тонкие данкалийские девушки. Кажется, что они только что вышли из тьмы египетских могил; такие же, как у их отдаленных сестер, изображенных несколько тысяч лет тому назад на стенах египетских гробниц, тонкие члены и грациозные угловатые движения, тот же профиль, тот же удлиненный разрез глаз. И так же причесаны черные локоны, обрамляющие их лицо, и задрапированы вокруг бедр их платья.

По всей вероятности, данкали и сомали, как и галасы, спустились из верхнего Египта. Родственная связь их несомненна, и может быть, благодаря расовой близости, все эти три племени одинаково легко приняли мусульманство, занесенное первоначально с Аравийского берега в Сомалийскую пустыню и вслед затем проникнувшее к данкалийцам и галасам.

Между данкали и сомали нет большой разницы, как нет разницы между пустынями Данкалийской и Сомалийской. Правда, береговые сомали породнились с арабами из Адена; но как те, так и другие, ведут кочевой образ жизни, водят многочисленные стада баранов и занимаются перевозкой тяжелого груза, который нельзя отправить на мулах по Нерчерской дороге и сподручнее везти в Шоа прямо по пустыне, на верблюдах. Впрочем доставка товара по пустыне имеет свои неудобства, так как может продлиться не только месяцы, но даже годы. Данкали - народ воинственный; их племена находятся в беспрерывных войнах между собой. Достаточно вашим возчикам-данкалийцам узнать, что племя их выступило в поход против другого, соседнего с ним, чтобы они, очень впрочем аккуратно, сложили ваш багаж и ваши товары где-нибудь в пустыне, а сами отправились бы воевать. Враждебное племя может перебить и перерезать всех ваших верблюдовожатых, но товаров ваших не тронет: таков рыцарский закон пустыни. Их вам доставят, если племя, с которым вы сговорились, случайно не будет праздновать свадьбу. Тогда опять сгрузят все ваши ящики и тюки, и свободные дети пустыни отправятся к себе пить молоко и танцевать в честь новобрачных. Не их вина, если к тому времени подоспеет период тропических дождей, и тогда уже верблюды откажутся двигаться. Да и к чему торопиться. Не все ли равно, получите ли вы ваши тюки годом раньше или годом позже? Суетливость - скверная европейская привычка, несвойственная серьезным и воинственным мужам. Да и во всей Абиссинии, если вы просите что-нибудь сделать поскорее, вам ласково и вежливо [324] отвечают «нега», т. е. завтра, при чем, конечно, это завтра может настать и через месяц, и через год, и через десять лет.

Номинально данкалийцы признают власть абиссинского негуса, но только номинально, хотя при дворе негуса держатся, в виде почетных пленников, заложниками предводители некоторых племен, если их удалось захватить солдатам императора. Я знавала одного из них - вождя самого дикого данкалийского племени, «караю». Его звали Гудети-Аба-Роба. Отданный под присмотр одного из абиссинских губернаторов, он не получал всего, что ему полагалось по штату и обратился к нам с просьбой заступиться за него перед Менеликом. Несмотря на его горестное положение пленника, престиж его власти нисколько не был поколеблен в глазах его подданных. И через «пять лун» после нашего свидания, когда мы были в пустыне в стране «Караю», от имени Гудети-Аба-Роба нам в лагерь привели в дар быка и несколько баранов.

Еще один день, и даже не день, а сутки безводного пути от берегов Ауаша до берегов другой реки, Тадичамалки - места, излюбленного скорпионами, змеями и лихорадками. Пахучий, мимозный лес, полный обезьян, растет на берегу этой светлой речки. Хочется искупаться в этих прозрачных водах, но останавливает сознание, что и здесь водятся крокодилы; их меньше, чем в Ауаше, но все же бывают случаи, когда они непрочь поживиться насчет неосторожного пловца. От берегов Тадичамалки начинается подъем на Абиссинские плоскогорья, расположенные террасами и окруженные горными цепями вулканического происхождения. Абиссинские плоскогорья почти лишены леса. Это - или луга или пашни. В большинстве случаев абиссинцы выжигают леса, чтобы распахивать землю, но иногда - вследствие вкоренившейся вековой боязни засад или внезапных нападений. Селения их всегда расположены на вершинах гор, на наиболее господствующих пунктах, тоже вследствие этой постоянной борьбы за существование, а может быть и в силу гигиенических условий, так как низменные места несомненно лихорадочны. Лихорадки в Абиссинии ужасны; они особенно свирепствуют в пустыне. Иногда вымирает чуть не весь караван. На берегах Тадичамалки я видела лагерь одного немецкого инженера; большая часть его слуг погибла от лихорадки в пустыне, из двадцати человек осталось только трое, и он сам был так плох, что не мог двинуться дальше. Плоские равнины Абиссинских плоскогорий красивы только абиссинской весной, т. е. в сентябре, после четырехмесячного периода непрерывных тропических дождей - «кремта», как называют их Абиссинцы, - когда [325] все покрыто высокой, густой травой и сплошной стеною стоят различные хлебные злаки. В Абиссинии собственно два времени года: долгое, знойное лето, длящееся с конца сентября до конца мая, и период тропических дождей, которые льют, не переставая, от начала июня до конца августа. Вся жизнь тогда замирает. Это абиссинская зима. Небольшие горные речки Абиссинии становятся бурными потоками и затопляют берега, а непрерывные грозы с градом обращают землю в жидкую грязь, доходящую людям чуть ли не до колен. И вся почва намокает и пропитывается водой, как губка. Вы становитесь пленником в своем доме на целых четыре месяца, так как иногда нет возможности даже перейти через двор, или выйти в сад.

Ровно, тягостно жжет солнце на высоких, равнинах (2.500-3.500 метров). Хлебные поля сменяются лугами, усеянными - точно гигантскими ландышами - громадными белыми, пахучими лилиями. Бесчисленные стада быков и баранов покрывают эти тучные пастбища. Мирные картины сельского быта проносятся перед вами одна за другой. Утомительно однообразно тянется путь. Резкий зной этих высот ожигает вам лицо, и так же тягостен непрерывный ветер, который дует на плоскогорьях с девяти часов утра до полуночи, только немного затихая на ночь. На шестой день пути по этим хлебным полям, по необозримым пастбищам, с небольшой возвышенности вам показывают на белеющее в необъятной равнине пятно. Это и есть «Новый Цветок», Адисс-Абеба, «столица царя царей» и цель ваших стремлений. На последней стоянке вы оставляете погонщиков и грузовых мулов и во всем блеске и великолепии совершаете свой въезд в Адисс-Абебу. Блестит ваш мул, в первый раз за всю дорогу прилично вычищенный. Вокруг теснятся и бегут ваши слуги, ветер развевает белоснежные, чистенькие их тоги; солнце играет на штыках и копьях, на щитах и на кинжалах, заткнутых за поясом, так как ваши ашкеры для этого торжественного случая нацепили на себя все имеющееся у них оружие. Удивительные всадники мчатся вам навстречу. Это «Новый Цветок» высылает своих воинов приветствовать вас. Развеваются на плечах их звериные шкуры, несутся по ветру зеленые и оранжевые ленты - национальные цвета Абиссинии. Косматые, львиные гривы украшают их головы. Дико носятся они по полю, бросая на всем скаку копья; сверкают украшенные серебром и золотом щиты и пестрые, вышитые цветными шелками чепраки седел. Это - так называемая «Фантазия», нечто в роде рыцарского турнира, устраиваемого в честь прибывших издалека именитых путников.

Два года провела я в столице негуса, и в силу того, что мой [326] «гета» (господин-муж) был «тылык-москов-хаким» («великий московский доктор»), перевидала в нашем доме чуть ли не всю Абиссинию, начиная с последнего раба и кончая императором. Это было как раз в дни свобод, с 1904-го по 1906-й год. Слабые, заглушенные отзвуки где-то волновавшейся жизни чуть долетали до Абиссинии. Да и что общего могли иметь события XX-го века, где бы они ни совершались, в России или в западной Европе, с этим старым миром, с этими библейскими образами, когда даже обыденные предметы европейской жизни здесь кажутся излишними и ненужными? Тем не менее Абиссиния понятнее и ближе европейцу, чем другие восточные страны. В ее говоре, в ее улыбке, в ее одежде и чувствованиях нам вспоминается историческое наше прошлое. И мягкие, благородные складки абиссинской тоги, и библейский язык ее хроник, и свободное, почетное положение женщины - все это ближе европейцу, нежели пестрые, вышитые причудливыми цветами одежды Китая или Японии, или темные фигуры женщин, с опущенными на лицо вуалями, скользящие по улицам Константинополя. Да и самые лица абиссинцев, с тонким профилем, с большими темными глазами, напоминают нам потемневшие лики византийских икон. Знатные абиссинцы гордятся светлой кожей, похожей по цвету на старую слоновую кость. Несомненно, что долголетнее рабство сильно отозвалось на чистоте первоначального типа; негритянские черты встречаются иногда в самых родовитых семьях - достаточно взглянуть на Менелика. Конечно, сам негус отверг бы с негодованием подобное предположение. Шанкала, т. е. негры, считаются у абиссинцев существами низшими. Как-то раз к Менелику приехал чрезвычайный посол от одной из негритянских республик Южной Африки с предложением всем черным расам объединиться. Долго слушал император блестящие проекты самозащиты и борьбы с белыми. И наконец очень вежливо спросил черного посланника, какое отношение имеет все это к нему и к Абиссинии, и предложил «Тукур-Фаранжи» (черному иностранцу) обратиться к царям шанкала - там-де это будет уместнее.

«Тарык-Негист» - абиссинская хроника - возводит род абиссинских царей от Соломона и царицы Македа, т. е. царицы Савской. Чисто семитические лица встречаются особенно часто среди тигрейцев, на северо-западе. Шоанцы сохранили европейский оклад головы и профиль, несмотря на темный цвет кожи и несколько развитую нижнюю часть лица. Да и многие черты характера сильно приближают абиссинцев к европейцам. Тип отважного воина, непреклонного государственного мужа, преисполненного сознанием [327] долга, какими рисуются нам герои древнего мира, нередко можно встретить в Абиссинии. Я помню несколько чисто римских фигур среди абиссинских военноначальников, великолепных в своей суровой простоте. И чувство собственного достоинства, иногда даже переходящее в высокомерие, благородная изысканность манер, ясность ума, отсутствие фанатизма одинаково свойственны как знатным, так и простым абиссинцам. Пожалуй, самым неприятным элементом в Абиссинии, как и повсюду в колониях, являются европейцы. Своей грубостью и жестокостью, неразборчивостью в выборе средств для достижения целей, они дают абиссинцам очень печальное представление об европейской культуре. Недаром, провожая французского путешественника и посланника д’Абади в Европу, абиссинцы говорили: «Тебе трудно будет жить среди твоих соотечественников. За двенадцать лет, которые ты провел с нами, ты привык к вежливому и деликатному обращению. Какими грубыми и невоспитанными теперь тебе должны показаться европейцы».

Абиссинец - прежде всего воин. Быть солдатом - это единственное, что он умеет, знает и любит. Ремесла находятся в полном пренебрежении; к земледелию абиссинцы относятся также свысока и предоставляют его галасам. Галасы составляют крестьянское население Абиссинии. Они обязаны платить дань натурой - т. е. хлебом, скотом, кожами, медом, - господину, на земле которого сидят. Домашние работы исполняются в Абиссинии рабами-неграми, шанкала. Рабы набирались из военнопленных при усмирении какой-нибудь из многочисленных негритянских провинций, управляемых царьками, подвластными абиссинцам, или при покорении какой-нибудь новой области со стороны экваториальных провинций или озера Рудольфа. Десять лет тому назад император Менелик издал закон, по которому рабы перестали быть частной собственностью, а стали как бы собственностью государства. Право распределения рабов между абиссинцами принадлежит императору, продать другому лицу своего раба господин не имеет права, под страхом тяжелого наказания - продавшему раба отсекают руку. Если раб недоволен своим господином, он может жаловаться. Его отбирают и отдают другому лицу, или берут во дворец.

Чрезвычайно развитое понятие государственности, строго определенные правовые отношения делают из Абиссинии далеко не первобытное государство. По своему политическому строю Абиссиния ближе всего подходит к типу средневековых феодальных государств. Каждый феодал есть начальник и судья своим вассалам и военноначальник во время войны. Каждый начальник области обязан доставлять известное количество продуктов ко двору более крупного [328] феодала. Самым крупным властителем является император, распределяющий области между расами или военноначальниками. Расы - только пожизненные, несменяемые владельцы пожалованной области. Как жалованное имущество, так и самый титул не наследственны; дарование их вполне зависит от воли императора. Дети расов могут всю жизнь остаться только «Иабет-Лиджочи», т. е. детьми знатных. Наследованию подлежит вообще только родовое имущество, а благоприобретенное - лишь в том случае, если оставлено завещание; иначе оно признается выморочным и переходит в казну.

При каждом зажиточном абиссинском доме живет целый сонм священников, - а также воспитываются дети бедных родственников, которые наряду с хозяйскими детьми обучаются воинским упражнениям: метанию копий, езде верхом, стрельбе в цель и грамоте по псалтырю. Слуги и рабы также входят в состав семьи. С утра толпятся в абиссинском доме знакомые и клиенты. Они торопятся принести сплетни и новости лицу, которое им покровительствует. Они же будут сопровождать своего патрона, если он поедет в «геби», т. е. во дворец к императору, или к другому крупному вассалу. Сидя на низком диване, устланном восточными коврами, и попивая тейч, абиссинский вельможа слушает всевозможные рассказы о происшествиях в городе и во дворце, или принимает равных себе гостей, которые усаживаются тут же, на устланном цыновками или коврами, полу. Дворецкий подает гостю такой же «брилли» (графинчик) тейча, обернутый в пурпур, предварительно слив себе на руку и отхлебнув, чтобы засвидетельствовать безвредность напитка, так как все возможно в Абиссинии: чашка кофе или графинчик вина, предложенные в каком-нибудь гостеприимном доме опасному сопернику, часто имеют смертельные последствия. Облокотившись у дверей, стоят главные слуги, спустив тогу с плеч и задрапировав ее вокруг бедер, как-то полагается перед лицами высшими, и зачастую фамильярно вмешиваются в разговор своих господ. И также теснятся, точно ища покровительства вокруг большого господского дома, маленькие круглые домики, в которых живут слуги и бедные родственники. В таких же домиках расположены и всевозможные службы: «мад-бид» - кухня, где готовят сильно приправленные перцем соуса и рагу, обжигающие непривычному человеку рот, но очень любимые абиссинцами: «тейджа-бид» - для приготовления «тейча» или меда (национальный абиссинский напиток, напоминающий польские меды); «фарас-бид» - конюшни и т. д.

Широко и беспорядочно раскинулись все эти маленькие усадьбы по обширной равнине, на которой расположена Адисс-Абеба. [329] Горные цепи расступились, чтобы дать побольше места столице царя царей, и синеют на горизонте в виде довольно ровной кольце образной стены. Только на юго-востоке одиноко возвышается верхушка одного из давно потухших вулканов Абиссинии, Зокуала

Екатерина Малиновская.

(Окончание следует.)