ЭДМОН КОМБЕ, МАУРИС ТАМИЗЬЕ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО АБИССИНИИ

На этот неприступный утес ссылали прежде младших членов царствующего дому. Всякой год бывает праздник в честь святому, по имени Арагой, тому самому, который был и числе девяти человек пришедших в царствование Аиды из Египта в Абиссинию, с тем чтоб продолжать дело [99] начатое Фруменцием (Фруменций, апостол Абиссинии.). Каждый из них построил церковь или монастырь, а святой Арагой основал монастырь на Девра-Даме.

«У Абиссинцев существует пропасть сказок насчет того, кто первый взошел на этот утес, по слонам их, заветный. Вот предание пользующееся самою большею достоверностью. Один благочестивый муж, искренно любивший уединение, проходил однажды мимо утеса, на котором тогда еще никто не жил; ему вздумалось удалиться на эту вершину и провести остаток дней своих в отшельничестве; обойдя несколько раз вокруг горы, он увидел, что нет никакой возможности взойти на нее без сверхъестественной помощи. Он стал молиться, и вдруг увидел огромного змея, который стал подниматься на гору; отшельник схватил его за хвост, и достиг таким образом до самой вершины, где это животное сейчас же исчезло, как скоро кончило свое дело. Там прожил он несколько лет в удалении от мира; наконец решился принять в свое сообщничество других людей, которых обыкновенно поднимал на веревке.

«Тот, кто нам рассказывал эту историю, казалось, был совершенно убежден в справедливости своего повествования, и мы не захотели требовать у него дальнейших объяснений. После мы спрашивали у многих Абиссинцев, каким образом населилась эта неприступная гора, и они всегда в ответ рассказывали ту же сказку, так, что мы совершенно потеряли надежду открыть истину. Очень вероятно, что прежде на гору вела какая-нибудь тропинка, но потом жители, верно, уничтожили ее чтоб оградить себя от всяких покушений снизу. Сольт очень ошибается, предполагая будто тропинка еще и теперь существует; ясно, что если бы можно было взобраться на вершину Девра-Дама без помощи живущих на ней, то вероятно народ никак бы не мог забыть об этом в то время, когда этот путешественник был в Абиссинии; скорее можно думать, что гора, столь замечательная в этой стране, неприступна с незапамятных времен.

«Англичанин, сопровождавший Сольта в его путешествии по Абиссинии, Г. Гофен, жил на вершине этой горы в [100] монашеском обществе. Он не последовал за своим покровителем, остался здесь, определился в службу к Саба-Хадису и уговорил его вступить в сношение с Англиею. Этот владетель давно желал соединиться с какою-нибудь европейскою державою: он послал Г. Гофена в Индию с значительными подарками и поручил ему привести оттуда огнестрельные оружия. Англичанин чрезвычайно хорошо выполнил поручение и возвратился к Аркеко с шестью тысячами ружей; по приезде он узнал, что войска Рас-Марии и Уби, разбили Саба-Хадиса и предали его смерти. Он имел повеление от своего правительства отдать оружие не иначе как королю тигрейскому, и потому оставил его на время у наиба: как скоро Уби вошел опять в Семес, он снова отправился в Абиссинию, и принял сторону сыновей Саба-Хадиса, которые возмутились по отъезде своего неприятеля, но были побеждены и принуждены скрываться. Гофен, страшась гневу победителя, которому было выгоднее всего пощадить его, скрылся на горе Девра-Даме.

«На другой день мы остановились в Магате. К вечеру, в лагере зажгли огни; между огнями и в виду неприятельской крепости солдаты начали свои танцы. В диком месте, в темное время, танцы эти являли что-то фантасмагорическое. У подножия скалы, на том самом месте, где утес делается неприступным, показались костры, зажженные женами солдат.

«Пятнадцатого числа, мы снова отправились в путь; для пешеходов дорога была хуже той, по которой мы шли от Сараро к Магату. Правда, нам не попадались, как третьего дня, места совсем непроходимые, зато беспрестанно надобно было карабкаться по высоким горам, покрытым колючими деревьями, которые, сплетаясь на дороге, преграждали путь. Со всех сторон расли величественные и мрачные дубы. После четырех часов ходьбы, мы пришли в деревню Хегас, и через полчаса после отбытия увидели направо, на скате холма, деревню Гас-Дамо. Мы приближались к лагерю Уби; не дойдя еще до него, вошли мы в прелестную долину, орошаемою источником Табогаа; с четверть часа шли вдоль по этому ручью, потом поднялись по узкой и трудной тропинке, имея с левой стороны ужаснейшую пропасть. Избегнув опасности мы расположились лагерем на высоте, посреди палаток [101] государева войска, не далеко от деревни Фарсара. Окрестные горы, прижавшиеся друг к другу, были покрыты деревьями; местами на них попадались каскады. Мы всё еще были в области Агами. Почва этой области гораздо выше морской поверхности; воздух на ней здоровый, чистый, и долины чрезвычайно плодоносны.

«Неустрашимые сыновья Саба-Хадиса, гонимые отвсюду неутомимым Уби, пришли сюда как в последнее убежище. На их стороне был пятисотенный корпус лучших стрелков в Абиссинии; они защищались самым упорным образом, и из-за природных укреплений смеялись над целою неприятельскою армиею. Эти укрепления были для них единственным наследием после отца. Когда король семенский во время дождей уходил в свое государство, они спускались из своих убежищ, грабили тех, которые приняли сторону победителя, и таким образом сделались грозою страны. В день нашего прибытия в Фарсару мы представились Уби: он находился в огромной палатке, разделенной на две комнаты: одна служила ему спальнею, другая приемною залою. Государь почти лежал на диване, покрытом атласным ковром; голова его покоилась на подушке из материи яркого красного цвету, ноги лежали на коленях одного из министров, сидевшего на тростнике, который покрывал землю; сзади, на одном из бамбуков, поддерживавших палатку, висели прекрасное копье, сабля, баранья шкура, которую носят обыкновенно аббисинские солдаты, и щит, обитый сверху серебренными бляхами, а внутри красным бархатом. Несколько важных лиц составляли отдельную группу, а вокруг короля стояли мальчики, готовые повиноваться малейшему его желанию.

«Во всей наружности Уби нет ничего аббиссинского, кроме жестких волос: он чрезвычайно похож на арабского шерифа; наружность его показывает глубокого и хитрого политика. Он нас принял с большим уважением; поднялся, лишь только завидел нас, подал нам руку, и посадил нас подл себя; обменявшись несколькими учтивостями, мы предложили ему нашу палатку и сейчас же перед ним развернули ее: он принял подарок с радостью, которой даже скрыть не мог. Уби дружески разговаривал с нами до самого обеда; когда [102] подали кушанье, мы хотели удалиться, но он никак не согласился отпустить нас, и взял слово, что мы будем ходить к нему обедать. Мы сели на почетное место: тут вошли многие вельможи; мы были приятно удивлены, увидев принцесс, в сопровождении нескольких придворных дам, прелестных собою. Нам понравилось величие и остроумие, выражавшиеся в их физиогномии; со времени нашего прибытия в Аббисинию мы много видали хорошеньких женщин, но эти были красавицы. На них были рубашки из белого бумажного полотна, вышитые шелком у воротника и внизу рукавов, и большое белое покрывало с красным бортом, которое их совершенно завешивало. Они носили серебренные браслеты, а на ногах кольца из того же металла; на руках тоже были кольца, которые однако ж не переходили за второй состав пальца. Перед входом они сняли башмаки в дверях. У самого Уби ноги были голые, вся его одежда состояла из коротких панталонов, пояса чрезвычайной длины, и куска тонкого полотна, работы гондарских ткачей. На голове ничего не было. За придворными дамами шли служанки, которые стояли позади их во время стола.

«Когда ввели всех, которые должны были участвовать в угощении, и когда все завяли свои места, слуги принесли хлеб в больших корзинах и подали несколько блюд, состоявших из бобовой муки, серого гороху, и перцу, толченого и распущенного в воде. Аббисинцы находили это кушанье превосходным; нам оно пережгло весь рот. Потом нас вооружили большими ножами, и подали огромную часть сырой говядины: мы ее ели вместе с другими, и нашли, что она вкуснее, чем сначала думали. За столом прислуживали знатнейшие придворные. Когда все были уже сыты, то принялись пить. Вино, водка, мед лились рекою. Священники употребляли большие рога, на подобие наших стаканов, прочие собеседники пили из больших сосудов широких книзу и с узким горлом. Мы приехали с дороги усталые, запыленные, и немедленно представились королю: поэтому, имея нужду в отдыхе, рано ушли. Уби повторил, что надеется видеть нас всякой день, и с верх того приказал одному из своих людей посылать нам каждое утро десять хлебов и двух коз или быка: эти приказания были в точности исполнены.

«Семнадцатого числа армия переменила позицию, и мы подошли [103] ближе к Адуе. В этот день обед был богат собеседниками, винами, музыкой и пением. К концу обеда один священник произнес речь, которая касалась современной политики: он превозносил мужество Уби, сравнивая его с черным перцем (Полководец Уби — точно черный перец.). Губернатор Аггелы (Agguela), тот самый, что покровительствовал нас в деле с Эмни-Гармасом, предводительствовал трубадурами или, лучше сказать, скоморохами.

«Армия терпела недостаток в хлебе, как нам уже объявили в Адуе; в лагере никто не ел хлеба, кроме государя и вельмож, да и те назначили себе известную порцию.

«Мы уже говорили, что намерены были проникнуть в королевство Шоа: теперь мы были на границах Ласты, и потому решились исполнить свое намерение. Мы пошли с нашим переводчиком к государю, рассказали ему свои предположения, и просили дать человека, который бы мог проводить нас к Алигас-Фаресу, королю Ласты; однако ж Уби отклонил нас от этого намерении, представляя опасности, которые нам угрожают: страна не совсем еще была покорена, жители, доведенные до ужасной бедности. непременно бы ограбили нас на дороге; проводник Уби совсем не мог нас защитить; он, напротив, подвергнул бы нас еще большей опасности, потому что тигрейские поколения ненавидят своего победителя. Мы убедились этими доводами, и думали, что они внушены Уби единственно участием к нам; решено было, что мы возвратимся в Адау вместе с государем, и предпримем это путешествие другою дорогою.

«Прежде нежели станем говорить опять о себе, поговорим об одеянии Абиссинцев и о некоторых обычаях страны. Мужчины носят узкие штаны не ниже колен, пояс, и полотно, которое они набрасывают по-римски: оно бывает тоньше и лучше, смотря по знатности или богатству людей. В Абиссинии народ разделяется на три класса, солдат, хлебопашцев и купцов: одеваются все они одинаковым образом, военные накидывают на плеча еще баранью шкуру, о которой мы уже упомянули. Знатные дамы, мусульмане, и некоторые священники, носят башмаки; прочие все ходят босиком; на голове никто ни чего не носит, кроме мусульман и христианских [104] священников, которые надевают наголову презабавный тюрбан; монахи обыкновенно носят полотно желтого цвету, и к всегдашнему костюму прибавляют еще рубаху; полотно и рубашка составляют наряд женщин; во время путешествия, знатные женщины носят длинные панталоны, вышитые красным и голубым шелком. Те, которые ходят пешком, делают из своего полотна род юбки, с волнующимися складками, подвязанной около пояса белым кушаком. Принцессы и некоторые придворные дамы надевают богато вышитые мантии, похожие на епанчи и на ризы католических священников во время больших церемоний. Когда женщины должны показываться в народе, то они бывают закутаны до самых глаз, а на лбу имеют повязку из кружев: они закрываются таким образом боясь дурного глаза. Чтобы придать волосам более мягкости, они смачивают голову свежим маслом, и натирают им все тело, тоже чтобы сделать его мягким и разгладить все морщинки.

«Когда приходит гость, то свободно можно под каким-нибудь предлогом отделаться от него, и никто не имеет права оскорбиться: это не помешает никому прийти в другой раз. Когда низшие приходят к высшему, то в знак почтения открывают плеча. Когда Абиссинцы увидятся после долгой разлуки, они целуются в губы. У этого народа есть общий и древний обычай — кланяться, когда чихают.

«Абиссинцы думают, что поколение белых выше породы черных, даже и начальники почитают цвет своей кожи невольничьим: «Мы черны, говорили нам часто женщины: о, как хороша ваша белая кожа!»

«Мы уже говорили о том, с каким суеверием Абиссинцы боятся, чтобы их не сглазили: но надобно прибавить, что нигде это суеверие не показалось нам так сильным как в лагере Уби. Предполагается что дурной глаз окружающих действует на человека преимущественно в то время, когда он что-нибудь делает: поэтому, лишь только государь пошевелится, все бросаются закрыть его от глаза предстоящих.

«Абиссинцы любят все раздражительное: в их кушаньях везде подмешан перец и пряные коренья; и вкус этот очень понятен в стране жаркой, где тело ослаблено [105] беспрестанной испариной и имеет нужду к какой-нибудь возбудительной пище, чтоб не совсем потерять свою крепость.

«Оставив Уби, мы вошли в землянку, которую всегда приказывали делать для себя; она нам больше нравилась чем абиссинская палатка. Немного времени спустя, к нам явился солдат, и хотел непременно говорить с нами наедине. Тогда у нас быль повар Вифлеема, которого мы нашли в лагере: он остался с нами вместо переводчика. Лишь только мы остались одни, таинственный человек открыл нам, в виде доверенности, что жену, которую он любил до безумия, обольстил другой, и она его бросила. «Мне не в чем себе упрекать, сказал он нам: я употребил все средства, чтобы ей понравиться, и всё-таки я презрен; сердце болит у меня, и я чувствую, что ежели она нескоро возвратится ко мне, то я умру; я дал мула одному здешнему колдуну за то, что он обещал возвратить мне жену, но колдун обманул меня; я не буду жалеть об этом муле, ежели только найду ее». И, говоря это, он целовал нам руки и ноги, умолял нас употребить какое-нибудь колдовство, вызвать дьявола, готов был предать ему свою душу, только бы тот возвратил жену. Не привыкнув к суеверным понятиям Абиссинцев, мы слушали его с удивлением: нам казалось невероятным, чтоб он действительно мог надеяться успеть подобными средствами, и объявили, что не можем ничего сделать; он оставил нас в отчаянии. Этот случай еще более подтвердил наше мнение о страстной любви Абиссинцев, которая встречается и в мужчинах и в женщинах».

Путешественники продолжали пользоваться расположением Уби, жили довольно весело, и между тем с войсками приближались к Адуе, в которую потом вступили торжественно. На другой же день Уби прислал своего церемониймейстера пригласить их на богатый пир.

«Мы тотчас отправились к нему. При входе стояла в два ряда стража, удерживавшая простой народ, который толпился около дворца; при наших глазах во дворец вошла толпа женщин, несших каждая дотоо огромного размеру; потом появилась веселая ватага разодетых шутов. Военные, старших чинов, которые должны были присутствовать при высочайшем пире, представились во всем блеске своих [106] мундиров; принцессы и придворные дамы, с тихой и важной поступью, вошли последние, а мы вместе с толпою. Мы проникли во второй двор, где три длинные стола, стоявшие один за другим, ожидали гостей. На одном конце возвышался престол государя, и столы, начинаясь от ног его, продолжались за три палатки: они были покрыты горою хлеба, перед которою расставили без всякой симметрии блюда мяса, чрезвычайно привлекательные для Абиссинцев. Наконец все уселись по местам; гостям щедро подавали огромные куски сырой говядины и жареной баранины; пиво и мед лились потоками. Пир продолжался далеко за полночь; вели так, что чуть не оглушили гостей; музыканты терзали свои инструменты, пот лился с них крупными каплями; шуты, по большей частя пьяные, коверкались самым грубым и неприличным образом; ораторы охрипли, поэты выбились из сил импровизируя оды, осыпаемые рукоплесканиями тех, которые их не слушали; под конец этот гвалт дошел до того, что никто не понимал друг друга».

До сих пор Уби все ласкал путешественников, но ласки его скоро потеряли для них всю цену, когда они узнали из некоторых слов пажей. что Уби хочет удержать их при себе и даже готов употребить насилие. Это их огорчило; они решились искать всех возможных средств, чтобы ускользнуть от него, но сперва положили притвориться, будто ничего не знают. По всем обстоятельствам можно было видеть, что Уби долго пробудет в Тигре, где присутствие его было необходимо, а путешественникам очень хотелось поскорее выбраться оттуда. Они решились употребить хитрость; согласились, чтобы один притворился больным и под предлогом перемены воздуха отправился в Аксум, а другой после поехал посетить больного. Хитрость удалась: они соединились оба в Аксуме, откуда намеревались бежать и укрыться от Уби. В Аксуме пробыли они несколько времени; это — лучший и самый приятный из городов тигрейских, и все им здесь оказывали беспредельное уважение и услужливость; все смотрели на них как на друзей Уби, следовательно, чрезвычайно важных людей. Здесь имели они случай познакомиться с абиссинским духовенством, потому что многие священники посещали их. Из знакомства своего с [107] приходившими к ним священниками они заключили, что духовенство абиссинское находится в самом грубом и невежественном состоянии. Каждые два дня Уби присылал в Аксум солдата осведомляться о здоровье своих друзей. Но скоро наступила для путешественников благоприятная минута к исполнению задуманного плана. Люди, приходившие с другого берега Таказе, приносили известия, что вода в этой рек чрезвычайно поднялась и что через реку скоро нельзя будет переправляться в брод: следовательно, если бы путешественники поспели перебраться через нее, то Уби уже не мог бы их преследовать. Они не упустили такого благоприятного случая, и, тридцатого июня, с Беширом и тремя слугами, тайно отправились в Семен через область Адет, не избегнув однако ж, несмотря на все свои предосторожности, несносных проводов: толпа народу, особенно священников, шла за ними почти десять минут. Путешествие сначала казалось очень приятным: дорога была прекрасная и чрезвычайно живописна, но скоро все изменилось; на каждом шагу стали попадаться крутые горы, загремел гром, полился дождь, и не прошло нескольких минут, как они промокли с головы до ног; гостеприимства в попадавшихся на пути деревнях не могли они никак допроситься. Дорога пролегала по ровной возвышенности: с боковых гор лились каскады дождевой воды, срывавшие своим течением деревья, которые стояли на крутой покатости гор. Подойдя к краю возвышенности, путешественники увидели в долине множество деревень и в одной из них, по названию Адде-Хёса (Adde-Heussa), нашли себе убежище в каком-то дрянном шалаше; но хлеба они никак не могли достать: жители выдавали себя за ужаснейших бедняков. Пошли они далее по вязкой и чрезвычайно утомительной дороге, и через пять часов ходьбы добрались до деревни Девра-Геннет, которая построена на вершине горы, как будто на пиедестале. Здесь они нашли себе хлеба. Но лишь только расположились, как на деревню напал отряд войск Уби; деревня была бессовестно ограблена, однако путешественникам солдаты, не только не причинили никакого вреда, но даже оказывали уважение.

«Второго июля мы оставили деревню Девра-Геннет с отрядом в тысячу человек, который нетерпеливо желал переправиться через Таказе, чтобы итти в Вагиру или в [108] Семен. Дорога, но которой мы шли, была совершенно прочищена: за несколько времени перед тем по этой стране проходил Уби, и жители должны были обрубить колючие деревья на пути; но потом опять пришлось перебираться через горы, опять претерпевать самые тяжкие лишения.

«Взобравшись на одну высокую гору, мы увидели долину Таказе, которой нельзя еще было рассмотреть совершенно. Прямо перед нами были Семен и три хребта гор, из которых каждый носил на себе особый отпечаток: на первом плане они были слегка наклонены, потом поднимались, теснились, громоздились один на другой, и составляли плотную, непоколебимую, массу, которая, казалось, не страшилась и вечности.

«Второй хребет был прекрасен: он казался делом рук человеческих и вместе с тем чудным творением Божиим; он поднимался вертикально и был гладок с краев. Вся эта масса вместе представляла вид ужасного вала, на котором построены укрепления и монументы, чтоб привести в недоумение всякое могущество и все вымыслы искусства, а сзади выказывается еще выше, еще темнее, еще ужаснее, последний хребет, доходящий до облаков.

«Величие этого чудесного создания заставило нас на минуту забыть усталость».

Спуск с горы был чрезвычайно труден; огромные скалы преграждали тропинку. Путешественники отправились далее по направлению к югу. Дорога шла по песчаному руслу высохшего ручьи.

«Оставив этот ручей, мы пошли узкой тропинкой, проложенной по берегу глубокой пропасти. Держась к западу, мы достигли берегов Таказе, где нашли много народу; сход по чрезвычайной крутизне был очень продолжителен и труден.

«Когда мы смотрели с высоты на эту реку, то нам казалось, что в ней очень мало воды; но по мере того как мы подходили, она как будто росла. Ложе было в тридцать метров ширины; течение быстро и довольно глубоко. Многие солдаты покушались уже перейти, шли в воде по горло и держались на ней посредством длинных шестов и своих копий; пожитки были у них в левой руке.

«Женщины и дети переезжали на мулах, которых мужчины вели за узду; но когда дошли до середины, то многие из этих [109] животных стали на дыбы, а те, которые были оседланы, в ужаснейшем страхе испускали пронзительные крики. Надобно было приниматься за переправу три или четыре раза; однако ж успели переправить благополучно женщин, стариков, детей и пожитки. Нам приятно было видеть усердие, которое сильные оказывали слабым, с великодушием, встречающимся только в лагерях: четыре негра с атлетическими членами были неутомимы.

«Мы сидели на берегу реки. Абиссинцы, будучи уверены, что мы боимся переправиться, подошли и предложили нам свою помощь, но едва приблизились они к нам, мы тотчас бросились в волны и скрылись у них из виду.

«Вся толпа собралась на берегу; женщины и солдаты находились в величайшем ужасе; когда мы опять показались, их удивление и восторг выразились громкими единодушными криками. Они думали, что мы утонули, что нас унесли крокодилы или злые духи, живущие, по их мнению, в реке; потом они стали утверждать, что мы сами род чертей и имеем нечистое знакомство с водою. Когда мы достигли другого берега, нас все окружили и поздравляли. Это обстоятельство, само по себе очень простое, возвысило нас во мнении толпы: она стала считать нас существами сверхъестественными за то только, что мы умели плавать. Негры, о которых уже сказано, посадили двух молодых служителей наших на мулов и привели к нам.

«Поток Атаба, стремясь с высот семенских, образует эту отмель, он приносит в своих волнах обломки утесов, которые заграждают течение Таказе и образуют род плотины, представляющей ту выгоду, что она удерживает быстроту течения. В реке водятся крокодилы и иппопотамы; она увлекает течением своим деревья, которые делают переправу через нее весьма опасною.

«Таказе отделяет Тигре от страны, известной под именем Амгары: во время дождей она составляет непреоборимую преграду для этих народов; торговля прерывается, копье и щит ржавеют на стенах домов. Трудно объяснить, почему жители этих стран не догадаются накинуть мост на реку или хоть выстроить перевозное судно или паром.

«В Таказе водятся крокодилы и иппопотамы, и по [110] замечаниям Бруса их так много, что без особенной предосторожности при переправе, редко можно избежать их хищности. Но зато в ней много превосходных рыб, которых ловят для знатных особ служители их, особливо во время постов, очень строго соблюдаемых абиссинскими князьями. Нас часто потчивали этими рыбами у Уби. Только, мы не заметили между ними больших.

«Под береговыми камнями реки Таказе находятся раковины, которые только с трудом можно отрывать от них. Мы вскрывали ножом несколько из этих раковин. Заключавшееся в них животное очень мясисто и цвету беловато-желтого; внутренность раковины гладка и лоснится как перламут. На вопрос наш, едят ли этих раковин, Абиссинцы обнаруживали сильное отвращение. Если верить Португальцам, то в Таказе есть электрические рыбы. Река Таказе вмещает в себе все роды рыб и между прочим рыбу гнюс (torpedo), о которой отец Алмейда говорит, что, когда он взял ее, то почувствовал такое сотрясение по всей руке, что принужден был бросить рыбу, и не мог уже решиться на другой опыт.

«На берегах той же реки нам попадались несколько тамариндовых стручьев и один плод, продолговатой формы, с твердою кожею, зеленого цвету. Мякоть внутри его дрябла, почти рыхла и несколько кисловата. Дерево, на котором он родится, называется баобаб, и бывает иногда необыкновенно развесисто. Служители часто доставали нам этих плодов в Тигре, но незрелых и очень жестких, отчего нам они и не нравились. Зато Абиссинцы ели их с удовольствием.

«Между деревьями этого роду, составляющими по берегам реки прелестные зеленые плетни, находится также множество мимоз, диких смоковниц, и попадаются можжевеловые и каперсовые деревья, наконец бамбук, толщиною от осьми до десяти дюймов в окружности, а вышиною нередко до двадцати пяти и тридцати футов; дерево это очень крепко и легко; туземцы употребляют его на подпорки палаток.

«Абиссинцы называют крокодила азо, а не азоиз, как утверждает Сольт. По уверению этого путешественника, встречаются иппопотамы длиною до шестнадцати футов; голова их чрезвычайной величины, цвет кожи темно-грязный, как у слона. Иппопатамы или бегемоты, ныряют с [111] удивительным проворством, но под водою не остаются долее пяти минут; они храпят так сильно, что брызги над ними поднимаются как от фонтана. Иппопотамы любят глубокие места реки, и не совсем пугливы. Пули свинцовые сплющиваются на их теле: Абиссинцы бьют их железными пулями. Из кожи иппопотама делают разное оружие, и щиты, для предохранения от ружейных выстрелов: такие щиты продаются по двадцати и двадцати пяти франков. Туземцы называют иппопотама гумари (goumari).

«От чрезвычайного жару и периодических дождей растительность в долине весьма сильна; по мере того как спускаешься с возвышенностей к реке, температура возвышается, так, что иногда у самой реки, термометр Фаренгейта доходит до двух сот пятидесяти градусов в тени, по уверению Сольта. Этот быстрой переход от холоду к теплу, и обратно, чрезвычайно вреден для здоровья: внизу, на отмелях, можно получить опасную лихорадку, а на верху сильный ревматизм.

«У Абиссинцев такие лихорадки называются nedad; по большей части они бывают смертельны, потому что здесь нет против них ни каких лекарств. Оба ската таказейской долины очень мало населены, и это очень благоприятствует спокойствию путешественников, Брус утверждает, что в то время, когда они были населены, жители их, всё воры или убийцы, приходили в деревни, расположенные по вершинам гор и пускались шайками грабить караваны купцов.

«Слон — опустошительный хозяин этой долины. Он любит жить посреди такой сильной растительности, и таких деревьев, которые совершенно согласуются с нравом огромного четвероногого. Разгуливая в этих рощах, он находит обильную пищу; на берегах реки валяется его помет и видны глубокие следы шагов. Самец не очень опасен; по самка чрезвычайно свирепа, когда кормит своего младенца. Абиссинцы прежде на слона нападали верхом, вооруженные только копьем и щитом; но, с тех пор как у них есть ружья, они предпочитают бить его огнестрельным оружием, и охота за слонами теперь сделалась гораздо легче и не так опасною.

«Таказе происходит от абиссинского слова taka, ужасный, и Брус никак не придумает достаточной причины, [112] которая бы оправдала этимологию такого названия; между тем в крайнем случае очень можно было объяснить ее теми опустошениями, которые причиняет разлитие реки; кроме того на берегах живут тигры, слоны и гиенны, а в воде крокодилы и иппопотамы, столь страшные для жителей; в окрестностях свирепствует опасная лихорадка, и дороги, ведущие в глубокую долину, как будто вырытые между двумя стенами, ужасно круты: так же трудно взойти на них как и сойти; кажется, что уже одно это обстоятельство должно было броситься в глаза английскому путешественнику, тем более, что мы можем уверить, что Абиссинцы называют эту реку «Таказе» (Ужасная) именно по причине затруднительности дорог.

«Исток Таказе находится между утесами Ласты, в месте, называемом Аэн-Таказе (Айн-Таказе), глаз, или исток Таказе; он лежит в окрестностях Лалибелы, там, где знаменитый храм иссечен в скале. Замечательно еще и то, что он лежит, без нескольких минут, под одним градусом широты с истоками Синего Нила и вокруг него живут Агусы (Agous), пришедшие без сомнения из страны Geesh; по нашему мнению, прозвание Tannach-Abhai, или Малый Нил, показывает, что те, которые его так назвали, непременно сравнивали его с другою большею рекою. Но только не Тигрейцы назвали его таким образом, потому что они никогда не видали отца вод (Аб-гай значит — отец вод.); Амгарцы знают его, но зато никогда не приходят на Таказе.

«Таказе имеет три источника, и все они сходятся в один водоем и оттуда текут к западу; потом река стремится всё к северу до авергальского округа, выше того места, по которому мы через него переходили; потом поворачивает к северо-западу и течет по этому направлению до места, где впадает в Нил. Она собирает в себя воды части Бегемдера, Семена и провинции Оалдуббьи (Oaldauba).

«В числе впадающих в нее рек полагают Тукур и Гюоге (Guaugue), которые, вытекая из гор, отделяющих Гондар от Рас-эль-фило, текут через весь Валькайт (Oualkail) и соединяются ниже этой провинции: в нею втекает только часть вод Тигре; после, Мареб приносит ему струи [113] множества источников, которые как будто хотели уклониться. Выходя из Абиссинии, Таказе принимает имя Атбары и соединяется с Нилом под 17° северной широты».

Перейдя через Таказе, путешественники оставили область Adet и приготовлялись вступить в землю поколений гораздо более чистой и несмешанной породы чем та, с которою расставались. Тигрейцы надоели им, как ублюдки, у которых все, и физиогномия, и нравы, и обычаи, представляют смешение эфиопского, амгарского и арабского. Уби теперь они уже не боялись, зная, что еще две бури, и через Таказе ему никак нельзя будет переправиться: оставалось только отделаться от солдат, с которыми они шли, и которые наскучили им своими расспросами; чтобы освободиться от них, они решились пропустить их вперед, а сами отстать.

«Почти вся толпа прошла вперед; сзади остались только женщины: они уговаривали нас как можно скорее отправиться в дорогу, ежели хотим избегнуть грозы. которая начинала собираться на противоположном берегу. Пришли многие отсталые солдаты, и торопились переправиться через реку, чтобы продолжать путь; один из них, проходя мимо, остановился не далеко от нас, поднял глаза к вершине дерева, которое закрывало нас своей густою тенью, и смотрел несколько времени с видом опасения: это возбудило наше любопытство; мы спросили, что он так рассматривает; он отвечал, что мы не знаем, какой подвергаемся опасности, оставаясь под кровом этого дерева, которое в продолжении дня служило убежищем леопардам, живущим в долине; потом, видя что это открытие нас не пугает, он прибавил, что может с достоверностью говорить об этих животных и их нраве, потому что прошлого года, в это же время, чуть не сделался жертвою их свирепости. Мы посмотрели на него с удивлением: он верно подумал, что это нас очень занимает и вызвался рассказать свою историю; сел подле нас, и начал таким образом:

«Скоро будет год как однажды, возвращаясь из Тигре с несколькими товарищами, мы шли вместе к нашим селам; когда подошли мы к берегам этой реки, было уже за полдень. Буря начала собираться над нашими головами, и накрапывал дождик; мы знали, что нам очень долго еще итти до [114] какого-нибудь обитаемого места, и потому решились дожидаться конца грозы под одним густым деревом, которое заметили в тесной таказейской долине. Мы сжались все под его огромными ветвями и разложили огонь. Тут были мы защищены от грозы так же хорошо как в наших хижинах, и очень мало думали о дожде и громе, которые скоро начали утихать. Некоторые из наших товарищей, торопясь домой, встали и ушли, а я, с двумя солдатами, остался, ожидая чтобы совсем прошла гроза. Едва ушли товарищи, сучья вдруг сильно затрещали и мы не успели поднять голов, как разъяренный леопард, рыча, бросился на одного из нас и растерзал его своими острыми когтями. В то же мгновение я схватил лежавшие подле меня копье и щит, из один скачок был уже далеко от страшного зверя. который рассвирепел еще более от вкушенной крови. Мой брат по оружию последовал этому примеру: мы испустили ужасный крик; нас услышали товарищи, которые еще не далеко отошли. Закрывшись щитами и подняв копья, мы грозили своему страшному неприятелю, и, несмотря на свою ловкость и ярость, он не мог добраться до нас. Товарищи, видя какой мы подвергаемся опасности, удвоили шаги и закричали самым страшным образом; смекнув, что мы получаем сильное подкрепление, леопард, как будто оробел, сверкнул на нас глазами, бросился в реку, переплыл ее и исчез в повороте долины. Избавившись от опасности, мы подошли к нашему несчастному товарищу: убийственные когти леопарда прошли до самой внутренности; из ран текла кровь; его страдания раздирали душу; с трудом дыша и сделав усилие, которое, кажется, истощило его, он едва мог выговорить слова, которых мы уже не слыхали, а только угадали: «Я хочу пить». Поскорее мы принесли ему чистой воды; он ее выпил и скоро потом умер. Мы положили его тело в Таказе и удалились сейчас же, с горестью оплакивая потерю товарища и осыпая проклятиями весь род леопардов.

«Окончив свою печальную историю, солдат еще раз взглянул на густые ветви дерева, под которым мы сидели, и выражение ужаса, выказавшееся во всей его наружности, не позволило нам усомниться в истинне рассказа. «Ежели вы дорожите своею жизнию, сказал он, то я советую вам не [115] оставаться долее на берегу этой реки, и вы очень хорошо сделаете, ежели пойдете со мною». Мы поблагодарили его за участие, которое он к нам оказывал, но не переменили своего намерения итти всегда отдельно и отпустили его одного».

Когда путешественники увидели себя совершенно одних, они решились продолжать путь. Прошедши несколько времени вдоль по Атабе, текущей к западу, они переправились, и после двух смертельных часов ходьбы, дошли до прекрасной возвышенности, на которой построена прелестная деревня Торзаге (Torzague). Жители этой деревни, как и предыдущих, были напуганы грабительством солдат, выдавали себя за ужаснейших бедняков, и большого труда стоило склонить их к продаже чего-нибудь. В деревне Гребёре (Grebeura), в которую прибыли после Торзаге, путешественники расспросили о дороге в Семен, и шестого июля поутру они были уже в Семене и продолжали следовать течению Атабы. Дорога по Семену вела их через деревни Саону, Нори, вдоль потока Белегет, через Амба-рас и так далее.

В Давариш они пробыли несколько времени, поджидая прекращения дождей: впрочем не долго, потому что сидячая жизнь скоро им наскучила и они отправились к деревне Доуге (Doougha), которая видна была вдалеке и издали пленяла живописностью местоположения, величиною и красивым видом домов. После гористой семенской дороги, новая дорога казалась им чрезвычайно легкою и приятною. Со всех сторон виднелись деревни, богато оттененные и густые рощи, убежище газелей, и область Вагара (Ouagara), самая богатая в Абиссинии. К востоку от Доуге мелькали вдали горы семенские. При входе в деревню, молодых Французов окружили прежде всего женщины, и всё прехорошенькие, по собственному уверению трудолюбивых наблюдателей: они теснились, толкали друг друга, чуть не дрались, чтобы только посмотреть на беленьких мужчин. Хум деревни приказал отвести путешественникам лучший дом и снабдить их всем, что было нужно. В продолжении нескольких дней, которые они тут прожили, дом их почти все время был наполнен посетителями, особенно дамами. Все были уверены, что белые непременно должны быть страх как хитры в медицине, и всякой просил у них что-нибудь для здоровья: женщины просили [116] лекарства от бездетности, мужчины от немощи. Они всем угодили, и второго августа отправились далее, в сопровождении толпы народа.

«Чтобы совершенно сообразоваться с обычаями страны, мы не носили обуви с самого переходу через Таказе; но, боясь, что не сможем привыкнуть к ходьбе босиком, сохранили у себя башмаки, и, выезжая из Доуге, решились оставить их: мы бросили их на дорогу. Абиссинцы заметили это, и подумали, что мы верно недовольны их приемом и этим действием хотим околдовать деревню. Бегом принесли они их нам и неотступно просили взять назад, но башмаки нам очень мешали, и, посмеявшись над смешным суеверием, мы опять бросили их в поле. Тогда они положили себе на затылок огромный камень и подойдя в этом униженном положении, повторили свою просьбу; но один из них был особенно знаком нам и имел смелость взять к себе наши башмаки; поселяне, убедившись, что один только он будет под влиянием чародейства, поклонились нам в последний раз и позволили нам спокойно продолжать путь».

Из Доуге путешественники пошли к деревне Кантибе; местоположение по дороге было живописно и чрезвычайно разнообразно; погода опять была дождливая, так, что в Кантибу прибыли они промоченные до костей. Тут им надобно было нанять дом, потому что даром никто из жителей не хотел оказать им гостеприимства. Кантиба лежит на пути караванов, идущих из Даварика в Гондар, следовательно, жители ее, свыкнувшись немного с торговыми расчетами, уже не чувствовали расположения к бескорыстному гостеприимству. С Кантибе путешественники имели случай видеть новый пример суеверия жителей. К ним пристала одна женщина, лет тридцати, и просила дать ей амулет, который бы доставил ей удовольствие иметь детей. Они отвечали, что лучшее средство к этому — иметь молодого и здорового мужа. Пациентка уверяла, что это ей не помогает; путешественники уверяли что, после того, надобно думать, что небо не судило ей счастия, однако ж не решились сказать ей на прямик, что она бесплодна, так как подобный упрек оскорбительнее всего для абиссинской женщины; наконец, видя, что она не отстает, [117] написали ей что-то на лоскутке бумаги, который она с благоговением повесила себе на грудь. Путешественники были теперь в двух днях пути от Гондара, но предпочли побывать прежде в стране Галла, а потом уже ехать в Гондар, потому что в земле Галла они намеревались расстаться с большею частью своего багажа, и, следовательно, гондарскому начальнику таможни, известному своим корыстолюбием, нечего было бы с них взять. Они своротили с дороги гондарской к деревне Дабат; побывав в этой деревне, они оставили область Вагару и вступили в область Марьям-вага, а там скоро добрались до деревни Дункас, прежней столицы абиссинских государей. Дункас, несмотря что уже давно оставлен абиссинскими царями, сохранил еще в самой постройке домов превосходство перед другими городами, но жители его так же суеверны как и другие Абиссинцы, и лишь только завидели белых, тотчас потребовали у них амулетов. Осьмого августа, путешественники, после семи часов ходьбы, прибыли в Иолусгемар, где приняты были с таким энтузиазмом, что жители дрались за честь угощать их у себя.

«Вечером многие священники собрались у нас около огня, чтобы провести вечер; они спрашивали у нас, приехал ли их абуна (епископ: «абу-на» — отец наш), послал ли Уби за ним депутацию в Каир к коптскому патриарху; при этом они очень жаловались, что многие государи абиссинские сделались чрезвычайно равнодушными к религии. Покуда они так говорили, буря, которая свирепствует здесь в августе месяце только по ночам, возвещала о себе крупным дождем и ударами грому, который смешивался с завыванием ветров; этот хаос на небе, в темноте, производил сильное впечатление на умы Абиссинцев; они воображают, что демоны и злые духи играют важную роль в этом волнении природы; огонь горел светло, а наши поселяне, сидя вокруг него, прижимались друг к другу; видно было, что ими овладела мысль о сверхъестественных существах, которые, по их мнению, в такую пору совершают свои злодейства.

«Никто не смел заговорить о таком страшном предмете, и между тем всем очень хотелось узнать наше мнение об этом важном деле. Вот, самый смелый из присутствующих [118] решился спросить у нас, есть ли будды в нашем отечестве; мы отвечали, что покуда просвещение не было еще повсюду распространено, то некоторые европейские народы верили, так же как и они, колдунам и буддам; но что нынче подобное суеверие изгнано из образованного класса людей, и оно осталось только у черного народа, который тоже более и более от него освобождается.

«Очень возможно, сказал нам один из собеседников, что у вас не существует это порождение, но мы из многочисленных примеров знаем и испытали злобу этих адских духов. Будды поселяются в теле несчастных людей, которых они избрали своими жертвами, неотступно привязываются к ним, пожирают их внутренности и мучат их до тех пор, покуда он не погибнет; хуже всего то, что люди, которые подвергаются этой проклятой силе, делаются молчаливыми; ни какое удовольствие в мире не может их рассеять; они не признаются, что больны, и ничем не хотят лечиться.

«Тогда мы спросили рассказчика, какие средства они употребляют для изгнания будды из тела. Он отвечал: «Когда подозревают, что кто-нибудь находится во власти чародея, начинают с того, что призывают священников для изгнания злого духа. Больной должен лежать в постели, и почти всегда приходится употреблять силу чтобы удержать его на ней. Потом составляют лекарство из нескольких известных трав: больной выпивает часть этого лекарства; мы его впрыскиваем в нос и в рот, льем на постель и по комнатам; если же злой дух продолжает сопротивляться, то даем больному несколько сильных ударов палкой: редко случается, чтобы это средство не помогало».

При этих словах мы расхохотались; но никто не разделял нашей веселости. Было уже поздно, и мы расстались со своими гостями, употребив все, чтобы убедить их в нелепости этого поверья, но доказательства наши не убедили никого».

Посмеявшись опять над суеверием туземцев, путешественники отправились далее, и двадцать первого августа прибыли в Девра-Табур, столицу Рас-Али, управляющего Бегемдером, Гоямом, частью Эю и Вагары, не считая равнины Беллесы, Дембры и богатых областей, которые от Гондара [119] простираются почти до Сеннаара; впрочем, управление его не совсем самостоятельно, но находятся под влиянием матери, которая имеет необыкновенную власть. Здесь они тотчас представились самому Рас-Али; он принял их сначала довольно важно, но потом как ребенок залюбовался на их пистолеты. Путешественники хотели ему подарить их, но он ни за что не согласился взять оружья, думая, что тут не без колдовства. Впрочем, Рас-Али с первого разу чрезвычайно полюбил путешественников и просил их остаться здесь на всегда, но, разумеется, получил отказ. Им отвели дом довольно плохой, даже худо защищавший их от дождя: они пожаловались, и Рас-Али велел отвести самую лучшую квартиру. Только что они расположились там, как, по обыкновению, множество женщин сбежалось смотреть на красавцев: они стали удовлетворять свое любопытство довольно нескромным образом, осматривали у путешественников руки, ноги, грудь, так, что Французы должны были остановить их. Рас-Али не расставался с мыслию удержать при себе гостей своих. Он снова призвал их, думал сманить великолепием своего двора, и потому старался представить себя как можно богаче, обещал почести, красавиц, лошадей, все возможные блага. И это было тщетно. Он попробовал приставить к ним стражу, но Французы прогнали ее. Мать его также призывала их к себе, также истощала перед ними все свое красноречие, и также по-пустому. Рас-Али удалился на время из столицы; гости его думали воспользоваться этим и убраться поскорее от неотвязного хозяина. Но наместник, оставшийся в городе, остановил их. Французы принялись было шуметь, даже драться: тогда наместник двинул против них чуть ли не всю армию свою и удержал их до возвращения Рас-Али, а Рас-Али убедил их остаться еще на три дня, чтобы присутствовать при празднестве в честь Святого Иоанна; между тем прислал он к ним своего первого министра переговорить о выгодах и почестях, которые они получат оставшись при Рас-Али. Министр выполнил поручение как нельзя лучше; рассыпался в комплиментах, в обещаниях; но те, для которых он так хлопотал, были по-прежнему непреклонны. Когда кончился праздник Святого Иоанна, они пришли к Рас-Али [120] проститься, чтобы после того отправиться в путь. Рас-Али объявил, что мать его просила не отпускать их до своего приезду. Они отправились к самой матери, в любимый город ее, Магдера-Марьям (Mahdera-Mariam). Мать, по имени Менен. приняла их так ласково, что им стало даже совестно, когда, по обычаю страны, молодая девушка приготовляла им каждый кусок, а царица иногда кормила их собственными руками. Возвратившись в Девра-Табур, они увидели, что слуга, остававшийся при поклаже, скрылся и унес с собою большую часть вещей. Лишь только приехал Рас-Али, они тотчас же пошли жаловаться к нему во дворец. Бывший тут вельможа объявил Французам, что они лгут: тогда один из Французов, в бешенстве, плюнул ему в лицо: это испугало Рас-Али, которому вельможи давно уже нашептывали, как опасны и задорны его новые любимцы, и он объявил своим гостям, что они могут тотчас же отправиться к черту: те было и обрадовались, но страх Рас-Али скоро прошел, и он, к великой досаде путешественников, прислал пажа просить их обождать. Между тем они перестали получать съестные припасы, и пришлось бы им плохо, если бы какая-то неизвестная особа не присылала им пищи через ребенка. Надобно было снова прибегнуть к хитрости. Они стали распускать слух, будто уже не думают оставлять Девра-Табура, в доказательство чего даже продали последнего своего мула. А что касается до притеснений, которые им были оказаны, то они объявили, что едут жаловаться вдовствующей царице.

«Главная цель наша состояла в том, чтобы как-нибудь уйти от Рас-Али. К королевству Шоа, где мы хотели побывать, было много дорог: одна идет через равнины Гошама и землю Галла-Боренов, которые живут без всякого религиозного верованья, в первобытной простоте нравов; другая, восточнее, проходит между поколениями Эю-Галла, Овелло-Галла; третья дорога проложена по середине, через провинции Эстие и Семаду: тут она разделяется на две, и одна идет к округу Моя, где очень часто свирепствуют смертельные лихорадки, а другая к Галла-Годане, и обе сходятся во владениях поколений Овелло, исповедующего магометанскую веру. Мы избрали последнюю, потому что она могла скорее вывести нас из владений того, кто питал к нам такую докучливую [121] привязанность; и двадцать второго сентября мы оставили Давра-Табур среди белого дня, чтобы не дать повода думать, что хотим бежать.

«Через час после нашего отъезду, мы увидели, что за нами бегут солдаты и что нас опять хотят остановить; однако ж войско, которое возбудило нашу недоверчивость, поравнялось с нами, поклонилось почтительно и опередило нас: мы продолжали итти вперед потихоньку, потому что ноги наши опять изнежились, покуда мы жили в столице, и они болели ужасно. Мы отдохнули на берегу источника Зора, под тению высоких деревьев и через несколько времени опять пустились в путь.,

«Нам скоро встретился один из придворных сановников царицы, возвращавшийся в Девра-Табур. Он знал нас, и, удивившись, что встречает нас пешком, без служителей, с одним мулом, спрашивал, куда мы отправляемся в таком экипаже: мы отвечали, что идем в Магдера-Мариам, жаловаться Ойсор-Менене на постыдные поступки сына. «Будьте уверены, сказал он, в покровительстве моей повелительницы; она вас искренно любит и постарается загладить все неприятности, которые вам сделали». Придворный непременно должен был рассказать у Раса, что встретил нас на дороге в Магдера-Мариам, и мы радовались этому.

«Мы пришли на берега прекрасной реки Гумара, одной из самых значительных в Бегемдере; бури чрезвычайно наполнили ее водою, и перейти было несколько опасно по причине быстроты течения; мы должны были опираться на копье одного молодого пастуха, которого нашли на берегу.

«Мы взошли на гору, которая ограждает долину, орошаемую Гумарой, и увидели, что находимся в окрестностях Магдера-Мариам, где совсем не хотели быть; мы решились остановиться в одной оставленной церкви, которая была перед нами, и вошли в ограду, покрытую деревьями; но напрасно пытались мы проложить себе дорогу: терновник и ветви, спутавшись крепко, заставили нас отказаться от намерения; с трудом удалились мы от этого места. Огромные муравьи искусали нам ноги. Мы выбрали открытое место в поле и решились провести тут ночь.

«Не задолго до жатвы, Абиссинцы переезжают в свои [122] отдаленные имения, чтобы стеречь их от воров; они строют себе землянки и живут в них несколько времени; но где много водится диких зверей, там делают себе на верхушках деревьев постели из листьев, так, что бы находиться вне всякой опасности. Не далеко от места, где мы остановились, было подобное ложе, но, к несчастию, постель не была кончена и не возможно было лечь в нее. Сначала мы положили, что покуда один станет спать, другой будет стоять на этой обсерватории; но усталость и дождь, продолжавшийся всю ночь, заставил нас переменить это распоряжение: мы привязали к дереву своего верблюда, выстрелили несколько раз, чтоб отпугнуть диких зверей, и крепко заснули.

«На другой день мы встали с рассветом дня, прошли в виду Магдера-Мариама, где могли бы найти приятное отдохновение, и, повернув, оставили вправо от себя деревню царицы. Мы взобрались на высокую гору, вытерпели бурю в лесу, где заблудились, пришли в деревню Этие-экада, и нашли там радушное гостеприимство, которое было для нас тем нужнее, что мы ничего не ели с самого Девра-Табура; хозяин дал нам самую лучшую постель: она была поднята на двенадцать футов от земли; надобно было подняться на эту высоту, и беречься ночью, чтоб не упасть оттуда, а это было бы очень опасно, тем более что внизу покоились домашние коровы с преужасными рогами.

«Ha утро мы шли уже к округу Эстие; всадники, которые встречались по дороге, сходили с лошадей при нашем приближении, и провожали нас до тех пор, покуда мы сами не отпустим их. Через несколько времени мы перешли реку Шену, и остановились в деревне Мекан-Ясус, прозванный таким образом от церкви во имя Спасителя.

«Мекан-Ясус построен у подошвы огромного утеса в виде сахарной головы: эту деревню снабжает водою источник Серенех; прозрачные струи его текут по прекраснейшим полям. Мы расположились во внутренней ограде церкви, и надеялись, что нашего переводчика, о котором так жалели, выпустят после нашего отъезду, а он может быть догонит нас: потому мы и решились пробыть несколько дней в Мекан-Ясусе. Множество людей входило в церковь, но Бешир не являлся; женщины и священники приходили часто [123] молиться во время сумерек, и их благоговейная набожность совершенно согласовалась с мрачным и грустным видом места. Мул наш пасся на траве подле паперти, а один молодой левит, в клобуке из бараньей кожи, купил всего, что для нас было нужно, и принес в один хорошенький домик, принадлежащий церкви, от которого священники отдали нам ключи. Мы были перед тем так утомлены, что приятно отдохнули в уединении, которого тишина ободрила нас и возвратила нам надежду.

«Одного дня было довольно для нас, чтобы забыть горести и усталость, Нетерпение одержало верх над прежним намерением пробыть подолее в Мекан-Ясусе, и двадцать шестого числа мы оставили свое убежище и отправились в дорогу. Мы были одни и, несмотря на все поиски, никак не могли нас найти, потому что служители имели осторожность сказать, что мы идем к Галла: страх, который еще внушает это имя Абиссинцам, был главною причиною, что, невзирая на все щедрые предложения, никто не осмелился последовать за нами.

«Посла двух часов ходьбы, дошли мы до богатой страны Шоллокт (Cholloct), совершенно покрытой деревнями, и скоро после вступили в провинцию Семаду, где очень много мусульман. Мы прошли мимо деревни Мекрие, лежащей при реке Сорет, и, отдохнув несколько времени на берегу этой реки, продолжали путь; по мере того, как мы шли вперед, деревни становились реже, и когда зашло солнце, то очутились мы в совершенной пустыне. Несколько времени мы боялись, что должны будем ночевать в открытом поле; однако ж прежде наступления ночи нам посчастливилось заметить несколько жилищ на вершине одной горы. Мы стали держатся этого направления и Оставалось еще довольно много итти по дурной дороге, а новая луна проливала очень бледный свет. С некоторого времени, мы замечали в пятидесяти шагах от нас двух огромных гиенн, которые не выпускали нас из виду: необходимо было для нашей безопасности дойти до той деревни, которая мелькнула перед нами и которой мы больше не видали. Несмотря на сумерки и жесткую тропинку мы удвоили шаги и достигли наконец до Тарароха.

«Местоположение от Мекан-Ясуса до этой деревни носит на себе особый отпечаток: там есть большие деревья и [124] прекрасно обработанные поля, иногда даже восхитительные виды; но, при всем том, страна мрачна и казалась оставленною; на дороге не встретишь почти ни одного человека; изредка только замечали мы какого-нибудь хлебопашца или пастуха. Эти места, с своим видом свежести и уединения, богатства и небрежности, носили страшный и дикий характер. Мы рассматривали с удивлением эту необыкновенную природу, потому что не видали ничего подобного в Европе. С самого Девра-Табура, мы встречали со всех сторон множество церквей.

«Мы пришли очень поздно в деревню Тарарох и нашли все дома запертыми. Мы стучались у многих дверей, но нам даже не отворяли. Раздраженные, мы стали бранить жителей за то, что они обходились с нами так неучтиво. Некоторые из них, верно выведенные из терпения угрозами, вышли вооруженные длинными палками; но лишь только заметили, что мы белые, то, не думая нас обижать, извинились еще перед нами, и предложили проводить в дом одного вельможи, где мы можем найти гостеприимство, достойное нашей кожи. Через несколько мгновений мы были перед хижиной, прекрасной наружности, и наши провожатые удалились.

«Мы постучались, чтобы дать знать о себе: какая-то женщина отворила дверь: но как темнота мешала ей рассмотреть белый цвет лица, который служил нам вместо охранной грамоты, то первое движение ее было прогнать нас. Узнав, однако ж, что мы иностранцы и пришли из далекой стороны, она пошла сказать об этом своему господину; и тот велел сейчас же ввести нас к себе. Когда нас увидели при свечах, то начались крики удивлении; нам изъявляли сожаление, что задержали нас у дверей. Участие хозяев видимо возрастало, и когда мы рассказали, что встретили диких зверей и что несколько времени отчаявались найти убежище, все вскрикнули от ужаса, а некоторые даже заплакали. Хозяйка дому непременно сама хотела омыть нам ноги. Через несколько времени мы уже сидели кругом ивового стола, вместе с членами многочисленного семейства, из которых один был прокаженный.

«Мы уже хотели ложиться спать, как вдруг услышали ужасный шум; вся деревня огласилась пением и веселыми [125] криками. Мы не успели еще спросить о причине этой шумной веселости, как дверь отворилась и к нам вошло множество молодых людей. Они обошли вокруг нашей комнаты, потрясая зажженными факелами, вышли приплясывая, бегали по улицам, входили в главные дома деревни с пением и странными жестами. Мы увидели вдали на всех возвышенных местах большие огни, и узнали, что тогда был праздник, называемый Маскаль, или окончание дождей. Мы от всего сердца разделили радость Абиссинцев, потому что несколько месяцов прострадав от бурь, не могли быть равнодушными к наступлению хорошей погоды. Мы вспомнили с удовольствием, при этом празднике, о празднике Святого Иоанна в нашем отчестве.

«На другой день нас пригласила к себе одна богатая дама и упрашивала пожить в деревне. Мы спросили ее, не может ли она доставить нам служителя, и она предложила уступить нам двух горничных, которые были у нее в услужении; наша жизнь утомительная и непостоянная была не по силам для женщин, и потому мы отказались взять горничных.

«Мы уехали в сопровождении множества людей обоего пола, которые проводили нас до подошвы холма, возвышающегося над Тарарохом. Прощаясь с нами, они просили у нас одной милости: чтобы мы им позволили поцеловать наши руки, на что мы охотно согласились, и они удалились очень довольные. Когда мы взошли на гору, то дорога сделалась отложе, и мы несколько времени шли по широкой площади, всё еще находясь в провинции Семаде; после двух с половиною часов ходьбы, мы прошли прекрасную деревню Абба Буля-Ясус (Abba-Boula-Yassous), а через полчаса перешли реку Моя: страна, по которой мы проходили, удивляла нас своими лугами и обработанностью; деревья были довольно редки, — один только можжевельник, который рос вокруг довольно редких церквей. Несмотря что по всюду были видны многочисленные деревни, места эти по прежнему всё молчаливы и мрачны, и сохраняют тот же характер оригинальности, который делает их очень занимательными. Точно, будто какой-нибудь бич изгнал жителей: до такой степени тишина этого прелестного места ненарушима.

«Солнце было еще очень высоко, когда мы заметили деревню Валаке, боясь, что не найдем другого пристанища до [126] наступления ночи, мы остановились в некотором расстоянии от жилищ, чтобы дождаться вечера. Против обыкновения своего, мы хотели воспользоваться вчерашним уроком. Когда мы рассудили, что уже время, то встали, пошли к деревне и сели в нескольких шагах от домов, которые принадлежали все Хайлу (Hailo), зятю Ойсоро-Менен (Oisora Menen). Жители тотчас нас окружили, но как никто не имел права предложить нам гостеприимства и никто ничего нам не говорил, то мы уже думали, что опять нам прийдется остаться без приюта. Мы начали нарочно жаловаться на жестокость Абиссинцев: одна женщина услышала это, и, тронутая нашими косвенными упреками, сказала, что все эти жилища принадлежат одному господину, которого мы можем найти дома на другом конце деревни. Она прославляла нам великодушие Хайла, и уговаривала пойти к нему. Мы отвечали, что жители уж верно донесли господину о нашем прибытии, и ежели бы он был так гостеприимен, как она уверяет, то прислал бы нас просить к себе. При этих словах, один из окружающих пошел известить своего начальника, что двое белых ожидают при входе в деревню, чтобы им предложили пристанище. Скоро показался Хайло: с ним были священник и еще несколько человек свиты; мы продолжали сидеть когда он остановился перед нами: за это мы получили от него знаки самого глубокого почтения; после обыкновенных учтивостей он захотел узнать, едим ли мы мясо животных, убитых христианами: по его расчету, это значило спросить нас, христиане ли мы сами. Тут он пригласил нас с собой. Из его вопросов о Расе и его матери мы увидели, что он совершенно ничего не знает о том, что происходит в Девра-Табуре: мы тогда думали, что уже следы наши потеряны; позже мы узнали, что за нами велено было следовать.

«Во Франции, где полиция так деятельна, бдительна и даже лукава, трудно поверить, чтобы два человека, с мулом, путешествуя почти без предосторожностей, могли укрыться от преследования сыщиков, но кто знает, как неудобны сообщения в Абиссинии, как дурно устройство государства, тот легко поймет возможность такого случая.

«Радуясь, что здесь не знают нашего поведения у Раса, и что [127] с этих пор не будут уже нас беспокоить, мы с удовольствием пошли за добрым хозяином, который, казалось, гордился, что овладел нами. Он привел нас в прекрасную хижину; первое, что представилось нашим глазам, была лошадь, которая разделяла комнату с господином. Стол накрытый для ужина, поставлен был подле алькова, задернутого занавеской. Хайло подошел к нему, чтобы объявить своей жене о нашем приходе: она вошла, приветствовала нас, потом села; муж и священник поместились, одни по левую, другой по правую сторону. Жена Хайла была молода и хороша. Для Абиссинцев, стол был самый великолепный и изобильный: мяса, шёро (cheuro), молока и меду, было чрезвычайно много; нам оказывали всевозможные знаки уважения; хозяйка, оставленная без внимания священником и мужем, изъявляла к вам самое трогательное участие. Хайло показался нам одним из тех добрых владельцев, которые спокойно живут в своем имении, не думая ни мало о том, что происходит за пределами их земель. Единственный его недостаток состоял в том, что он любил говорить слишком часто о титулах и знатности своего семейства; у него было множество служителей, милая жена и прелестные дети, но по-видимому он занимался ими гораздо менее нежели своими жатвами, о которых заботился с величайшею попечительностию; посреди смут, терзавших Абиссинию, он жил спокойно и счастливо.

«Когда пришло время ложиться спать, мы отправились в отведенный нам дом; но еще не успели заснуть, как вошло множество женщин этой деревни, которые непременно хотели вымыть нам ноги. Мы устали чрезвычайно, однако ж согласились удовлетворить их любопытство и отвечали на все их вопросы о Европе, а особливо об Иерусалиме; они оставили нас в восхищении от нашей снисходительности.

На рассвете мы совсем приготовились к отъезду, и пошли в хижину Хайла, чтоб проститься с ним, но с утра еще он ушел осматривать свои посевы и приказал священнику просить нас не уходить из Валаки не повидавшись с ним. Он так ласково нас принял, что мы не могли не согласиться на его желание, и остались. Возвратившись, он чрезвычайно обрадовался, что нашел нас у себя, и просил неотступно пробыть этот [128] день в деревне, говоря, что ему нужно сообщить нам одно важное дело; мы без труда согласились, и остались у него на понедельник, двадцать осьмое сентября.

«Мы с нетерпением ожидали доверенности хозяина. Окончив все свои дневные занятия, он отвел нас в сторону, долго колебался, и наконец решился говорить; посмотрел вокруг, не подслушивают ли его, и, уверившись, что мы одни, сказал, что опасно болен: а как ему известно, что белые знают все на свете, то решился нам довериться, надеясь, что мы верно его вылечим. Болезнь его требовала хирургической операции, и мы объявили совершенное невежество свое в этом искусстве; но все уверения были напрасны, мы никак не могли убедить его в своем незнании. Он прибавил, что знает твердо про уменье наше вдруг вылечивать сверхъестественными средствами, и умолял именем Бога. Девы Марии и всех святых, сжалиться над ним. Никакие рассуждения не могли разуверить его. Он говорил, что сам был свидетелем чудесного излечения, посредством некоторых амулетов, которые давали белые, и что ежели мы захотим начертать несколько этих кабалистических букв, которых смысл и сила известны только нам одним, то он наперед ручается за свое выздоровление. Бесполезно было бы его разуверять: то, чего он просил у нас, не могло ни в каком случае ему повредить; кроме того, снисходительность наша, действуя на расстроенное воображения этого человека, могла вместе с тем иметь полезное влияние на его больное тело: поэтому мы обещали ему амулет; он как будто уже твердо знал, что выздоровеет, поцеловал наши платья и с таким жаром изъявлял нам свою благодарность, что даже опечалил нас: как бы нам было приятно сделать что-нибудь более действительное для этого простого но доброго человека!

«Двадцать девятого числа мы уехали из Валаки. По дороге до самого Галла-Годана мы встречали новые прекрасные места. Мы шли по огромной терассе и превосходному лугу, где паслись многочисленные стада крупного и мелкого скота. Деревьев почти не было; перед нами развертывалось обширное пространство обработанных полей; со всех сторон видны были огромные хребты утесистых и бесплодных гор, которые [129] всё-таки были живописны. Западные горы составляли естественною границу между Бегемдером и Гаямом; у подошвы их текла река Абгай, которую можно было издали узнать но длинной цепи облаков, плававших над ее водами. Вид очень разнообразен и привлекателен: повсюду мелькают деревни. Мы выступили немного поздно, и после двух с половиною часов ходьбы пришли в хорошенькую деревню Гама-Гадана. Жар был чрезвычайный: мы решились отдохнуть под огромными деревьями церкви, посвященной Кидана-Марету. Не нужно повторять, что в стране, где белых знали только по имени, мы сделались предметом живейшего любопытства, и что в минуту нас окружило множество жителей; они останавливали всех, кто проходил мимо не замечая нас; мы спросили, не может ли кто-нибудь продать нам за бумагу молока (с самого Девра-Табура мы не употребляли другой монеты): один ребенок сейчас побежал в деревню, чтобы достать для нас молока. Между зрителями особенное внимание наше привлекли некоторые женщины с длинными волосами и с цветом лица, который был не так темен, как он обыкновенно бывает у Абиссинянок. Все жители просили нас провести остаток дня в их деревне, говоря, что наше присутствие должно принести им счастие. Мы сдались на общее желание, и нас привели в хорошенькой домик, который скоро наполнился посетителями.

«С захождением солнца мы удалились; нам подали церемонный ужин и принесли два сарира: на другой день была середа; в этот день Абиссинцы едят не прежде трех часов пополудни, и хозяева наши, вообразив без сомнения, что и мы тоже, как строгие наблюдатели их правил, не захотим есть до трех часов, отпустили нас натощак.

«До деревни Иокасы страна ничем не отличается от той, которую мы вчера осматривали. Когда мы проходили по одному полю, какая-то старуха подбежала к нам так скоро, как только позволяли ей лета, бросилась к нашим ногам, и с чувством поцеловала их; потом мужчина повторил ту же церемонию; и когда нам трудно было спускаться, то священник вел с полчаса нашего мула под устцы: все эти знаки глубокого почтения показывают, как велико уважение, которое внушает к себе белый в жителях этой страны. [130]

«Мы шли как можно ближе к высокому хребту, у подножии которого протекает Нил. За час до прибытия в Иокассу, мы восхищались хорошенькою церковью, на право от нас, по ту сторону реки. Она была красиво построена на небольшой площадке, на которую, казалось, невозможно было взойти.

«В Иокассе мы вдруг увидели обширную долину Башило; перед нами открывался целый ряд утесов серо-красного цвету: на нем пестрели местами черные пятна эти пятна были деревья, терявшиеся в отдалении. Скоро дошли мы до конца площади, по которой давно уже шли; остановившись на несколько минут, чтобы отдохнуть, мы стали спускаться по дурной тропинке, покрытой камнями и терновником; под ногами у нас были глубокие пропасти; над головами выдавались бока утесов, по ним росли крепкие, сильные деревья, которые с трудом цеплялись на скалистом грунте: те, которые не могли удержаться и упали, затрудняли проход; нам едва удалось провести за собой нашего мула; несколько уже раз мы хотели его оставить. Жасмин и множество других прекрасных цветов восхищали нас своим разнообразием и смешивали с воздухом свое благоухание. Местоположение было бесподобно, масса гор имела вид суровый но величественный, и налагала невольное благоговение. После этого утомительного спуску, надобно было опять с большим трудом подыматься, чтобы взобраться на обширную равнину Иамба: там мы заметили недалеко от себя церковь, что обыкновенно показывает близость жилищ; мы надеялись найти приют, подходя к этому священному зданию, но ужасно ошиблись в ожидании: церковь была оставлена, и не заметно было ни какой хижины в окружности. Мы прошли всю равнину и не нашли даже следа жилищ. Мы недавно перенесли бурю и зябли в измокших платьях. Ночь приближалась; камни резали нам ноги; окрестность была печальна и, с первого взгляду, казалась необитаемою; но, присмотревшись со вниманием, можно было заметить в глубине долины несколько уединенных землянок, висящих над потоком, который стремился в бездну. Все было мрачно и носило на себе отпечаток ужаснейшего опустошения.

«Солнце уже стало закатываться, когда мы заметили под своими ногами два бедные шалаша. К ним вела тропинка, [131] почти непроходимая; несмотря что они казались очень близки, мы подошли к ним, когда уже наступила совершенная ночь. Мы громко кликали, но никто не отвечал; мы вошли и увидели, что нашли убежище только от дождя да от диких зверей; очаг был холоден. Застигнутые потемками, нам непременно должно было решиться переночевать тут; мы никак не могли достать ни капли воды, чтобы утолить жажду, которую было труднее переносить чем холод.

«Мы загородили, как могли лучше, дверь шалаша, и в уединении, в горести, слушали, как воют и рычат дикие звери; не прошло получаса, с тех пор как мы сидели в этой тесной избе, и мы услышали кроткий, плачевный, голос не в дальнем расстоянии от нас: он сначала подал нам некоторую надежду; мы стали прислушиваться, и, думая, что голос начинает приближаться к нам, встали и с шумом отворили дверь, нарочно, чтобы обратить на себя внимание; но не могли ничего открыть: таинственный голос всё слышен был на том же расстоянии; можно было подумать, что это какая-нибудь несчастная девушка вздыхает от любви; ежели бы мы жили в средние века, то подумали бы, что это какой-нибудь выходец с того света.

«Сон наш был беспокойный и часто прерывался: с нетерпением ожидали мы дня, и с рассветом пустились в путь. Едва мы прошли несколько шагов, как жажда опять стала нас мучить. К счастию, некоторые заметили нас еще накануне и предупредили хозяина нашей лачужки, в которой он жил только во время жатвы, что в нее вошли двое чужестранцев и провели там ночь; сочтя нас за воров, он пришел рано утром, и ужасно удивился, когда увидел белых; мы рассказали ему о своем несчастии и спросили, нельзя ли купить где-нибудь хлеба; он предложил нам пойти вместе, говоря, что сам продаст нам хлеба. Мы прошли мимо церкви, вокруг которой находились обитаемые лачужки: до них мы бы еще вчера могли дойти, ежели бы знали эту сторону; солнце пекло и жажда становилась нестерпимою; мы принуждены были сесть; к нам подошли какие-то священники и принесли воды, которую мы выпили с жадностью; но как скоро утолили жажду, то почувствовали голод, забытый только на минуту. Отдохнув не много, мы сделали опять усилие, чтобы следовать за нашим [132] путеводителем, и шли с час по едва заметной тропинке, которая вела через поле засеянное горохом: оно принадлежало нашему проводнику; он нарвал гороху и предложил нам; мы с жадностью съели его, не очищая даже, и продолжали путь, но едва тащили ноги, потому что пища эта была вовсе не питательна и никак не могла подкрепить наших сил.

«Когда мы увидели перед собою деревню Ванзегие, Агос (имя проводника) вздумал оставить нас, показывая нам дорогу в Башило, о чем мы его совсем не спрашивали. Мы никак не могли долее итти не поевши. Дорога совсем не ободряла нас, и мы отвечали Абиссинцу, что ежели он не хочет вести нас, как прежде обещал, то мы решились остановиться и ожидать, не прийдет ли кто-нибудь к нам на помощь, потому что силы наши истощились. Мы назвали его человеком бесчестным: этот упрек тронул его. «Вы ошибаетесь», сказал он нам; «я совсем не такой человек; сядьте здесь, я принесу вам чего-нибудь поесть; мне не нужно ваших денег; но у меня больное дитя: вы мне сделаете для него амулет». Уже и прежде видели мы, как важно ценят Абиссинцы эти лоскутки бумаги, на которых им священники пишут обыкновенно какое-нибудь правило из Евангелия или стих из Священного Писания; наши рассуждения с Хайлом были напрасны, и потому мы не рассудили за благо повторять их здесь, а обещали нашему проводнику сделать все, чего он хочет. Тогда он громко начал звать людей из домов, которые были ниже того места, где мы стояли, и чрез несколько минут показались его жена и сын, неся два хлеба и горшок свежего молока: в одну минуту все это исчезло. Агос заметил, в каком жалком состоянии были наши ноги, и, сделавшись человеколюбивее, пригласил нас к себе провести день. Это предложение было сделано так кстати, что мы не могли от него отказаться, и потому, не заставляя себя долее просить, прямо пошли к его жилищу.

«Спускались мы с полчаса; наконец пришли. Солнце в долине жгло ужасным образом; чтобы укрыться от него, нас ввели в прелестный прохладный дом; потом скоро пришел к нам солдат Деджадж-Бешира: сперва он просил нас погадать ему; мы забавлялись на его счет и никак не могли удержаться от хохоту, когда он, приняв на себя вид [133] франта, сказал тихим голосом, что он готов нам дать все, что только пожелаем, ежели мы согласимся доставить ему такой амулет, который бы приобрел ему любовь всего женского пола; но это бы значило взять на себя слишком много и мы отвечали ему, что если бы у нас был такой могущественный талисман, то мы берегли бы его для самих себя. Солдат ушел немного недовольный, и мы провожали его громким хохотом, которым он не мог оскорбиться.

«Нам вымыли ноги, потому что это — необходимый обряд гостеприимства здесь так же как и в Гама-Гадане; мужчины хотели исполнить эту обязанность, а женщины, как и в Гама-Гадане, жаловались, что у них отнимают их права. Мы провели несколько времени после обеда лежа под старым фиговым деревом, которое расло неподалеку от домов Ванзегие; на него слеталось множество птиц, всё новых для нас и разнообразных родов. Женщины этой деревни одеваются как те, которых нам случалось встречать от самого Девра-Табура: они покрываются выделанною кожею, и подпоясывают ее под животом: в этом наряде одна нога остается голою, как у древних богинь.

«С некоторого времени нас преследовала какая-то несчастная судьба: мало того, что нас обокрал слуга, мы потеряли в дороге тростниковое копье, два кинжала и один из плащей; у нас оставалась пара сандалий, которые мы надевали в самых важных случаях, но собака съела одну из них. Когда мы начинали рассказывать Абиссинцам про свои потери, то они советовали нам употребить какое-нибудь колдовство, чтобы возвратить потерянные или украденные у нас вещи.

«На другой день, второго октября, мы оставили Ванзегие; отсюда, как и из всех деревень, где мы останавливались, нас провожала многочисленная толпа, которая по обыкновению не прежде оставляла нас как испросив на то наше позволение.

«Сначала мы шли по довольно хорошей дороге. Природа была тиха и ясна; окружающие нас местоположения получили мирный и приятной оттенок; прелестный утренний воздух и тишина этих мест, населенных только не певчими птицами, наполняла душу нашу тихою радостью, которая была совершенно противоположна вчерашним страданиям; но когда надобно было спуститься к реке, до которой дошли мы через два часа [134] с половиною после выходу из Ванзегие, тут дорога сделалась совершенно адскою: мы уже преодолели многие трудности, перешли горы Тигре с самого Таранта до Таказе, всходили на необозримые хребты Семена, в этих долгих переходах мы приучились к трудностям, и при всем том, нам никогда не случалось видеть такой опасной тропинки как та, которая теперь нам представлялась: гора состояла из утеса, до самого верху, и дорога шла совершенно отвесно; мы пустили своего мула, погнав его перед собою, и каждую минуту боялись, что он полетит в бездну; но он спустился без всякого неприятного приключения, между тем как мы только с величайшим трудом могли держаться; один неосторожный шаг стоил бы нам жизни!... однако ж с трудом и терпением мы достигли своей цели, и когда оглянулись, то сами вздрогнули при виде опасности, которой подвергались. Мы поздравили друг друга с преодолением горя, и пошли с таким чувством, как будто кто снял с нас ужасную тягость.

«Мы прибыли к реке Башило, которая течет с востока к западу, и в том месте, где мы переправлялись, принимает в себя большой ручей, Бежену, с северной стороны. Верст за осемь еще до реки, поразили нас удивлением два величественные водопада, которые низвергаются с утесистой горы, и более кажутся делом искусства человеческого чем произведением природы; местами видны были пустые хижины, для убежища путешественников, застигнутых ночью вблизи Башило. Мы не могли вдруг опуститься в воду, но до переходу через реку на несколько минут остановились, между тем, как передовые два солдата наши на другом берегу нас уже ожидали».

Эта река отделяет область Амгару от Бегемдера и впадает в Синий Нил, против Гояма. В ней водится множество иппопотамов, которые однако ж позволили путешественникам спокойно переправиться. Теперь они вступили в страну, которая уже не принадлежала Рас-Али. Он и находились уже в земле Галла, которых им описывали такими ужасными красками. Дорога за этой рекой пошла тотчас в гору. В первой, попавшейся им, деревеньке, в области Масабит, путешественники встретили радушное и усердное гостеприимство и благополучно прибыли в укрепленный город Малек-Санка. [135] Правитель города принял их со страхом, ужасно закутал голову, при разговоре с ними, чтобы спасти себя от дурного глаза, но шейх города принял их очень ласково, так же как и другие жители: все они считали путешественников мусульманами, и это было причиною их уважения; под конец дело дошло до того, что путешественники, попользовавшись несколько времени этой ошибкой, уже боялись и обнаружить свое настоящее вероисповедание и, пятого октября, поспешили убраться. Они перешли через реку Гондар, впадающую в Башило, повыше Малек-Санки, и остановились перед деревнею Таготою в области Амба-Фарет, управляемой Абба-Магаль-Губазом. Число христиан теперь на каждом шагу уменьшалось. Абу Магаль-Губазе был человек довольно сносный, но народ его, особенно шейх, приставали к путешественникам чтобы вымучить у них подарки. Одно только присутствие духа, и беспрестанные угрозы пожаловаться правителю Абба-Магаль-Губазе, спасли карманы путешественников. По выходе из Таготы, они поднимались целых два часа по некрутой покатости. Множество полей, отлично обработанных, резко опровергали мнение, будто бы Галла исключительно преданы жизни кочевой, пастушеской. Перед путешественниками скоро открылась область Буссе с Таибом, резиденциею правителя Бутто; супруга этого владетеля, по имени Аша, прекрасная женщина, лет тридцати, за отсутствием мужа взяла на себя принять дорогих гостей, угощала, посещала, пленяла их и, наконец, не изменяя коренной наклонности народа Галла к хищничеству, потребовала от них подарка: когда они стали сопротивляться, то она указала на вещи их, которые были уже украдены тамошним шейхом, и объявила, что за занавескою стоят несколько солдат. Она взяла что хотела, силою, а всего-то пятнадцать листов бумаги; потом вознаградила их за это маленькое воровство любезностью. Оставив прелестную хозяйку, путешественники поднялись на гору к новому владетелю Гасан-Дулло; но на этот раз, проученые опытом, припрятали подальше все свои дорогие вещи. Эта предосторожность не спасла однако ж их от больших неприятностей. Сначала все шло хорошо; жители встретили их с почтением, даже с какою-то боязнью. Гасан-Дулло принял очень учтиво и отпустил с честью в дальнейший путь. Но на беду, казалось, сам сатана привел в Гуэль одного [136] князька, Амеде-Коро, который знавал некоторых Европейцев, посещавших Гондар и Тигре, и был уверен, что все белые непременно должны быть страшные богачи: путешественники не успели еще отойти довольно далеко, как Гасан-Дулло, соблазненный его рассказами и разгоряченный насмешками над оплошностью, с которою он выпустил из рук прекрасный случай поживиться, тотчас же послал воротить их и представить к себе. Впрочем, он хотел дать законный вид делу, хотел обвинить их в чем-нибудь, чтобы быть не разбойником, а судьею; за виною дело не стало: обвинили в идолопоклонстве, обобрали все, что было, и даже, к ужаснейшему сожалению путешественников, путевые их записки, а их самих заключили в темницу. Повод к обвинению в идолопоклонстве подало то, что они ели всякое мясо; мусульманин ли, жид ли, убил быка, им было всё-равно: они ели все как язычники. Но вещи их, и найденные у них десять долларов, не удовлетворяли корыстолюбия судей, которые думали приобрести несметные сокровища и, обманувшись в своих ожиданиях, положили, что верно белые скрыли где-нибудь свои богатства: решено было настращать их смертною казнью. Смертный приговор был им объявлен немедленно; но к приговору было присоединено, что если они откроют свои сокровища, то могут надеяться на милость. Путешественники приготовились уже к смерти. Но роковой приговор всё не исполнялся. Они имели при дворе заступницу в жене царя, которая тайно присылала им пищу, утешала, и обнадеживала через своих посланников. Обращение с ними изменилось, стало гораздо снисходительнее и милостивее; скоро пронесся слух, что их даже освободят и отправят вместе с князьком Аббие (Abbie), находившимся тогда в столице, и через владения которого им предстояло итти. Наконец Гасан-Дулло призвал их к себе и объявил, что завтра они будут свободны, получат проводников и лошадей до границ Галла. Сама королева вышла тогда из алькова, в котором прежде всегда скрывалась от глаз путешественников, и собственными руками отдала им их бумаги, чернильницу, гребенки и зубочистку. Получив свои бумаги, они забыли обо всех других потерях, и, в восхищении, сами даже не веря своему счастью, побежали из Гуэля. [137]

Бедный Гасан-Дулло не извлек значительной выгоды из своей низости: злодейством этого назвать нельзя, потому что он действовал только под руководством своего приятеля Амеде-Коро. Но во всем этом несчастном событии заметно также вообще, невольное, паническое, уважение туземцев к белым. Гасан-Дулло во все время не переставал совеститься их. Даже стражи смотрели на них с почтением. Когда они были выпущены, то одна женщина, бросившись им в ноги, объявила, что посещение их есть милость небесная для страны, потому что белые всегда сопровождаются благословением Божиим; что поступок царя с ними мог навлечь страшное мщение неба на всю землю, и что она молилась об освобождении их, а теперь чрезвычайно рада, видя их свободными. Они были так исправно ограблены, что уже им нечего было бояться нового грабежа; но вышло напротив: Галла, изобретательные на разбой, нашли и тут что стянуть. Когда они прибыли в Машеллу (Machella), то тамошний Хум взялся проводить их к Аббию и на дороге отнял у них одежду, вместо которой дал им свою. Аббие и принял и отпустил их очень грубо, потому что с них нечего было взять. Он велел им ехать к Самму-Нугусу. Едва успели они отъехать на небольшое расстояние, как проводник содрал с них одежду, нарядил их в свое платье, а сам ушел, указав тропинку, и обещав прислать мальчика в проводники. Французы долго хохотали, смотря на свой наряд, составленный из лохмотьев, прегрязных и превонючих. Но обещанный мальчик пришел и они отправились к Самму-Нугусу. Это был первый христианской владетель, которого им посчастливилось встретить на пути. Они тотчас же спустились с последних уступов горы, по которой шли, и очутились на берегу реки, отделяющей область Галла-Велло от области Геше. Переправившись через реку, они утешали себя мыслию, что вступают в землю, более гостеприимную, и что, следовательно, опасности и грабежи миновались. Они скоро прибыли в Дер (Dher), место пребывания Самму-Нугусу. То был замок, построенный на скале и укрепленный самою природою.

Путешественники, не стыдясь своих лохмотьев, явились к Самму-Нугусу, и с первого разу разжалобили его своим крайним положением. Самму-Нугус приказал своему слуге [138] итти в землю Галла и отыскать снятые у гостей его платья, а между тем подарил им новый наряд. При дворе Самму-Нугусу они отдохнули от трудов и опасностей прежнего странствования; жили у него довольно весело, бывали на обедах, на пирах, гуляли, осматривали окрестности, одним словом проводили время довольно приятно, по крайней мере очень спокойно. Самму-Нугус щеголял перед ними своими трофеями, богатством, властью. Но, несмотря на все ласки его, на спокойствие жизни при его дворе, Французам не сиделось на одном месте, и они скоро объявили Самму-Нугусу, что хотят оставить его и ехать далее. Самму-Нугусу дал им проводников и мулов, снабдил их съестными припасами и расстался с ними дружески. Они поехали в Ангололу: дорога была крута как лестница; муллы и тамошние жители совершали этот путь преспокойно, но путешественники тащились с ужаснейшим трудом. Спустившись с горы, они скоро поднялись на плоскую возвышенность Анна-Марьям (Anna-Mariam). Вид страны совершенно изменился: перед ними раскрылась обширная равнина, изрезанная ручьями; со всех сторон видны были многочисленный деревни. Прибыв в Вашу (Ouacha), они ночевали в пещере, где, по уверению жителей, обитали некогда черти. Последующее путешествие до Ангололы не ознаменовано ни чем замечательным: они прибыли туда благополучно.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие господ Комба и Тамизие по Абиссинии и землям Галла, Хоа и Ифат // Библиотека для чтения, Том 40. 1840

© текст - ??. 1840
© сетевая версия - Thietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1840

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info