-

ЭДМОН КОМБЕ, МАУРИС ТАМИЗЬЕ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО АБИССИНИИ

ПО ЗЕМЛЯМ ГАЛЛА, ШОА И ИФАТ

VOYAGE EN ABYSSINIE DANS LE PAYS DES GALLA, DE CHOA ET D'IFAT

ПУТЕШЕСТВИЕ ГОСПОД КОМБА И ТАМИЗИЕ ПО АБИССИНИИ И ЗЕМЛЯМ ГАЛЛА, ХОА И ИФАТ.

Уже в шестнадцатом столетии португальские миссионеры, один за другим, мужественно шли во внутренность западной Африки проповедовать христианскую веру и доставили нам многие описания своих странствований. Почти в то же самое время начинали и Французы посещать Африку и расселять свои колонии. Но все эти путешествия и поселения касались только западных берегов, около которых пролегал путь в Ост-Индию. Восточные берега и внутренность восточной части Африки долгое время были очень мало известными. Особенно северо-восточная часть, лежащая в глубине угла, образуемого Азией и Африкой, оставалась в совершенном забвении. Здесь-то лежит Абиссиния, земля забытая историею или, лучше сказать, никогда не возбуждавшая ее внимания, но в которой искони существовали гражданские общества и государства, куда христианство проникло еще в первые времена свои. Географические открытия, последовавшие за расширением пределов торговли, и обязанные своими успехами торговым видам, миновали Абиссинию как страну, не обещающую никаких выгод, никакой пищи для коммерческих спекуляций. География знала ее только по имени и по слухам. Надобно было, чтобы она сделалась предметом любопытства ученых, и, когда уже негоцианты не ожидали от нее ни какой прибыли, наконец по крайней мере ученые вспомнили об ней. Это в самом деле случилось еще в семнадцатом столетии, и прежде всех на нее обратили свое внимание Португальцы. Известия португальцев еще и теперь можно принимать в основание многих фактов, относящихся к Абиссинии, и в ученом сочинении Иова [62] Лудольфа ясно видно, какие богатые сведения мог извлечь из них этот деятельный исследователь. Лудольф имел также ту выгоду, что был лично знаком с Абиссинцем Григориев, который жил в то время в Германии по разным обстоятельствам. От Португальцев не отстали и другие ученые. Доктор Людовик Poncet, родом Француз, приезжавший в Гондар в 1699 году лечить короля от какой-то болезни, также написал и напечатал повествование о своем Путешествии туда. С того времени Европейцы начали знакомиться с Абиссинией; путешествия стали чаще и легче, так, что теперь, благодаря Мухаммеду-Али, паше египетскому, безопасно проезжают по Египту, Сеннаару, Фазуглу и Кордофану, до Даррура. Известный путешественник Брус, в 1770 году, посетил Абиссинию, осмотрел известную часть ее, и через шестнадцать лет по возвращении своем оттуда, издал в свет собранные сведения. Несмотря на многие неотъемлемые достоинства Брусова сочинения, известия этого путешественника почитались бы весьма неудовлетворительными, если бы они не были дополнены известиями знаменитого Сольта (Solt), чуждого тех недостатков, которые водились за Брусом. Сольт также путешествовал по Абиссинии, но не доехал до Гондара, потому что в то время была какая-то война между расом или владетелем Тигре, и владетелем Гохимским: царь был тут совершенно лишним лицом и его политическое существование зависело от губернаторов. Несмотря на это, путешествие Сольта очень замечательно. Его изложение, простое и ясное, составляет совершенную противуположность с эготизмом Бруса, отнимающим у этого путешественника много доверенности. Хотя слова Брусовы часто подтверждались свидетельством новейших путешественников, однако ж ему не совершенно доверяли в тех случаях, где приходилось основываться только на одних его замечаниях, без всякой возможности справиться у кого-нибудь другого. Недоверчивость справедливая, потому что Брус в самом деле иногда жертвовал истиной для живости и других литературных достоинств повествования. Однако ж, несмотря на многие похвальные попытки некоторых отважных исследователей, наши сведения об той стране были весьма ограничены: ни географического положения, ни этнографии ее, не знали мы в [63] подробности. Но вот, в 1835 году, предпринято новое путешествие в Абиссинию двумя мальчиками, с решительным намерением проникнуть как можно далее в ее внутренность, не страшась никаких препятствий. Эта благородная смелость принадлежит двум юным Французам, Комбу и Тамизии. Они хотели проехать через Аравию в Абиссинию, и проникнуть в неизвестные до тех пор земли Галла, Хоа и Ифат. Путешествие их продолжалось около двух лет, сопровождалось мужественною и довольно удачною борьбою со всеми трудностями и достигло предположенной цели. Они издали в течении двух последних годов четыре тома чрезвычайно любопытного описания своих приключений, под заглавием «Voyage en Abyssinie, par MM. Combes et Tamisier», и, не довольствуясь этим подвигом, в нынешнем году отправились снова в Абиссинию для новых наблюдений.

Путешественники предприняли странствие в самых молодых, даже в слишком ранних, летах. Они оставили Францию на двадцать первом году своего возраста, и были не многим старше, когда сели на судно в Джидде, для переправы на африканский берег. Им предстояли большие трудности. Страна, в которую они ехали, была почти совсем неизвестна; средства их были незначительны; они были предоставлены самим себе, своей ветрености и своему мужеству. Сверх того они, как кажется, не догадались запастись одною из необходимых вещей для таких путешествий, нужным количеством эрудиции, которой очень недостает юным Французам. Они вовсе не могли быть учеными и глубокомысленными наблюдателями, и, следовательно от них нельзя ожидать правильного путешествия, которое бы сопровождалось дельными наблюдениями, важными открытиями по части разных отраслей человеческого знания; да они и сами, в предисловии, не объявляют ни каких притязаний на путешествие подобного роду: они рассказывают только о трудностях своего предприятия, о своих добрых намерениях, о плане своего сочинения, но не задают себе ни каких важных задач для разрешения, по каким бы то ни было частям. В путешествии их нет ни открытий по естественным наукам, ни замысловатых наблюдений по другим предметам, но зато молодые Французы, сколько можно видеть из [64] их описаний, были богаты самим важным для путешественника качеством, чистосердечием и незатейливостью. Они записывала факты, одни только факты, которые им встречались. По этому их сочинение представляет сборник известий, которые обсудить и из которых сделать выводы предоставляют они, по-видимому, настоящим ученым, домоседам, имеющим и время и все удобства в своих теплых кабинетах, в своих покойных волтеровских креслах, обдумать, размыслить, и построить ипотезы: за этим дело не станет; на ипотезы много есть охотников, были бы факты, свежие, новые, собранные добросовестным путешественником; их-то и должны доставлять свету отважные странствователи, жертвующие, если не жизнию своею, по крайней мере своим спокойствием, привольем оседлой жизни, для наук, для их обогащения и успешного ходу.

В выборе плана для изложения своих замечаний, наших путешественников не руководствовало желание придать своему сочинению как можно более занимательности. Боясь, чтобы и рассказ не был слишком сух, они старались перемежать его общими взглядами на объеханные земли, систематическими обозрениями собранных сведений. Так, например, посетив Джидду, Моху, Массаву, проехав Тигре, горы Семена, прелестную область Вагору и Девра-Табур, столицу Рас-Али, они посвящают целую главу повествованию о нравах жителей этих земель, об их обычаях, привычках и характере; прежде чем пуститься в дорогу, они излагают географическое разделение обозреваемой страны, и за один раз представляют глазам читателя земли, которые предстоит им посетить одну за другой; проехав Галла-Велло они, как бы вместо отдыху от дороги, рассматривают религиозные верования народа и причины, который привели его в эти места; прибыв в Анкобер, чтобы прервать однообразие своего пребывания в этой столице, они рассказывают историю древней Абиссинии; рассмотрев внимательно поколение Галла-Боренов, и описав их страну, рассказывают об их дикости и простоте; прибыв в Гондар, город упадший, при взгляде на монументы, еще уцелевшие, но уже потерявшие свое достоинство, на здания, которые некогда служили жилищем [65] государям Абиссинии, они излагают постепенное развитие монархической власти в этой стороне, как она достигла вершины своего величия, а потом ослабела и уничтожилась; таким же образом возвращаясь в Адую, изъездив во всех направлениях Эфиопию, пожив в Дерите, торговом городе, видев знаменитые рынки Даварика, Алио-амбы, Муты и Гондара в областях Вагары, Ифата и Гояма, посетив мастерские Ангалолы, Анкобера и других столиц этой обширной страны, они представляют еще младенчествующие у этих народов торговлю и ремесленность; одним словам, употребляют все усилия, чтобы путешествие их не было простым дневником.

В январе 1835 года путешественники съехались в Джидде, чтобы оттуда пуститься в Абиссинию. Это было во время самого рамазана. Они решились пробыть тут несколько времени, из любопытства досмотреть мусульманские обряды, посты, праздники. Близость Мекки и святых мест мусульманской религии поддерживают в Джидде всю строгость веры, и потому исламские обряды совершаются тут без малейшего послабления; жители Джидды сохранили все предрассудки прежнего суеверия и фанатизма. Посты мусульманские показались путешественникам чрезвычайно скучными, и они не пропустили случая вознегодовать по этому поводу против мусульманской религии и против Азиатцев, которые так послушно ей повинуются. Но праздники, наступившие после постов, очень им понравились. Когда все кончилось, и посты и праздники, путешественники поспешили оставить Джидду, и одиннадцатого февраля сели на судно. Сначала был попутный ветер, который легко донес их до эль-Лита; но ветер переменился, и они принуждены были держаться берега, усеянного подводными камнями, и, подвергаясь, бесчисленным опасностям, выдержав наконец сильный ураган, с трудом и с значительною потерею времени добрались кое-как до Гонфуды (Goufouda); большая часть пассажиров, ехавших вместе с ними, дотащились туда по сухому пути. Гонфуда, весьма незначительная гавань, ведет торг только с Джиддою. Товары, привозимые из Индии и Емена не доходят туда прямо, и потому продаются там еще дороже чем в Джидде. Атмосфера в Гонфуде, особенно зимою, [66] удушлива, заразительна и порождает множество болезней, лихорадки, скорбут, кровавые поносы; гавань — дурная, дома в городе и в предместиях построены из соломы. На улицах никогда не видно женщин, а если они и показываются, то в очень не красивом наряде, состоящем из трех кусков. Цветная салфетка обвязывается около поясницы и спускается до самых ног; на плечах развевается покрывало. Они окутывают иногда все лицо тонкою тканью, даже без отверзтия для глаз. Во время прибытия путешественников, Гонфуда была оживлена большим стечением народа, по случаю приготовлявшегося там походу против Ассира. В главнокомандующие ожидали Ахмед-дашу, которого брат, Ибрагим, был уже в лагере. Окрестности наполнены были солдатами. Европейцы, находившиеся при армии докторами, аптекарями, или для обучения солдат, радушно приняли юных путешественников и на перерыв старались оказывать им свое уважение и услуги. Второго марта путешественники выехали из Гонфуды, а четвертого прибыли в Джезан, лежащий в небольшой области Абу-Ариш. Торговля этой гавани, в свое время очень значительная, много потеряла с тех пор как Мухаммед-Али присвоил себе монополию большей части произведений Аравии. Крепость окружена множеством строений разрушенных и оставленных. Жилища — простые хижины, в виде бочки, покрытые коническою крышею, которая изнутри вымазана толстым слоем глины. Купы домов обнесены плетнем. Бедуинки, встреченные путешественниками в Джезане, были гораздо лучше, всех женщин, виденных ими до тех пор; в лицах их выражались живость и обязательность; они не носят покрывал; широкое голубое платье составляет всю их одежду; на голове у них — соломенные шляпки, похожие на наши круглые шляпы. Жительницы города тоже не кутаются, и одеваются как женщины гонфудские. Волосы разделяясь на четыре косы, красиво распадаются по плечам. На передней части головы они носят полу-венки из цветов и благовонных трав, которые переменяют почти всякий день, Мущины укутываются в шерстяные одеяла и ужасно много заботятся о своей прическе, которую смазывают маслом и приглаживают с большим вкусом. Начиная с Рас-Али (Rass Hali), лежащего под 18° 36'' широты, [67] путешественники оставили Геджаз и въехали в Емен, из Аравии Пустынной перешли в Аравию Счастливую. Мнение их об Аравии Счастливой вовсе не соответствует ее прозванию. Они явно утверждают, что земля эта, о которой древние оставили нам столь блистательные описания, заслуживает такой славы только по резкому несходству с окружающими странами. Почва ее гораздо плодороднее чем в окрестных землях; она производит хлебные растения, кофе, фрукты, цветы с прекрасным запахом; небо ее голубое, женщины прелестны; но, при всех этих достоинствах, Счастливая Аравия далеко не может соперничать с юго-западными землями Европы. Лесу в ней очень мало. В числе жителей Емена много невольников негров и Галла. Путешественники хвалят воздержность Бедуинов. Правда, что они умеют довольствоваться малым, но только в таком случае, когда принуждены жить на свой счет: скупость их чрезмерна; зато, когда они могут поесть на чужие деньги, то обжорство их доходит до самой омерзительной низости, бесстыдство не знает пределов. В путешествии Нибура часто упоминается о гостинницах и трактирах еменских, где иностранцев принимают безденежно: такие благодетельные дома могли существовать во времена этого путешественника, но кажется, что с тех пор они уничтожились и обычаи изменились. Спеша воспользоваться попутным ветром, путешественники пробыли в Джезане всего несколько часов, и шестого марта были уже в Логее (Loheia). Город Логея красотою своего местоположения и своих женщин помирил путешественников с Еменом, они не могут нахвалиться прелестями этого места. Девятого марта они выехали отсюда, миновали остров Камран с чудесными источниками, и на другой день прибыли к Годейде. Вот первый город, который вполне понравился молодым Французам. Годейда поражает своею белизною; в постройке домов много искусства и простоты; некоторые из них легко можно принять за дворцы. Город обширен, обнесен каменными стенами; в нем стекаются произведшие Емена и ткани индейские. Годейда есть гавань Бейт-эль-факига, и главный предмет ее торговли — кофе. Богатые люди носят широкие панталоны, белую рубашку и кафтан; наголову надевают турбая, а иные род шерстяной скуфьи разных цветов, на которую [68] набрасывают меккский платок с висячею бахрамою; обувь составляют красивые сандалии; женщины любят пощеголять нарядом, и хотя носят почти то же самое платье как и женщины, которых путешественники видели уже в других землях, однако в одежде их есть что-то особенное. Множество пальм осеняют окрестности Годейды. В это время она только что была отнята у Бедуинов войсками Мухаммеда-Али. Новое правительство ласково приняло путешественников. Сам губернатор заботился об их помещении; они с своей стороны также оказывали ему знаки благодарности и при свидании попотчивали чашкою водки. Губернатор отказался, под там предлогом, что это запрещенный плод; но Французы перетолковали стихи Корана, запрещающие употребление крепких напитков, и он с удовольствием согласился на сие толкование и посягнул на грешный напиток европейцев. Однажды решившись преступить закон мусулманский, он повадился ходить к путешественникам за этим грешным делом каждый день. Пробыв четыре дня в Годейде, путешественники отправились сухим путем в Моху. После пешего хождения, продолжавшегося от трех часов вечера до десяти часов утра, они прибыли в Бейт-эль-факиг, лежащий под 14° 31' широты, усталые и измученные. Бейт-эль-факиг им не очень понравился; хотя с виду он довольно красив, однако внутри уступает Годейде; мужчины в нем одеваются гораздо хуже, на улицах только и видны старухи. Тут путешественников очень рассердило корыстолюбие Бедуинов, с которыми они теперь стали знакомится ближе. Проводники верблюдов, родом Бедуины, вдруг потребовали себе всей платы за труды, прежде прибытия в Моху, куда были наняты. Не успев в своих требованиях, они отказались вьючить верблюдов, когда приказано было собираться в дорогу, и отговаривались тем, что верблюды голодны, а корму купить им не на что. Путешественники принуждены были обратиться к местному правителю, неповоротливому Турку, привыкшему все откладывать до завтра. Только страшным именем Мухаммеда-Али можно было принудить его потревожить свою особу и дать строгое приказание проводникам немедленно отправиться. Семнадцатого марта путешественники прибыли в Зебид, провели там один день, были обласканы [69] шерифом и муфтием; осьмнадцатого числа отправились далее; двадцать первого были в Мохе. Собираясь пробыть в этом городе довольно долгое время, они решились прежде всего свести дружбу с находившимися там Европейцами, и были приняты ими с удивительным радушием и всевозможными знаками дружбы.

Моха — очень большой город, и с первого взгляду поражает видом величия и богатства, который сохраняется даже и в самой внутренности города. В нем видна, смесь европейского с турецким, особенно внутри домов: там диваны, прекрасные цыновки и ковры искусно перевешаны с длинными стульями, столами и креслами из Бомбея. К югу от города, с плоских крыш домов, виднеется бесконечный лес пальм, разделенный на несколько рощей плетнями, и принадлежащий мохским аристократам, которые, во время жаров, укрываются тут в своих дачах. Моха имеет семь ворот. Торговля Мохи очень значительна: главные привозные товары состоят в огнестрельном оружии, саблях ножах, зеркалах, подделанных жемчужинах, и прочая. Товары вывозные — знаменитый мокский кофе, алой, благовония, раковины и разные эссенции. Город и окрестности его чрезвычайно оживлены, и жители отличаются веселою наружностью. Женщины в Мохе с головы до ног в серебре, носят браслеты и ошейники, которые тесно сжимают им горло; на каждом ухе у них качаются шесть или семь подвесок, а некоторые красавицы носят сережку даже в носу. Молодым Французам часто удавалось проникать во внутренность, домов. Особенно их удивила хитрость женщин и умение держать себя в уважении. Народонаселение Мохи заключает в себе множество жидов, живущих по большой части предместиях и деятельно занимающихся, торговлею и ремеслами. Банианы, то есть, индейские идолопоклонники, верящие в переселение душ, не только терпимы, но даже пользуются большою доверенностью и участвуют в делах правительственных. Нравы их поражают удивительною кротостью; они, щадят даже жизнь насекомых, питаются только молоком и овощами; покупают мясо только для того чтобы разбрасывать по улице собакам, которые из благодарности всегда следуют [70] за ними толпою; нет ничего забавнее как видеть Баниана посереди его собачьей свиты. В брак они вступают шести или семи лет, иногда позже шестнадцати. Банианы чуждаются всех, кто не принадлежит к их секте, и после посещения иноверца разбивают посуду, из которой он пил или ел. Они так терпеливы, что без малейшего ропоту, переносят всякие оскорбления; закон их запрещает мщение, и они, с своей стороны строго держатся этого правила. Услышав, что скоро отправляется барка на остров Массава, путешественники решились сесть на нее и ехать туда. Накануне отъезда они были приглашены на обед к одному богатому купцу в городе, который в тот день собрал у себя множество людей претендовавших на ученость. Пир был самый блистательный. После кофе, посетителей угостили рассказом повестей, которые жители Востока знают обыкновенно наизусть. Одна из этих повестей особенно понравилась слушателям, и в самом деле замечательна, потому что касается человека, о котором так много знают и говорят в Европе, Гаруна-аль-Рашида. Об этом человеке между Европейцами ходит множество анекдотов; вот еще один, который составляет новый листок в нетленном венке его славы. «Могущественный Гарун-аль-Рашид, двадцать пятый халиф Аравии, начал расскащик, — еще не так был занят воинственными замыслами чтобы не мог уделять внимания и промышленым предприятиям. Во время частых путешествий своих из Багдада в Мекку, которые совершал он для исполнения обязанностей, возлагаемых на всякого правоверного религиею Аллаха, великий повелитель правоверных открыл источник, дотоле совершенно неизвестный, который, через подземные каналы доставляет воду в Святой город. Как этот источник, предоставленный самому себе, терялся по большой части в песках, то Гарун решился вырыть водохранилище, чтобы собрать воду в одно место; но беспрестанные войны так истощили его финансы, что, за недостатком денег, он был бы принужден отстать от этого предприятия, если бы гений его не помог ему. Кроме законных жен у него было еще сорок невольниц, молодых и прекрасных; он вздумал воспользоваться их красотою для достижения своей цели, и объявил им о своем намерении. Красавицы покорились его [71] воле и дело пошло своим чередом. Гарун-аль-Рашид нанял здоровых работников и положил им в день по какой-то монете; но, при наступлении вечера, молодые и прекрасные невольницы, в пышных нарядах, не скрывая своей красоты под ревнивыми покрывалами, приходили по приказанию халифа, и работники забывали о деньгах; водохранилище было окончено с успехом и без больших издержек для Гаруна». Тридцать первого марта путешественники выехали из мохской гавани, а четвертого апреля подъехали уже к острову Массава. Местное начальство приняло их ласково и они пробыли несколько времени на этом острове, осмотрели его, и вот как описывают.

Остров Массава был известен у древних под именем Sebastricum os; когда владычество абиссинских царей простиралось и на Аравию, этот остров входил в состав их владений, и служил складочным местом для товаров, привозимых сюда из Индии или отправляемых туда. Главными предметами торговли были золото, слоновая кость, меха, мускус и невольники. Сюда обыкновенно водолазы Чермного Моря приходили продавать драгоценные жемчужины и щиты черепах.

В те времена остров находился в цветущем положении, но завоевания Турков в Аравийском Заливе и открытие Мыса Доброй Надежды дали торговле новый ход. Войска, под предводительством Синан-паши, сделали несколько высадок на остров, грабили и жгли все, что попадалось им; жители находились в беспрестанном страхе; они, при первом взгляде на флот этих страшных неприятелей, сейчас оставляли остров, и укрывались на твердой земле, где были безопасны от преследований.

Много раз приставали к этому острову и Португальцы, когда они покушались выгнать Турков из поселений, заведенных ими на берегах Чермного Моря. В 1513 году Альфонс Альбукерк прошел через пролив Баб-эль-Мандеб с намерением итти в Джидду или в Суэз, чтоб там узнать о флоте, который, как говорили, вооружил султан для отправления в Индию. Прежде того он хотел построить крепость на Массаве, но корабли его претерпели столько повреждений, [72] что от принужден был оставить эти воды, не исполнив своего намерения. В 1425 гаду дон Гентор Сильвейра овладел островом и собрал контрибуцию с жителей, а в 1541 году дон Эстеван де-Гама (Gama), вместо того чтобы итти прямо в Суэз, как ему было назначено, для потехи ограбил несколько небольших гаваней Арабского Залива, в число которых попала и Массава.

Скоро после того Турки, которые изделали столько чудес храбрости в своем религиозном исступлении, видя кровопролитные войны между адальскими мусульманами и абиссинскими христианами, получили надежду овладеть этим государством. Они назначили в Массаву губернатора, который пользовался каждым случаем к достижению этой цели, однако никак не мог исполнить своего назначения, и все его завоевания ограничились незначительным пространством земли вдоль берегов. Турки, уже не считая этого поста для себя важным, скоро оставили его и передали начальство над ним предводителю пастухов на твердой земле, с титулом наиба: он обязался платить Порте ежегодную подать и признал себя вассалом султана.

Как земля на берегах Чермного Моря не производит хлеба, то жители, чтобы не умереть с голоду, должны обращаться к Абиссинии: вот почему царь этой страны и наиб заключили договор, по которому последний обязывался платить царю половину пошлины, собираемой с купцов; но предводитель пастухов, воспользовавшись политическими распрями, которые тогда опустошали эту часть Африки, и ослаблением турецкого могущества на берегах Чермного Моря, успел мало-помалу освободиться.

Жители острова обыкновенно называют губернатора Массавы дола, а чиновники каймакамом (подполковником): он получает жалованье по пяти мешков в месяц [около 600 рублей]. Щедрость Мухаммеда-Али к высшим чиновникам не защищает области от ненасытной их жадности; жители утверждают, что Гасан-Эфенди по меньшей мере утроил свои собственные доходы ведя правительственные дела. Он должен действовать за одно с чиновниками, которым поручена счетная часть, и [73] дорого платит им за скромность. Даже смело можно предположить, что доходы от таможни, которые в хороший год не превосходят никогда 50,000 талеров, легко бы дошли до 400,000, если бы правительственные лица не пользовались ими для себя лично.

Во всех присутственных местах в службе Мухаммеда-Али служат Копты, потомки древнего египетского поколения, которое приняло христианскую веру до вторжения мусульман, Арабов, и несмотря на все гонения, которым оно постоянно подвергалось, пребыло до сих пор неизменным в своей вере. Копты, как жиды, не заключают браков вне своего сословия: потому-то физиономия их и сохранила свой особенный характер. Победители всюду их презирали и обходились с ними как с париями. Копты вообще низки и скрытны, но превосходят своих властителей умом, зато последние имеют над ними перевес материальной силы. Они хорошие счетчики, хотя очень не далеки в математике.

Несмотря на недоверчивость, которой они окружены в тех городах где губернаторы не бывают, как в Массиве, сообщниками их воровства, они умеют искусно укрыться от подозрительного надзору своих начальников. Можно тотчас узнать Копта по одежде; они обыкновенно носят длинное верхнее платье, как Армяне, и Черный тюрбан; очень воздержаны в пище; но чрезвычайно любят крепкие напитки, особливо водку финиковую, настоенную анисом.

«На другой день после нашего приезда, нас посетил Абдуллах и мы пришли с ним осматривать остров. Дома с соломенными крышами имеют подпорки снаружи, которые чрезвычайно загромождают улицу, и без того очень узкую; лавки на базаре каменные, но очень бедные; товаров в них мало; мы заметили жалкие кофейные дома, куда приходят турецкие солдаты искать развлечения в своей сидячей и однообразной жизни.

«Массава — бесплодный утес; он обязан своим пропитанием ловле кораллов. Жар на нем чрезвычайный, воздух зловонный; испарения, самого несносного запаха, выходящие из той части морского берега, которая остается открытою при отливе, делают пребывание на нем опасным; нельзя [74] найти ни одного источника свежей воды и ни одного дерева, которое бы могло защитить от солнца.

«Остров имеет тысячу метров в длину и четыреста в ширину; он лежит на песчаной отмели, которая окружает его со всех сторон и, простираясь к югу, образует треугольник, в полторы тысячи метров. Массава находится на северной оконечности губы: к югу в расстоянии трех миль лежит деревня Аркеко, где резиденция наиба; к западу виднеется остров Тунальгут, который шире и длиннее Массавы; на северо-восток от Аркеко лежит остров Шейх-Сеид, названный так по имени одного дервиша, которого гроб пользуется большим уважением: он издалека заметен по белизне купола; на юг от Шейх-Сеида, самого меньшего из всех трех островов, есть небольшая песчаная отмель, которую можно видеть при отливе. На Шейх-Сеиде как и на Массаве, нет ни каких растений; на Туальгуте много морских растений; они растут очень высоко и придают ему вид оазиса.

«На материке, берег низок и песчан; к юго-востоку мыс образующий массавскую губу очень высок и называется Gedam. Вдали виднеются высокие горы Абиссинии; голубоватый их цвет составляет странную противоположность с бледным цветом части земли, прилегающей к морю.

«Порт массавский один из лучших на Чермном Море. Город обязан своим существованием крепкому положению своей рейды; с одной стороны ее заслоняет берег острова, с другой материк, отстоящий на четыреста или на пять сот метров; оконечность заслонена песчаною отмелью, где суда садятся иногда на мель; вход, находящийся на северо-востоке, расширяется на четверть мили. Эта гавань может вместить в себе до шестидесяти маленьких судов, разъезжающих около берегов Чермного Моря; в нее могут даже входить без затруднения суда всякой величины.

«На отлогом берегу острова находится лесной двор; там строят небольшие шлюпки для ловли кораллов, и барки, называемые даои, которые поднимают грузу от пятидесяти до шестидесяти тон; они без палубы и плавают под треугольным парусом. [75]

«Дву-этажны только те дома, где живет губернатор со всем гаремом, и начальник письмоводителей; вообще окна в них очень дурно сделаны и воздух с трудом туда проницает. Они сыры, и жить в них очень нездорово. Туземцы живут предпочтительно в хижинах, похожих с виду на прямоугольной паралеллограм; для постройки их употребляют переплеты из ветвей а покрывают тростником или соломою; ветер проходит в эти хижины через небольшие отверстия и иногда там пользуются некоторою прохладою. В Массаве есть четыре мечети.

«Народонаселение острова простирается до двух тысяч человек, состоит из Бедуинов пришедших из Геджаза и Емена, а частию из абиссинских мусульман и невольников Галла (Galla). Вероломство Арабов, известное мошенничество Choho, смешные притязания абиссинских мусульман, дикость Галла, и турецкая гордость, все это вместе составляет характер Массавцев.

«Губернатор Джидды, обязанный доставлять султану подати, послал агу, который немедленно привел дела в прежнее положение. Турки по своему природному корыстолюбию делали притеснения; иностранцы приезжавшие в Абиссинию подвергались самым несносным придиркам, так, что они не могли даже быть уверены в личной безопасности, но с тех пор как власть Мухаммеда-Али распространялась и на Аравию, он установил там правильное новое управление, выгнал наиба, и отослал его на твердую землю. Хотя купцы, посещающие остров и подвержены всякого роду оскорблениям, однако ж франки, которые запаслись рекомендательными письмами, пользуются полною свободою и собственность их уважается.

«В словаре нет слов чтобы высказать иностранцам, едущим в эти страны, всю важность фирмана Мухаммеда-Али.

«За несколько времени до нашего прибытия на этот остров, Тюркче-Бильмез возмутился против египетского паши и убежал из Геджаза, узнав о скором прибытии Ахмед-паши; сел на корабль в Джидде и отправился к острову Массава; [76] гарнизон не мог защищаться в развалившихся укреплениях старыми, негодными, орудиями, и потому должен был передать остров власти и распоряжениям этого отважного удальца.

«Как скоро Тюркче-Бильмез вступил во владение острова, он тотчас поставил гарнизон, который ему предан, и, наложив на жителей огромную подать, удалился в Камеран, с тем чтобы отправиться оттуда в Емен. Многие солдаты, которым Мухаммед-Али вверил охранение острова, охотно перешли на сторону этого предприимчивого человека; губернатор успел спастись и нашел убежище в Джидде, у своего зятя. Мятежники удерживали за собой Массаву до тех пор, покуда не пришли войска, посланные из Каира египетским пашою, чтобы привести их в повиновение. Тюркче-Бильмез был тогда в небольшой гавани Гали, на границах Гезината, и, предполагая соединить свои силы, отправил на остров корабль за тамошним гарнизоном. Жители ожидали нового вторжения и были радостно изумлены, видя, что солдаты садятся на судно, которое поспешно подняло якорь и на всех парусах поплыло к Камерану.

«Однако ж радость, которую они почувствовали при отъезде своих неприятелей, скоро сменилась горестью; почти все жители состояли из купцов и, следовательно, совсем не были приучены к войне; они, при мысли, что теперь находится во власти Бедуинов, стали сожалеть о своих прежних притеснителях. Покуда они находились в страхе и томительном ожидании, с северо-востока показалась флотилия, составленная из трех судов, которая приближалась к острову.

«Как велика была их радость, когда они узнали флаг Мухаммеда-Али с белою луною вокруг звезды: то был Хафиз-Капитан, ехавший из Джидды с отрядом войск, который недавно прибыл из Египта. Суда эти были хорошо вооружены и оснащены, артиллерия их состояла из тридцати пушек, но они опоздали: не нашли уже на острове бунтовщиков. Высадив прежнего губернатора Гассан-Эфендия с гарнизоном, состоящим из семидесяти человек регулярного европейского войска и двадцати канонеров турецкого, он поднял якорь и немедленно отправился преследовать бунтовщиков. [77]

«Через несколько дней этот адмирал, не догнав неприятельского флота, снова явился в массавской гавани. Оттуда он написал к губернатору Джидды, прося у него подкрепления, с которым бы мог успешно напасть на Тюркче-Бильмеза. Сулейман-Эфенди прислал ему семь кораблей, что и составило с прежними тремя десять кораблей, снабженных ста пушками под начальством Хафиз-Капитана. Гасан-Эфенди получил приказание от своего зятя снабдить деньгами Хафиз-капитана, но как бунтовщики ограбили совершенно казну, то и должно было сделать насильственный заем; однако ж долг был уплачен впоследствии доходами таможни.

«Когда мы приехали в Массаву, Тюркче-Бильмез принужден был оставить Моху, и бежал на английском военном судне, которое плыло в Индию; остров ни сколько не боялся теперь бунтовщиков, которых уже разогнали. Губернатор занят был покупкою масла, и отправкою его в Теджаз и Емен, для раздачи египетским феллахам, которые составляют регулярную армию паши.

«Соседство войск паши чрезвычайно тревожило все поселения африканского материка; они боялись вторжения, и этот страх мог очень легко послужить нам в пользу. Наиб, занятый этой мыслию, должен был слепо покориться всем повелениям, внесенным в наш фирман, чтоб не подать Мухаммеду-Али ни какого поводу к неудовольствию.

«Один обычай, принадлежащий жителям этого острова, явно противоречит правилам Корана. Религия (?) лже-пророка запрещает жениху видеть невесту прежде свадьбы: здесь напротив они порядком хотят узнать свою суженую, прежде чем женятся, и ни за что не согласятся, подобно Туркам и Аравитянам, довериться в этом случае третьему лицу. Эти островитяне ни под каким видом не согласны подвергаться мистификации. В тех землях, где брак может быть расторгнут и где всякой может иметь четыре законные жены и сколько угодно невольниц, мусульманин, если и ошибется в своем выборе, может утешить себя самым легким образом. В Массаве женщины высшего сословия одеваются так же как в Гонфуде; другие же довольствуются чем-то в роде полотенца, которое они повязывают вокруг стана. [78] Богатые купцы носят широкое платье из кисеи, подпоясанное шалью различных цветов; из-под низу видно полотенце. По торжественным дням они надевают рубаху и кафтан из красного, желтого или голубого сукна, а за поясом носят кинжал; сандалии и скуфья, с турбаном вокруг, довершают наряд. Бедные ходят просто в рубашке или навертывают полотно вокруг тела, а многие ходят просто голые.

«Остров Массава сам по себе так беден, что получает почти все свои продовольствия извне. Емен доставляет ему персидские ковры, куски голубого полотна, называемого маркуди, которое делают в Зебиде или в Бейт-ель-Факиге, шали для опоясыванья, сабли, кинжалы, бумагу, хлеб, кофе, сахар, корицу и перец; через Джидду получают из Каира сукна, бархат, разные шелковые изделия и железные вещицы, зеркала, хрусталь, башмаки из красного сафьяну, олово, старую и новую медь и сурьму, которую женщины употребляют для подкрашивания ресниц; строевой лес привозят из Суэза. Бедуины соседних берегов снабжают остров говядиной, рыбой и арбузами, они же приносят молоко в корзинах так хорошо закрывающихся, что ни одна капля не пропадает. Они собираются всякое утро перед городом, и переезжают на пароме, который содержит правительство; переезжающие плотят пошлину.

«За несколько лет таможня в Массаве приносила от двадцати пяти до тридцати тысяч долларов; но после волнений в Аравии по случаю возмущений Тюркче-Бильмеза, и с того времени как Тигре сделалось добычею войны и анархии, доходы острова не простираются выше половины этой суммы.

«Монета в Массаве очень неудобна; для незначительных покупок употребляют обыкновенно стеклянные шарики голубого цвету; покуда мы жили на этом острове, доллар стоил 3600 таких шариков, но цена доллара (140 коп. сер.) переменяется, смотря по тому сколько расходится этих денег, и в какой цене — боршоко (borchoco), то есть, стеклянные зернушки.

«На острове Массава дожди идут в продолжении пяти месяцов; в это время загородные водоемы наполняются; когда наступает засуха, они, по приказанию губернатора, затворяются, и только важнейшие лица острова могут оттуда брать воду. [79] Жители платят по 20 или 30 боршоко за мех воды, привезенной с твердой земли: эта вода имеет солоновато-горький вкус, к которому трудно привыкнуть.

На этом острове путешественники нашли себе переводчика, по имени Бешира, который говорил по-арабски, и на различных наречиях Массива. Аркеко и Шого; кроме того он знал язык Тигре и по-амгарски. Он был рекомендован им одним купцом, Мухаммедом, по совету которого они запаслись также многими вещами, которые в Абиссинии могут заменять монету, разными шелковыми материями, венециянскими бутылками, черным перцем, табаком и прочая. Денег уберечь в Массаве было очень трудно, по ужасному корыстолюбию жителей, которое еще более усилилось от неуместной щедрости прежних европейских путешественников, езжавших туда. За малейшую услугу эти островитяне требуют огромных сумм, и на прибытие Европейца смотрят как на верный случай к богатой поживе. Та же участь ожидает европейского путешественника и в Аркеко. Проезд через эти города ужасно разорителен, но и миновать их нет почти ни какой возможности для путешественника, пробирающегося в Абиссинию. Конечно есть и другие пути в Абиссинию, но все они имеют свои не менее тягостные невыгоды. Положим, что какой-нибудь путешественник поехал самым прямым путем через Сеннаар, между землями подвластными Рас-Али и паше египетскому; ему придется иметь дело с одним царьком, у которого заведен обычай захватывать в плен всех белых, проезжающих через его землю. Дорога через землю, к югу от Баб-эль-Мандеба, представляет еще более опасностей; там встречаются дикие, кровожадные народы, которые готовы проливать кровь без всякой особенной причины, и которые помнят все притеснения, перенесенные ими от белых в лице Португальцев. Есть еще дорога, которая от губы Амфильской идет на Адую и на Антало, но она очень опасна. Соседние поколения до крайности негостеприимны. Приготовляясь в дорогу, путешественники решились оставить большую часть своей поклажи, потому что теперь им предстояло ехать через гористую, довольно пустую, землю, где все надо было вести на мулах, а они хотели прикинуться самыми бедными путешественниками. [80] Пятнадцатого апреля они отправились с Массавы, везя с собою только палатку, несколько европейских игрушек, географическую карту, часы да компас, но более всего боялись они корыстолюбия тамошнего наиба, о котором им так много наговорили. Они решились оказывать ему как можно менее уважения и избегать сношений с ним. Прибыв в деревню Аркеко, они поставили свою палатку на берегу моря и ни за что не соглашались принять помещения, которое наиб предлагал им в своем доме, даже очень нескоро удостоили наиба своего посещения. Наконец они решились повидаться с ним. Пришли к нему и ответив коротко, и даже довольно грубо, на все учтивости наиба, стали просить у него проводника до Галай (Halai), и вьючного скота. Гетман, так называли наиба, хотя и знал что путешественники запаслись письмами, которые защищали их от всяких притеснений, совсем не думал однако ж так легко выпустить из рук добычу, и без дальних околичностей потребовал у них бахшиша, то есть, подарка. Путешественники, которые всё-таки не желали ссориться с ним, спросили у гетмана, сколько ему надо за труды; гетман запросил сто доллар: они встали и объявили, что едут на Массаву жаловаться губернатору. Наиб сбавил цены, попросил десяти долларов и получил их, дав обещание путешественникам прислать все, что им нужно.

«По обещанию наиба, утром семнадцатого числа, привели назначенных нам верблюдов и мулов; мы свернули палатку и когда нагрузили свой обоз, то пошли откланяться гетману, потом вооружились так, что напугали своих проводников, и отправились в путь, держась к югу.

«Различные поколения, населяющие пространство от Массавы до пролива Баб-эль-Мандеба, между горами Абиссинии и берегами Красного Моря, называются родовым именем Шого (Choho); но это название не принадлежит исключительно одним кочующим племенам Данкали, как то предполагают некоторые путешественники, осматривавшие страну. Эти Бедуины известны своею жестокостью, и к несчастию слишком хорошо оправдывают такую известность; без сильного покровительства наиба, Европеец не пройдет безопасно между этими негостеприимными племенами. Пространство между [81] Аркеко и горою Тарента называется Самгар; в известное время оно бывает занято поколением Газортов (Hazortas), которое обыкновенно живет на высотах и только иногда сходит в долину. Во время Бруса это поколение находилось в беспрестанной войне с наибом, и без покровительства тамошних властей путешественник ни как бы не мог пройти в Абиссинию. Нынче гетман живет в добром согласии с этим поколением, которое имеет сношение только с Массавой.

«Поколение Газортов — самое сильное в Данкали; у них есть начальники, которые умеют держать их в согласии удивительном, особливо для тех, кто изучил их характер сварливый и жадный. Многие из них укрываются в пещерах, которые сама природа устроила в горах, возвышающихся на прекрасной самгарской долине; другие строят себе дрянные шалаши, конической формы, из ветвей, покрытые тростником и бычачей кожей. Они презирают хлебопашество, и покупают хлеб у жителей Тигре; у них есть многочисленные стада, молоко составляет обыкновенную их пищу, и только в самом важном случае они решаются заколоть одну из своих коз. О Газортах тоже можно сказать, что уже мы сказали об арабских Бедуинах; когда превосходство силы на их стороне, они надменны и жестоки, но когда видят себя слабее, они делают низости и подличают. Мы имели случай видеть несколько человек из этого поколения на Массиве, где на них смотрят как на невольников, и там они нам показались услужливыми и смирными, но когда мы приехали в их землю, так совсем не узнали этих людей; они совершенно преобразились; рабское и предупредительное обращение сменилось видом высокомерия и дерзости, которые зашли бы очень далеко, ежели бы мы их не остановили на первом шагу.

«Хотя наиб сделал нам гораздо менее неприятностей, чем мы сначала ожидали, однако ж мы с радостию оставляли Аркеко, и когда потеряли из виду мечеть города, то вздохнули свободнее. По мере того как мы далее проникали во внутренность этих земель, мы с удовольствием чувствовали влияние атмосферы более здоровой и свежей, и покуда шли вверх, прохладной ветерок, дувший с гор, незаметным образом заменил жгучий ветер берегов. Через два часа [82] мы заметили на правой стороне две деревеньки с круглыми избушками, которые как будто теснились у подошвы хребта, тянувшегося параллельно с морем; дорога была живописна и удобна; она нечувствительно отдалялась от берега и приближалась к морю, и через два часа с половиною после отъезда из Аркеко, мы остановились в русле высохшего источника, называемого Катра (Catra): это русло было осенено увядшими листьями мимоз. Множество газелей паслось в окружности, и при нашем приближении вспорхнуло несколько куропаток необыкновенной величины; тысячи птиц с пестрыми перьями оживляли своим приятным пением это местоположение, затертое в горах.

«В три часа пополудни мы сняли свои палатки и опять пустились в путь. После часовой езды мы потеряли из виду море, которое до сих пор виднелось сзади нас и очутились посреди высоких хребтов каменистых гор, покрытых толстыми деревьями, которые пустили глубокие корни в расселины утесов. Вид этой страны удивлял разнообразием, свежестию и живостью. Нам представились на деле поэтические грезы, которые мечтались еще в младенчестве, когда блуждающие мысли переносили нас в эти отдаленные и дикие страны, где каждый белый составляет предмет всеобщего любопытства. С восторгом и жадностью рассматривали мы необозримые хребты гор, которых вершины терялись в облавах, и казались несокрушимыми преградами, воздвигнутыми навеки, чтобы разлучить землю с другим миром; со всех сторон наш горизонт был заперт и так сжат, что мы каждую минуту ожидали, что нам уже некуда будет итти; когда мы достигли до подошвы гор, то их неприступные недра разверзлись, чтобы дать нам проход, и новые цепи гор явились перед нами, как будто для того чтобы возобновить нашу мечту; некоторые из этих хребтов были раздроблены и земля покрыта их обломками. Посреди этого величественного беспорядка двигались черные, почти нагие люди, вооруженные копьями и щитами: все окружающее было для нас ново; тысячи насекомых, птиц и неизвестных нам животных поражали наше зрение. Мы шли несколько времени то в узких проходах между гор, то по прекрасным долинам в приятной тени, и наконец расположились на одной [83] высоте, называемый Шиллеки, и провели там половину ночи. Вокруг нас был зеленой лес, мы разведи большие огни, чтобы предохранить себя от сырости и от нечаянного посещения диких зверей, которых рев раздавался в горах; трусливые проводники расположились вокруг нас с некоторыми Абиссинцами, которые возвращались в свое отечество и присоединились к небольшому нашему каравану. Несмотря на страх проводников ничто не потревожило нашего спокойствия.

«Мы встали задолго до рассвету и уже несколько часов были в дороге когда взошло солнце. Картина, которая расстилалась перед нами, освященная полусветом, была восхитительна: в молчании удивлялись мы всему, что представлялось нашему зрению, и не могли довольно насмотреться на природу столь могущественную и оригинальную. Перед нами восставали горы, еще выше прежних, дорога сделалась тенистее, земля была покрыта множеством цветов, которые издавали самые приятные благоухания; эта восхитительная аллея привела нас в долину Наткато, которая нам показалась волшебным радом. В этом благословенном месте мы нашли много гробниц и несколько шалашей кочующих пастухов, необитаемых в это время. Горы в этой долине состоят из черного камня и чрезвычайно высоки. Множество красивых и легких газелей прыгали и резвились на этом уединенном месте: разные густые деревья покрывали долину своею тенью; однако же, несмотря на всю роскошь и свежесть этого избранного места, оно было необитаемо. Дошедши до конца долины, мы с радостию увидели ручеек, образуемый водопадами, которые поддерживают его в продолжении целого года. С самого отъезда из Аркеко мы пили прескверную воду, и потому эта показалась нам вдвое лучше. Высокие горы окружали нас со всех сторон, по их крутым берегам паслись тучные стада, при которых мы однако ж не видали пастухов; но как скоро солнце начало заходить, с неприступных вершин этих гигантских хребтов сошло несколько Бедуинов. Они собрали своих рассеянных коз и овец, и погнали их в пещеры, сделанные в скале, а сами ушли в свои тесные жилища, где их ожидали семейства, чего мы прежде не заметили; но они скоро вышли опять и подошли к нам; жены их имели грубые формы и черты, и совсем не были хороши; на [84] них было надето платье из кожи, без рукавов, только сжатое у пояса; на многих из них были серьги и серебрянные запястья. Мужчины были завернуты в полотно.

«У этих Бедуинов купили мы за один доллар двух баранов, но торговались очень долго, потому что жители Востока не любят окончивать скоро своих дел. Мы заключили торг уже вечером, потому и решено было предать закланию об жертвы на другой день (в день Пасхи).

«Служители развели огонь, чтобы приготовить нам к вечеру кушанье. Бедуины, которые по-видимому были в совершенном согласии с нашими проводниками, присели вокруг огня. Мы заметили что проводник, жаривший баранью ляшку на угольях, удвоил порцию; на вопрос, за чем он это делает, он отвечал: Здесь ведется обычай с незапамятных времен, по которому обязаны вы допустить к своему столу главных Бедуинов... ведь вы пили их воду, прибавил он, ну, так справедливость требует чтобы они ели у вас хлеб-соль. — Во всяком другом случае мы бы охотно согласились разделить с ними нашу трапезу, но запасаясь провизией на Массаве, мы со всем не имели в виду этого случая, так, что мы бы должны были голодать на следующие дни, если бы теперь согласились на это требование. Мы изъявили Бедуинам сожаление, что так скудно запаслись, а вместе с тем приказали не печь хлеба более обыкновенного. Проводники, вместо того чтобы подтвердить наши доводы, первые раскричались, и доказывали, что мы ни под каким предлогом не можем освободить себя от обыкновения, которого никто я никогда не смел нарушать. Бедуины, видя такое подкрепление со стороны проводников, подняли голос и поклялись, что мы не поужинаем без них. Мы ни сколько не смутились, велели принести оружье, и угрожали что поподчуем пулею первого кто намерится потревожить наше спокойствие во время ужина. Они встали и сели в нескольких шагах от нас, бормоча на своем варварском наречии, вероятно, какие-нибудь грубые проклятия, но зато они уже не смели возобновлять своих требований, и ушли к себе, поговорив очень долго с нашими проводниками на туземном наречии, которого мы не понимали.

«Несмотря на эти угрозы, мы очень спокойно поужинали, [85] но когда легли спать то, по недоверчивости очень естественной в таком случае, решились попеременно бодрствовать во время ночи; однако ж сон одолел наконец и мы оба заснули посереди оружий. Когда мы проснулись, то уже был день. Мы кликнули проводников, чтоб поспешить отъездом, но они объявили нам, что до тех пор не оставят Хамхамо (Hamhamo), покуда мы не исполним своей обязанности в отношении к Бедуинам. Мы повторили отказ, и не дали есть проводникам, которых обязаны были кормить. В продолжении нескольких часов они упорствовали, но видя что мы ни мало не расположены уступить, наконец согласились навьючить наши пожитки, и мы снова пустились в путь, гордясь развязкою этой сцены, которая могла принять неприятный оборот.

«Выехав из долины мм заметили нескольких пастухов, забившихся в пещеру; обломок скалы, который служил им убежищем походил издали на развалину древнего памятника. Во время дождей горные потоки прорыли на верху утеса отверстия, похожие на слуховые окошки; казалось, что утес со всех сторон был украшен фестонами лепной работы.

«Дорога сделалась камениста и трудна, деревья стали реже; мимозы совершенно исчезли; их место заняли другие растения. Окрестность приняла дикий вид, хотя не менее живописный, и величественные хребты гор, еще выше прежних, переплетались. теснились и умножались до бесконечности: долина превратилась в узкий проход. поглощенный этими неизмеримыми хребтами гор. Проходя по одной из этих плотных масс, которая была выше, чернее и круче других, мы услышали оглушительные крики; посмотрели в ту сторону откуда раздавался шум, и увидели, почти на самой вершине, множество обезьян, устрашенных нашим приближением; они обратились в бегство и пустились по крутизне с невероятною быстротою и ловкостию.

«Мы шли вперед; проход становился все уже, чернее; эти уединенные и мрачные места имели что-то ужасающее; густой туман покрывал вершины гор, на которые мы смотрели с удивлением и уважением. Мы не могли насмотреться на это изумительное зрелище, не могли дать себе отчета в чувстве, которое оно внушало: для полноты этого зрелища [86] природы не доставало только бури. Скоро мы услышали тихое журчанье и подошли к ручью, который мы открыли через два часа после отъезда из Хамхамо; дорога расширилась и приняла новый вид; земля была покрыта цветами и зеленью; сначала деревья были редки, потом сгустились и покрыли наши головы своими тенистыми ветвями; мы вошли в долину Добару, и тогда размышления, наполнявшие наши головы, несколько прояснились. Горы не потеряли однако ж своей суровости и поразительного величия; они составляли удивительную противоположность с приятною тенью и светлою водою долины, это был ад и рай с их красотами и поэзиею. Несколько времени мы следовали по направлению ручья, потом остановились на его берегу, отдохнули там несколько часов и отправились, не удаляясь от источника; перед нами открывались виды еще лучше тех, с которыми мы расстались. На берегу источника, осененного здесь и там восхитительными рощами, между бесплодными горами росли алои, бессмертное растение, и кактусы с желтыми цветами; бабочки, щеголяя золотыми, пурпуровыми и лазуревыми цветами, летали вокруг прелестных и разнообразных цветов. Вид окружающим гор был часто ужасен; они состояли из груд, выдающихся на самой вершине, и готовились упасть; сзади хребтов выставлялись колоссальные зеленые вершины, покрытые древесною тенью, вокруг плавали мрачные облака, которые придавали им вид черноватый, но свежий, они возвышались над этим великолепным зрелищем и как будто улыбались местам, по которым мы проходили. Мы прошли с час, потом взяли в сторону, и когда через пять минут выбрались опять на дорогу, то ручей совсем исчез из виду. Долина была шире, но потеряла много свежести. Мы увидели несколько рассеянных и оставленных шалашей; у подошвы гор, там и сям росли огромные дикие смоковницы; их толстые, огромные, корни, выдаваясь из под земли, походили на огромных змей.

«Переход был утомителен; мы нашли новый источник воды в долине Манта-Сагле (Manta Sagla), получившей это название от двух деревьев с большими пустыми пнями к зелеными листьями, которые находятся в четверть мили одно от другого; первое еще видно на дороге, второе сожжено [87] десять лет тому назад прохожими, которые забыли потушить огонь, разведенный ими у его подошвы. Люди наши хотели чтобы мы провели тут ночь, и расположились лагерем на берегу ручья.

«Хотя мы не могли похвалиться поведением проводников, однако ж притворились, что забыли все поводы к неудовольствию, которые они нам подавали. Мы хотели праздновать пасху, которую все православные в Абиссинии ожидали с нетерпением; отдали одного барана мусульманам а другого христианам, предоставив себе малую часть от каждого. Сейчас же и начато было жертвоприношение: мусульмане обратили голову животного к Мекке, христиане к Иерусалиму, оба жертвоприносителя прочитали короткую молитву и закололи баранов; немедленно содрали с них кожу, сложили костры, покрыли их плоскими камнями, пламя вспыхнуло, и когда дрова сгорели, на раскалившиеся камни положили баранов; в одну минуту мясо было изжарено; христиане и мусульмане стали есть с таким удовольствием, которое показывало, что ни те ни другие не привыкли к подобным пиршествам. При этом случае нас поразило странное обыкновение. По всему Востоку веруют в примету дурного глаза: покуда мы ели, двое Абисинцев держали перед нами полотно в виде занавеса, для того, говорили они, чтобы предохранить нас от всякого сатанинского взгляду; и, несмотря на все наши шутки и смех, не снимали полотна, покуда мы ели.

«На другой день мы отправились в путь до рассвету; скоро вода исчезла; после мест недавно виденных, мы не нашли ни чего замечательного, кроме следов слонового помету, который показали нам наши сопутники: земля была суха и камениста, горы бесплодны, весь вид не имел в себе ничего занимательного. Через два часа после нашего отъезда, мы приехали к ручью, который орошает долину Tohlai Tobo (Второй Тобо)».

Эта долина очаровала путешественников; в ней соединялось все, что восхищало их прежде в разных местах пройденного пространства; и огромные деревья, густыми ветвями, подобно сводам храма, бросавшие черную тень, и обезьяны, кролики, бабочки, птички, и чистая и обильная вода. Они отдохнули в Tohlai Tobo как в оазисе, давно ожиданном, [88] потом пустились через Halai-Tobo (Первой Тобо) и долижу Assauba, и под вечер прибыли в Choumfailou, при подошв горы Таранты, где и расположились на ковре, около пустого пня. Но спать им не дали обезьяны, которые целый вечер швыряли в них фигами, и кричали самым ужасным образом; в лесах вторили другие стада, и это составляло самый ужасный концерт. Путешественники попробовали выстрелить; обезьяны замолкли на время, как будто прислушиваясь, что это был за стук такой, но потом опомнились и в ответ подняли жалобные стенания, несноснее прежнего крику. Впрочем путешественники еще были очень счастливы, что обезьяны не дали им спать, потому что через несколько времени глухой рев возвестил им о приближении более страшного врага, гиенны: они отпугнули ее пистолетным выстрелом, однако ж не спали целую ночь.

«Проводники предупредили нас, что мы должны будем пробыть половину дня в Choumfailou, чтобы распорядиться нашими пожитками и дождаться волов, которые должны были тащить их на вершину Таранта. Мы сели на берег ручья, протекающего у подножия горы, на которую мы должны были взойти, и без нетерпения ожидали полдня. Перед нами вышла многочисленная толпа обезьян разного рода, которые пришли напиться из источника. Матери несли на плечах детей и по-видимому смотрели на нас с большим беспокойством, которое высказывалось во всех их ухватках, движениях и взглядах. Ежели бы мы подошли к ним только на шаг, то самки, испугавшись, убежали бы первые. Они шли в порядке, но разбегались при малейшем знаке и производили тогда ужаснейший шум».

Когда пришло время отправляться в путь, молодые Французы принуждены были еще раз испытать несносное корыстолюбие проводников. Они отказались итти вперед, покуда не дадут им бахшиша, но получили обыкновенный отказ в своих требованиях. Комб и Тамизие проведали у своего переводчика Бешира, что он знает дорогу в Halai и отправились с ним одни, оставив багаж с корыстолюбивыми проводниками. Они выбрали самый близкий, но и вместе с тем труднейший путь. Дорога эта на плоскую возвышенность Halai, через гору Таранту, была ужасно крута, завалена камнями и [89] заросла тернием. Часто не было возможности взбираться иначе как с помощью лестницы, дрожавшей под ногами путников. Пот катился с них градом, одышка их душила. Только, уже вблизи от вершины, природа сделалась оживленнее, зазеленела трава и деревья, начали попадаться оливы. Наконец они добрались до самой деревни Halai и тотчас отправились к правителю ее Гудие. Он принял их чрезвычайно ласково, но всё-таки дело не обошлось без бахшиша. Он таки вымучил у них десять долларов, да потом представил своей дражайшей половине, которая также выпросила себе на долю подарочек. Потом и брат Гудие просил их посетить его супругу.

Двадцать четвертого числа они оставили Галай и отправились в Адую, столицу Тигре. При выходе из деревни их горизонт сделалась обширнее; между двумя горами открылся проход, который, расширяясь, образовал треугольник. Вид был великолепный; казалось, беловатые пары, подымавшиеся от земли покрывали море или большое озеро, которое должно было открыться перед ними; со всех сторон они видели ужасные массы; потому что вся Абиссиния — огромная гора, прорезанная глубокими но узкими долинами, которые орошают стремительные потоки. Налево у них были горы Агами, перед ними виднелись высокие горы, которые находятся перед Адуа. Ни ночь, ни дикие звери не устрашали их; они шли вперед не останавливаясь даже в деревнях на ночлег; миновали деревни Дёру (Deura), Марду, Ашера-Дамшель, (Achera-Damchel) Седу-Герзобо. Неподалеку от Герзобо они расположились отдохнуть на берегу реки Белессы. Вдруг молодые Французы заметили несколько девушек, которые пришли купаться в реке. Сначала девушки испугались, потом успокоились, подошли к ним и поразговорились, да так, что путешественники посовестились внести в свои записки разговор с ними, из уважения к скромности читательниц и даже читателей. Наконец они прибыли в Эмни-Гармаз (Emni-Harmaz). Здесь виделись они с Европейцами, господином Gobat и женою его. Мосьё Гоба уже был известен изданием Абиссинского дневника и сообщил путешественникам много сведений о земле, в которую они пробирались. Они очень часто видались с ним и он был им очень полезен во многих случаях. [90]

«Мы сидели еще в своей палатке с господином Гоба и уже хотели проститься с ним, как вдруг раздался выстрел, и вслед за ним послышались жалостные стоны и крики; прислужник вошел испуганный и сказал нам, что один из жителей деревни ранен к ногу. Мы тотчас же вышли.

«Глазам нашим представился человек, плавающий в крови, и мы узнали от первого встречного, что пистолет, который Бешир носил всегда за поясом, выстрелил сам собою в то время, как толмач наш боролся с одним жителем деревни, и пуля, пробив палку, пошла в пятку Абиссинца и так далеко впилась в мясо, что ни как нельзя было достать ее известными здесь средствами.

«Хотя мы имели полное право надеяться, что родственники раненого не будут преследовать мщением нашего переводчика, однако ж уже успели познакомиться с характером жителей и уверены были, что они верно не захотят пропустить такого прекрасного случая чтобы выманить денег у Европейца: предчувствия наши оправдались на деле.

«Мы продолжали приготовляться к отъезду: скоро вошли к нам солдаты под начальством одного человека, похожего с виду на тюремщика, что не предвещало нам ничего доброго; это были родственники больного, которые поспешно собрались, чтобы самим истребовать правосудия. По обычаю той страны, когда пролита кровь и раненый находится в опасности, то ни король ни губернатор той провинции, в которой случилось убийство, не имеют ни какого права на виновного; только родственники убитого и раненого могут мстить за смерть.

«Случившееся с нами несчастие послано от Бога, сказал один из них, который по-видимому был старший. И мы верим, что со стороны виновного не было дурных намерений, но один из наших братьев тяжело ранен; он может умереть, и мы требуем чтобы ваш драгоман остался в нашей власти до истечения семи дней назначенных законами; по окончании этого срока он может уехать, если только наш несчастный родственник не умрет.

«Лишать нас переводчика значило остановить нас самих; мы начали требовать выдачи переводчика; но родственники раненого Абиссинца, которые хотели только привести нас в затруднение, никак не соглашались отдать нам Бешира. [91]

«Человек, который нам так не поправился, взял конец полотна нашего переводчика, привязал его к своему и начал излагать свое дело нам и господину Гоба, который один только и понимал его; он объяснялся с удивительною для нас легкостию; после него обвиненный изложил свои оправдания; к несчастию, адвокат, который говорил первый, был вместе и обвинитель и судья; по этому мы должны были остаться не правыми и несмотря на все наши представления, Бешир был объявлен пленником.

«Мы были посреди многочисленного собрания в арабской палатке. Черные фигуры Тигреян; черты их, носящие на себе отпечаток дикого зверства; ненависть родственников раненого; унылая наружность нашего переводчика; противоположность наших белых фигур и странных костюмов, все это вместе составляло удивительную картину. Это была Европа и Африка; человек образованный и человек полудикой сошлись здесь, и измеряли друг друга глазами.

«Обвинитель сказал несколько слов молодому человеку, стоявшему подле него, тот ушел и через несколько минут возвратился, неся с собою железную цепь; в один конец этой цепи, с помощию ударов молота, втиснули руку обвиненного а в другой конец вложили руку одного молодого родственника раненого; разделяя заключение Бешира он должен был отвечать за все его движения.

«При наступлении ночи, двое скованных молодых людей пошли ночевать в деревню, и мы остались одни с нашим служителем из Тигре, с которым мы должны были объясняться знаками. Всякое утро Бешир возвращался в нашу палатку с своим товарищем. Он был ужасно встревожен, и ожидал с весьма естественным страхом, считая часы, окончания этих смертельных семи дней. Больной был заперт в мрачную комнату и хотя был тяжело ранен, однако ж в нем не было заметно ни какого признака лихорадки.

«Двадцать девятого апреля прибыли из Эмни-Гармаза люди, назначенные сопровождать господина Гоба; старый наш служитель тоже возвратился из Галая, где он похоронил своего зятя. Этот доброй старик удивился, найдя нас почти одних; он спросил про Бешира и когда ему сказали что тот был пленником, то он простер свое великодушие до [92] того, что предложил за коваться в цепи на место его, хотя очень хорошо знал, что подобное самоотвержение подвергало опасности его собственную жизнь.

«Губернатор провинции Аддела был родственник раненого, и это обстоятельство было для нас неблагоприятно; он скоро узнал, отчего мы не уезжали из Эмни-Гармаза, и послал солдат, чтобы привести нас к нему. Мы были у господина Гоба, когда посланные его пришли и передали приказание; мы отвечали, что в качестве белых мы не признаем над собою ни какой власти, а если их господину угодно нас видеть, то он должен для этого сам приехать к нам. Верно приказания, полученные от него, не позволили им настаивать; они удалились, посоветовавшись между собою. Гоба еще не совсем был готов к отъезду. Между людьми, которых ему прислал король Семенский, был молодой Тигреец, до имени Кунфу (Counfou), который говорил по-арабски: он предложил ему ехать с нами и быть нашим толмачом. Нетерпеливо желая оставить эту несчастную деревню, мы сняли палатку и уехали. Едва мы сели на мулов, как к нам подошли двое людей, вооруженных разного роду оружиями и хотели задержать нас. Однако ж мы оттолкнули их и продолжали путь. Мы проехали не более трех сот шагов и, обернувшись, увидели многочисленную толпу, вооруженную копьями и щитами: она шла на нас; но в тоже время прибежал запыхавшись человек от губернатора и просил нас подождать своего господина, который идет к нам на помощь.

«Мы остановились и скоро увидели небольшое войско этою воеводы, который спешил оказать нам покровительство: между солдатами мы заметили и миссионера. Забыв об опасности, которой подвергался, он пришел помочь нам своими советами.

«Лишь только увидел я, что вы действуете как решительные люди, сказал Хум (так называли губернатора), я полюбил вас и пришел защитить. Положитесь на меня и на моих солдат; если вам нужны защитники, то клянусь жизнью государя, моего владыки, мы поможем вам.

«Родственникам раненого велели подойти, и губернатор спросил их, почему они так поступают с нами: они [93] осмелились отвечать, будто сам толмач и объявил, что между нашими пожитками находятся его собственные вещи, которые по праву принадлежат им, если умрет больной; эта причина показалась достаточною, чтобы задержать нас до прибытия виновного, за которым послали в ближнюю деревню, где он был со вчерашнего дня.

«Мы прождали довольно долго; наконец он пришел, по-прежнему скованный с своим товарищем. Хум тут же спросил: точно ли у него есть какие-нибудь вещи между нашими? Ответ его совершенно удовлетворил нас. «Моим господам нечего здесь делать, сказал он: если кто-нибудь виноват, то один я, но зато ведь я и закован в кандалы; освободите их, пусть едут к Уби (Oubi), надеюсь, что они не забудут меня; я ничего не могу от них требовать; все, что я имею, принадлежит им». Родственники раненого смешались и не могли ничего больше сказать; губернатор объявил, что мы можем продолжать путь. Неприятели наши, видя свои затеи расстроенными принялись за другие меры. «Может быть, говорили они, вы очень привязаны к человеку, которого мы у вас отнимаем? Заплатите за издержки при погребении нашего брата, и тогда он отправится с вами. Чтобы выкупить убийцу, надо заплатить двести пятьдесят или триста долларов, но как наш брат только ранен, то мы откажемся от всех притязаний на вашего служителя, ежели вы заплатите нам то, чего стоит верблюд (пятнадцать долларов) и отдадите пистолет, из которого стрелял ваш переводчик.

«Мы могли спасти от смерти любимого нами Бешира за очень умеренную цену, но притворились, что хотим его оставить и предложили пять долларов; их наконец приняли: мы подарили пистолет губернатору, оказавшему такое живое к нам участие, даже один доллар солдату государя, который постоянно призывал в нашу пользу имя своего владыки, и, по обычаю страны, тот, кто освободил нашего толмача от цепей, получил тоже свой «бахшиш». Господин Гоба чрезвычайно много помог нам своим благоразумием и совершенным знанием языка и нравов страны».

Наконец путешественники отправились, и бежали без оглядки, боясь, что их кто-нибудь задержит. Ночь ужасно пугала [94] проводников, потому что в это время, по поверьям Абиссинцев, начиняют разгуливать злые духи, и путешественники наши принуждены были остановиться в первой деревне. Ha утро они пустились в путь; дорога до сих пор шла между горами: тут она спустилась по узкой тропинке к берегу реки Унгеа, которая с этой стороны орошает область Аггелу (Agguela), но через полчаса снова пошла между горнами, была очень трудна, и покрыта каменьями. Отдохнув на берегу ручья Кебиты, путешественники поднялись на высокую гору, с вершины которой увидели множество деревень и гористое местоположение Агами и Харамата (Haramat), бывшие тогда театром войны. Продолжая путь, они встретили деревеньку, которой жители хотели было взять с них род подати за проход, но были отпугнуты ружьями. Путешественники пошли далее по прекрасной долине, покрытой обработанными полями, зелеными лугами, и прочая. Наступила ночь, они приближались к источникам стремительного потока, орошающего долину, но итти далее было невозможно, и они расположились спать на голой земле, подослав только ковёр. Когда проснулись по утру, то увидели, что они довольно далеко от дороги.

«Мы взошли на холм, потом с большим трудом спустились с него и очутились в долине, не столь обширной, но зато прохладнее той, по которой шли накануне по ней протекал источник Rubber Aeni (источник Роберта). Брус, принимая это имя за одно слово, пишет Rubieraini и придает ему совсем другую этимологию. Имя Rubieraini, говорит этот путешественник, дали источнику разбойники древних соседних деревень, потому что от него видны дороги, — одна к западу, ведущая к Гондару, другая к востоку, которая идет к Чермному Морю. Разбойник, который стоял на часах, при приближении каравана кричал всегда: Rubierani? Что значит: «Откуда идут?» Тогда всякой хватал меч и щит, и все вместе приготовлялись к нападению: это было для них очень выгодно, потому что бедные купцы ничего не подозревали». Подробности эти очень любопытны; только жаль, что не имеют ни какого основания: неверность их доказывается настоящею орфографией слова».

Второго мая путешественники прибыли в Адую (Adoua), [95] где расположились в доме одного из своих служителей, чтоб отдохнуть от всех трудов и неприятностей, перенесенных после отъезда из Массавы. Тотчас по приезде, к ним стали приходить с визитом белые, находившиеся тогда в городе: сперва Армянин Иоанн, потом жид Вифлеем, наконец какой то Горгориос (Gorgorios). Первый, ремеслом оружейник, был хитрее всех их, и потому, хотя не богато, однако ж довольно сытно, поживал себе в Абиссинии. Но два последние были кругом разорившиеся спекулянты. Вифлеем был русский жид, из Тифлиса, служил у Португальцев на острове Яве, оттуда поехал в Иерусалим, но на дороге один Абиссинец уговорил его ехать в Абиссинию. Вифлеем отправился туда и, прибыв ко двору Уби (Oubi), одолжал его самого и любимцев его; он уже ласкал себя надеждою, что будет важным человеком в этом государстве, но Уби ничего не сделал для него: несчастный жид с горя женился на гризетке, и во время пребывания путешественников в Адуе, доживал уже последние деньги. Горгориос приехал туда не для честолюбивых видов, а для коммерческих спекуляций, и привез с собою полторы тысячи долларов. Проклятые гризетки абиссинские разорили и его. Он завел для них многочисленную свиту служителей, лошадей, сыпал деньги, и когда рассыпал все, то стал жить подаянием. Здесь присоединился также к путешественникам переводчик Бешир, который прибыл сюда другою дорогою. Жили они тут довольно весело: белые знакомцы угостили их пирушками, а хозяин дома позабавил пресмешным сватовством. У него была дочь, вдова, которую он вздумал навязать им, ежели не в жены, то в любовницы он старался оставлять ее как можно чаще наедине с одним из молодых Французов, даже заботился о том, чтобы никто не помешал их свиданию, а потом с любопытством расспрашивал свою дочь об ее победах. Но седьмого мая они оставили Адую и отправились далее с войсками, шедшими к Уби (Oubi). Войско было в ужаснейшем беспорядке; вместо вьючного скота употребляли солдаты по большой части своих жен.

Таким образом все они добрались наконец до места Saha.

«Когда мы стояли тут лагерем, какой-то солдат привел скованного Тигрейца, который просил милостыни у входу в [96] нашу палатку. Это нас удивило; мы стали расспрашивать о причин такого унижения, и нам отвечали, что нищий колодник убил брата того солдата, который ходил с ним; и как убийца не был в состоянии заплатить цены пролитой крови, то достался во власть родственникам убитого: они его водили от одной двери к другой, чтобы он молил о вспоможении. Люди в подобном случае бывают здесь великодушны. Все, что убийца собирал таким образом, принадлежало семейству убитого, которое лишалось своих прав на убийцу, как скоро он был в состоянии уплатить положенную сумму. Мы ему дали кусок адуйского полотна, и он остался нами очень доволен. Нам сказывали, что если убийца успеет скрыться в одно из священных убежищ, рассеянных по всей Абиссинии, то как можно скорее звонит в колокол, показывая тем, что он вошел, не как вор, а как убийца. Эти люди сами налагают на себя вечное заточение, и священники обязаны заботиться о пропитании бессемейных. Аксумская церковь Святой Магдалины в Адуе, служит прибежищем для виновных.

«На другой день, с восхождением солнца, мы оставили Ягу, и после долгого переходу достигли долины Дагассоне, около которой возвышаются горы, мало покрытые травою. По понедельникам тут бывает торг. За два часа с половиною пути до этой прекрасной долины, мы переходили через большой источник Май-Хамрат-Самри; а теперь уже видели перед собой высокие хребты гор провинции Агами.

Когда пришли на место отдыха, полководец, которому солдаты, изнуренные голодом, надоедали своими жалобами, позволил им итти на грабеж. Они сейчас разделились на две шайки, и толпою отправились к двум деревням, которые отданы были им на жертву, и которые мы видели с окружных гор. Перед наступлением ночи, солдаты возвратились с добычею. Одни несли огромные меха, наполненные крупою, другие гнали перед собою похищенных быков и баранов, ни мало не обращая внимания на крики и жалобы бедных ограбленных поселян, которые шли за ними до самого лагеря в напрасной надежде умилостивить абиссинских солдат: некоторые подошли даже к палатке полководца, прося правосудия, но их не удостоили и выслушать.

«Двенадцатого числа мы прибыли в Дагассоне; старшие [97] солдаты, для забавы и вместе с тем для упражнения, пошли стрелять в цель; все они имели ружья необыкновенной длины, с фитилями, и порох тамошней работы, который надобно раздавить прежде чем положить на затравку; пули употребляли они железные; ружья заряжали совсем не так скоро как наши солдаты, напротив, с медленностью, которая показывала их неопытность; когда собирались стрелять, то прислоняли ружье к дереву и клали на камень, долго целились и наконец уже решались зажечь затравку. Но после всех этих осторожностей они редко давали промах. Рассыпавшись в разные стороны, некоторые из них пошли на охоту, и по возвращении принесли генералу своему несколько коршунов, а он угостил каждого из охотников медом. Тигрейцы считаются самыми искусными стрелками в Абиссинии; с нами ехал служитель Вифлеем, родом из Шоа, возвращавшийся в лагерь Уби. Он оставлял нас только в то время, когда ходил с солдатами грабить. Этот человек позабавил нас рассказом, как до приезду одного Грека, по имени Ильи, который, по словам его, оказал важные услуги королю Шоа, воины в его отечестве стреляли из одного ружья втроем: один становился на колени, другой клал к нему на плечо ружье, а третий держал зажженный фитиль и с трепетом зажигал затравку; все трое дрожали во время выстрелу, потом смотрели друг на друга, удивлялись, что не один из них не убит и не ранен, и наконец выхваляли себя по очереди за совершение такого подвига.

«Двенадцатого, в сумерки, мы оставили Дагассон. Отошедши не более мили, мы оглянулись, и глазам нашим представилось великолепное зрелище. Солдаты, по обыкновению, зажгли оставленные шалаши; пожар вспыхнул со всех сторон: в сумерки он придавал долине вид мрачный и торжественный. Зелень сделалась как будто темнее. Продолжая путь, мм несколько раз оборачивались посмотреть на эту картину; она являла что-то очаровательное. Мы спросили у солдат, уж не для забавы ли они жгли эти шалаши; они отвечали, что поступают таким образом только в неприятельской стороне».

Женщины, прежде дичившиеся путешественников, скоро к ним привыкли, окружили их и стали расспрашивать о разных предметах. Они узнавали от них, все ли европейские [98] мужчины похожи на них. Путешественники отвечали им через Бешира очень откровенно: таким образом завязался довольно нескромный разговор, который забавлял обе стороны; это был самый лучший случай для наблюдателей изучить вольность абиссинских нравов. Дорога шла по узкой и утомительной тропинке; беспрестанно надобно было, то подыматься, то спускаться. На прекрасной долине Сариро, орошенный источником, Май-Гебета сделали привал. К югу виднелась на горе деревня Аугер. Солдаты, вместо отдыху, пошли грабить, и зажгли ее со всех концов. На другой день толпа поднялась с ночлегу, и направила путь к Мацату, по ужаснейшей дороге. Пять часов сряду она шла с горы на гору. Молодые Французы отправились пешком, а лошадей их вызвались вести абиссинские девушки. Наконец они достигли горы Девра-Дамы и остановились, имея под ногами реку Белесу, которую уже встречали на дороге.

Гора Девра-Дам совершенно неприступна, и с высоты этой природной крепости можно презирать все усилия неприятелей. Вершина огромного утеса имеет вид шпица и покрыта густым слоем плодоносной земли, которую старательно обработывают; но того, что с нее собирают, слишком недостаточно для продовольствия жителей этой огромной горы, и на нее привозят множество припасов из других земель. Абиссинцы рассказывают, что на площадке — полтораста водоемов, которые наполняются во время дождей и не высыхают во весь год. Чтобы достигнуть самой вершины, должно подниматься по веревке на сто осемдесят сажен вышины; многие до того бывают испуганы или утомлены, что их вытаскивают на площадку в совершенном бесчувствии. На горе есть живописная церковь; в ней живут монахи, а кругом находятся обработанные поля и луга, между которыми пасется множество коров и коз; их тоже поднимают на утес, привязанных за рога, ноги, и поперег тела.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие господ Комба и Тамизие по Абиссинии и землям Галла, Хоа и Ифат // Библиотека для чтения, Том 40. 1840

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info